- Полагаю, прежде чем делать столь поспешные выводы, следует спросить об этом у синьора Леандро. Если, - вкрадчиво добавляет магус, - вы не верите моим словам и этому портрету.
Мессер Обэрто говорит что-то еще, что-то, кажется, крайне важное, но Фантин перестает воспринимать его слова, а потом и вообще окружающий мир: он впервые в жизни теряет сознание.
Глава восьмая
НОЧНЫЕ ВСТРЕЧИ В СКЛЕПЕ И В ДОКЕ
Поэтому обычно бывает так, что первое соприкосновение со сверхъестественным производит наиболее сильный эффект, тогда как в дальнейшем, при повторении подобных эпизодов, впечатление скорей ослабевает и блекнет, нежели усиливается. […]
В многочисленных романах, на которые мы могли бы сослаться, привидение, так сказать, утрачивает свое достоинство, появляясь слишком часто, назойливо вмешиваясь в ход действия и к тому же еще становясь не в меру разговорчивым, или попросту говоря - болтливым. Мы сильно сомневаемся, правильно ли поступает автор, вообще разрешая своему привидению говорить, если оно к тому же еще в это время открыто человеческому взору.
Вальтер Скотт. "О сверхъестественном в литературе и, в частности, о сочинениях Эрнста Теодора Вильгельма Гофмана"
1
От известия о появлении в городе двух ресурджентов до встречи с ними прошел не один час - и для Обэрто это были чрезвычайно хлопотные часы.
То, что представлялось наиболее сложным - договориться с маэстро Иракунди - оказалось в действительности самым простым. Да, ювелир был порывист и вспыльчив, но далеко не глуп. Он выслушал предложение магуса, сквернословя почище иного сапожника, долго ворчал сперва о невозможности такой работы, потом - о затратах, связанных с заказом, наконец заявил: "Ничего не гарантирую" и "зайдите к концу Василиска" (то есть уже вечером). После чего выставил Обэрто из мастерской: "Не мешайте, мессер! Сами же хотите, чтоб быстрей".
Ладно, у магуса как раз было несколько незавершенных дел, которыми он мог заняться до часа Василиска.
"Голос мертвых" отпросился предупредить Папу Карло о воскрешателях - Обэрто отпустил. А сам надел личину почтенного старца и отправился на кладбище.
Потому что обещания нужно выполнять.
Даже если ты - законник, который собирается нарушить главные принципы своего ордена.
2
- Наконец-то, мессер! - в голосе призрака Аригуччи звучит неподдельное воодушевление. - Я уж заждался. Говорят, у вас случилась неприятность тем вечером…
- Ничего серьезного, синьор Аральдо, поверьте. И я бы обязательно навестил вас, что бы ни случилось.
- Мессер, у меня ни на мгновенье не возникало сомнений в том, что вы придете! Вы ведь законник, а законники - люди своего слова.
Сказанное почтенным призраком попадает, что называется, в яблочко. Обэрто улыбается.
- Итак, я здесь. О чем вы хотели говорить со мной?
- Ах, мессер, вы так торопливы! Дела, полагаю? Хлопоты? Все ловите преступников, потревоживших покой уважаемого Циникулли?
- Простите, синьор Аральдо. Я, пожалуй, не очень вежлив…
- …но тому есть причина, ведь так? Всему на свете, мессер, есть причина, а порой даже не одна. - Призрак грустно улыбается и разводит руками, рукава его колышутся двумя пушистыми крыльями. - Такова жизнь, мессер. Она вмешивается в самый неожиданный момент и вносит свои поправки в наши планы. Насколько я понимаю, нечто подобное произошло и с вами.
- Вы чрезвычайно проницательны, синьор Аральдо.
- В моем возрасте и положении быть иным весьма накладно. К тому же… это, знаете, не составило особого труда: догадаться о том, что происходит с вами. Я, собственно, ожидал чего-то в этом роде, еще когда впервые увидел вас в своем склепе. Вы, мессер, уже в тот раз были не в ладах с самим собой. Со своим сердцем.
- Да вроде пока не жалуюсь, стучит без перебоев, - отшучивается магус. Но он вспоминает свою "проповедь" Фантину и изумляется совпадению: ведь речь тогда шла именно о сердце!
- И оно молчало, даже когда вы, мессер, незаконно проникли на виллу Циникулли? Вы, законник, нарушили самое закон! Пусть даже и с благой целью - но нарушили!
- Вы обвиняете меня в этом, синьор Аральдо?
- Ни в коем случае! Скорее, сочувствую. Ваши наставники, а прежде всего - основатели ордена были не очень-то дальновидны. Они учили вас одному, но мир устроен совсем по-другому. Не нарушив закон, вы бы никогда не отыскали перстни. Нарушив - пошли против собственной природы, вернее, против тех принципов, которые уже стали неотъемлемой частью вашего существа. Теперь жизнь и учение борются в вас - и пока что жизнь побеждает.
- Полагаете, это плохо?
- Полагаю, это больно и мучительно - но необходимо. Вы взрослеете, мессер.
- Да ведь я, кажется, уже не мальчик.
Синьор Аральдо, извиняясь, вскидывает руки:
- Разумеется, разумеется! Я недостаточно ясно выразился, мессер. Мне следовало сказать: "Вы растете, изменяетесь". Этот процесс, каким он мне видится, похож на взросление. Дети ведь всегда живут заимствованной жизнью: родительскими представлениями, родительскими "хорошо" и "плохо". Постепенно ребенок начинает понимать, что эти "хорошо" и "плохо" могут не совпадать с его собственными, а мир устроен несколько сложнее, чем он привык думать. Понимание этих в общем-то простых вещей почти всегда болезненно. Рушатся стены яйца, и птенец выбирается на волю.
Какое-то время в склепе царит молчание. Обэрто размышляет об услышанном, синьор Аральдо терпеливо ждет.
- Итак, - наконец говорит магус, - вы советуете мне разбить яйцо моих прежних представлений? Но нарушивший закон единожды - пусть из самых благих побуждений! - уже не смеет называться законником.
- Это не беда, - грустно улыбается синьор Аральдо. - Это как раз не беда. Ничто не помешает вам по возвращении к наставникам покаяться в грехах, принять епитимью и продолжать двигаться по выбранной вами (впрочем, вами ли?) стезе. Загвоздка не в том, что вы нарушили закон, мессер. Загвоздка в том, что вы нарушили его, уже веря в правильность выбранного пути. И до сих пор не сомневаетесь, что вор должен сидеть в тюрьме, а преступник - понести заслуженное наказание. В этом вы, безусловно, правы. И в этом правы были те, кто учил вас таким истинам…
- Но справедливость не достигается обманом и беззаконием, - привычно, но уже неуверенно возражает Обэрто.
- Утешьте таким аргументом тех, чьи судьбы сломаны ловкими купцами или судьями-крючкотворами. Можно говорить правду, действовать по закону - и тем самым творить несправедливые вещи, мессер. Вы наверняка об этом не раз задумывались, но основатели ордена уже подготовили для сомневающихся ответы на все вопросы. Свои ответы, не ваши, свои "хорошо" и "плохо". В Альяссо вы наконец-то обнаружили, что они не совпадают с вашими.
- Я могу ошибаться.
- Разумеется. Человеку вообще свойственно ошибаться. Это магус не может позволить себе ни одной ошибки, ибо он - выше их, он - совершенен, идеален, самодостаточен. Магус задает вопросы, направленные вовне, и никогда - обращенные к самому себе.
- Есть вещи, в которых глупо сомневаться.
- И есть те, в которых глупо не сомневаться. То, что вы говорите со мной об этом, доказывает: вы, мессер, уже сомневаетесь. Птенец разбил яйцо, скорлупу не склеить. Вам остается только одно: принять самостоятельное решение. Любое. Вы можете по-прежнему верить в идеалы братства или же отринуть их все до одного, но теперь это будет ваш сознательный выбор.
- Я… - Обэрто запинается, качает головой, смущенный, - я подумаю, синьор Аральдо. В самом деле, спасибо за совет и участие.
- Всегда пожалуйста, мессер. Когда-то давно я имел честь называть другом одного законника… это старая история, полузабытая и, пожалуй, не слишком интересная. Важно вот что: с тех пор я видел многих братьев вашего ордена - и магусов, и других. Увы, большинство из них предпочитает не покидать яйцо даже тогда, когда вырастает из него. Другие же разбивают скорлупу и оказываются совершенно неподготовленными к миру, который ожидает их по ту сторону белых выпуклых стен. Вы мне симпатичны, мессер, поэтому я бы хотел, чтобы вам удалось выбраться из скорлупы если и не безболезненно, то без роковых последствий.
- Я постараюсь, синьор Аральдо… постараюсь. - Он все-таки берет себя в руки и вспоминает, зачем пришел к призраку. - Позвольте один вопрос?
- Внимательнейшим образом слушаю.
- Вы ведь знали о Фантине? С самого начала знали?
- Это очевидно любому, кто видел несколько поколений Циникулли - хотя бы на портретах.
- Но зачем?..
- Месть, мессер, месть. Сладчайшее удовольствие - и, кстати, единственное из немногих, доступных призракам. Не скрою, была еще причина: хотел, дурак недальновидный, помочь пареньку устроить свою жизнь; но это уже потом, когда я познакомился с ним поближе, а сперва единственное, что двигало мной - желание как следует насолить… даже не нынешним Циникулли, а тщеславцу Бенедетто, всегда оч-чень беспокоившемуся о чистоте крови и не терпевшему упоминаний о незаконных отпрысках. Потому что сам он (открою вам тайну) был именно бастардом. В те времена, кстати, к побочным сыновьям относились не в пример суровей, чем сейчас. Нынешний папа, я слышал, даже объявил нескольких своих бастардов племянниками, дал им внушительных размеров наделы - и ничего, слова никто поперек не сказал. В прежнее-то время доброжелатели устроили бы из этого зна-атный скандал!.. Воистину, прав был древний мыслитель, когда восклицал: "О tempores, о mores!"
Обэрто, конечно же, не может с этим не согласиться.