У прилавка возник вдруг шум - пожилой мужчина, наверно, важный кремлевский работник, третий раз пересчитывал полученную от буфетчика сдачу.
- Ну, сколько? Тридцать восемь? - победоносно спросил он. - А должно быть сорок две!
Буфетчик, высокий мужчина в белом, завязанном на спине халате и поварском колпаке, долго извинялся.
Наконец подошла их очередь.
- Два чая с двойным сахаром и два бутерброда с копченым салом, - заказал Волчанов.
Добрынин стоял рядом и смотрел, как его старый друг отсчитывает в ладони копейки. Смотрел и чувствовал себя как-то странно. До сих пор ощущал он некоторое презрение к деньгам и к необходимости их использовать для продолжения жизни. И здесь он тоже увидел в этом отсчитывании мелочи, в пристальном взгляде буфетчика, который, казалось, тоже считал мелочь в ладони Волчанова, нечто постыдное, нечто унижающее человеческое достоинство.
Уже когда они сели за столик и расколачивали в стаканах сахар, Добрынин не вытерпел и сказал Волчанову о своем отношении к деньгам, и особенно к копейкам.
- Ну, брат, знаешь, - задумчиво ответил Волчанов. - Копейка копейке рознь. Эти-то копейки, - и он опустил руку и потряс правый наружный карман своего пиджака, из-за чего раздался звон мелочи, - они и называются: кремлевские копейки. Такие и отсчитывать не стыдно: что там стакан чая - копейка, сахар - еще одна копейка, хлеб с салом - три копейки. Где ты сейчас за такую цену поешь?
Добрынин пожал плечами. В принципе, этот вопрос его не интересовал. Просто выразил он свое отношение вообще к деньгам, к любым деньгам, но, видно, не понял его Волчанов.
- А когда похороны? - перешел на шепот Добрынин, решив сменить тему.
- Завтра.
- Завтра? - удивился народный контролер. - И еще не было сообщения?
- Завтра с утра будет, в шесть часов. Понимаешь, если заранее сообщить - десятки тысяч людей поедут сюда, придется Москву перекрывать, оцепление, войска вводить. Масса трудностей. А так все пройдет спокойно и организованно.
- А где хоронить будут?
- Хоронить-то ясно где - под Кремлевской стеной. Выносить будут через Спасские ворота, потом процессия по Горького пройдет до Белорусского вокзала, там круг, развернется и назад к Кремлю. Так ЦК решил.
Добрынин посмотрел на друга с явно прочитываемым во взгляде недоумением.
- Да ничего, прогуляемся. Движения машин не будет, - ответил на взгляд Добрынина Волчанов. - В одиннадцать начало, в три - официальные поминки.
После буфета вернулись во временный кабинет Волчанова. Волчанов перезвонил кому-то, уточнил детали похорон.
Потом Добрынину предложил прогуляться по Москве.
Добрынин с радостью согласился.
Волчанов переоделся в свою генеральскую форму, причесал волосы, и они пошли.
Гуляли до вечера. Под ногами шуршали желто-красные листья.
Город был удивительно красив, и люди, с уважением оглядывавшиеся на генерала Волчанова, были тоже красивы.
Ходили, разговаривали. Остановились на минутку у памятника Пушкину.
- Читал? - спросил Волчанов, кивнув на бронзового поэта, - Нет, - признался Добрынин.
- Почитай, почитай! - посоветовал генерал Волчанов. - Хорошо писал!
Зашли перекусить в блинную. Взяли блинов со сметаной и сахаром. Долго с удовольствием жевали.
- Помнишь ту кожаную книгу? - спросил Волчанов. - Очень интересная штука оказалась. Пришлось даже перевод размножить для всех членов ЦК. Я сначала, помню, удивился. Думаю, зачем членам ЦК этот северный бред? А потом перечитал перевод пару раз и, знаешь, увидел, что есть там смысл какой-то. Есть там скрытый смысл. Но книгу у нас потом забрали и передали в какой-то сверхсекретный отдел для дальнейшей дешифровки.
- И о чем книга была? - поинтересовался Добрынин.
- О какой-то птице. Запутанно довольно, но смысл был в том, что всенародное счастье наступит в стране, ведь это черт его знает когда было, в общем, счастье наступит, когда одна птица умрет.
- Птица?
- Ну да, птица, которая руководит… что-то в этом роде. Если хочешь, я тебе копию перевода дам, у меня несколько осталось.
- Хорошо, - Добрынин кивнул.
Думать о птице ему не хотелось. Мысли были заняты товарищем Твериным. Вспомнил Добрынин рассказ "Ленин и Тверин", вспомнил и еще больше загрустил, ведь теперь оба они были мертвы, и неясно было, кто будет дело до конца доводить.
- Ночевать где будешь? - спросил Волчанов.
- Да, пожалуй, к Марии Игнатьевне поеду, а то как-то неудобно. Не видел ее столько и не писал…
- Не надо туда, - сказал вдруг Волчанов. - Она там больше не живет.
- Как? Почему? - Добрынин удивленно посмотрел на Друга.
- В Кустанай выслали три года назад… - Волчанов вздохнул и продолжил: - Слишком часто тебе изменяла. Вот оформили ей служебный развод и выслали. Так что теперь она тебе - никто. Григорий, сын твой, еще живет там…
Озадаченный Добрынин несколько минут мысленно пережевывал новость.
Жалко ему было Марию Игнатьевну. Ну и что, думал он, что изменяла она? Она ведь не настоящей женой была, а служебной! Да и то - столько лет порознь! Сколько дней вместе пробыли - по пальцам пересчитать можно. И вдруг мысли его сами собой перескочили на настоящую его жену - Маняшу. Вспомнил он ее. Вспомнил, и поникла голова.
- Ты чего? - спросил друга Волчанов.
- Да так, - Добрынин вздохнул. - Ты не знаешь, что с моими? С Манящей, с детьми?
Теперь Волчанов о чем-то задумался.
- Пошли назад, в Кремль. У меня в кабинете переночуем, - сказал он. - Да и попробуем про твоих узнать. А?
Осенняя вечереющая Москва, украшенная еще больше золотом уличных фонарей и светом троллейбусных фар, шумела радостно, наполненная жизнью и верой в будущее. Москва еще не знала о смерти Тверина. Москва будто бы еще жила прошлым.
Вернувшись в кабинет, Волчанов стоя набрал телефонный номер. Потом присел.
Добрынин тоже присел и смотрел не мигая на черный аппарат.
- Да? Полковник Омельченко? Тут такое дело… нужна папка семьи Добрыниных… по индексу: Добрынин Павел Александрович, народный контролер с…
- Тысяча девятьсот двадцать восьмого, - подсказал Павел.
Волчанов повторил в трубку.
- Я у себя… - сказал он потом. - Да, и ночевать здесь буду. Кстати, ты сегодня домой идешь? Да? Можно будет У тебя на ночь матрац с одеялом взять, ко мне старинный друг приехал? Ну добро, не забуду?
Опустив трубку, Волчанов посмотрел на Добрынина, и взгляд его был чист и светел.
- Порядок, - сказал он. - Через полчасика узнаем, что там с твоими, где они там…
Чтобы не ждать без дела, сходили друзья на четвертый этаж в дежурный ночной буфет. Выпили по чаю с двойным сахаром, съели по бутерброду с докторской колбасой. Когда вернулись - увидели у кабинета ожидавшего их с папкой в руках молоденького офицера.
Когда подошли, офицер вытянулся в струну и отдал честь генералу Волчанову.
Тот похлопал его по плечу, взял папку, и зашли они с Добрыниным внутрь. Снова сели по разные стороны письменного стола.
Волчанов развязал тесемочки, раскрыл папку. Полистал документы, потом оживился, вытащил несколько скрепленных листков и стал внимательно их изучать.
Добрынин из-за любопытства приподнялся, хотел перегнуться и заглянуть в эти бумаги.
- Ты извини, Паша, - остановил его Волчанов. - Понимаешь, эти документы только для служебного пользования. Тут уж порядок такой, ничего не поделаешь. Но все, что надо, я тебе вслух прочитаю. Добро?
- Ну, раз порядок… - Добрынин развел руками.
Он сидел и терпеливо ждал. Минут через пятнадцать Волчанов отвлекся от бумаг.
Лицо его было серьезным.
- В общем, - заговорил он немного замедленно, словно подбирал слова, - Маняша твоя умерла… От болезни. Похоронена там же, в Крошкино. Кавалер ордена Ленина, и вот медалей у нее много было… Петр, младший твой, в войну погиб… геройски. Ну а Дарья жива, живет в Киеве. Замужем, трое детей. Муж - инженермостостроитель, а сама Дарья - учительницей в школе. Вот так…
- Слушай, Тимоха, - проговорил упавшим голосом Добрынин. - У тебя тут выпить есть?
- Нет, не разрешают здесь, - сказал Волчанов. - Нам не разрешают, военным…
- Жаль, - Добрынин прикусил губу. - У меня в вещмешке есть фляга, но вещмешок милиционер забрал утром… на входе…
- А-а, - выдохнул Волчанов, - это не проблема! Сейчас!
И он позвонил на милицейский пост, приказал срочно принести ему находящийся у них вещмешок товарища Добрынина.
Народный контролер оторопелон никогда не слышал, чтобы Волчанов так громко и строго кричал на кого-нибудь, как он кричал в этот момент на дежурного милиционера.
Через минуту бледный милиционер занес вещмешок и тут же убежал как-то совершенно не по-военному. Не попрощавшись, не отдав чести.
- Ну, доставай! - Волчанов кивнул Добрынину на мешок.
Пока пили, поминая друзей, Ваплахова, товарища Тве-рина, зашел на минутку полковник Омельченко - принес скрученный и перевязанный бечевкой матрац и повоенному свернутое в "сосиску" зеленое одеяло.
На следующий день с шести утра тысячи репродукторов разносили по Москве тяжелую классическую музыку, прерываемую каждые десять минут официальным сообщением о смерти товарища Тверина.
Когда Добрынин проснулся, услышав эту музыку, Волчанова в кабинете не было. Его матрац и одеяло были уже скручены и лежали в углу.
Добрынин оделся, выпил воды из графина, стоявшего на подоконнике. Выглянул на улицу.