- Дура! - огрызается старичина. Отпихивает жену, расшвыривает, как новорожденных котят, детишек (даже дылду!) и по-прежнему норовит скакнуть в пылающую халупу. Которая уже и рушиться начала; но ничто, ничто не остановит безумца!..
Кроме слов, произнесенных ресурджентом.
- Кошелька там нет, - сообщает алоплащник с легкой иронией, даже укоризной. Как будто обвиняет: мог бы и догадаться, любезный!
Старичина сглатывает слюну, вконец шалеет и, гортанно рыча, поворачивается к воскрешателю, кажется, чтобы сжать его надушенное горло черными своими пальцами.
Только сейчас (поздновато, верно?) Фантин задается вопросом, а что, собственно, он тут делает? Зачем побежал вслед за старичиной, зачем встрял в опасное, чужое ему дело, почему не махнул рукой, - удачи, мол, и всех благ, - да не поспешил к мессеру Обэрто с докладом? Пусть бы сам магус потом разбирался с этим рыбаком, который - ага! держи карман шире! - "выбросил" найденный кошелек. А теперь порывается вскочить в горящий… да нет, уже в обрушившийся домишко, чтобы упомянутый кошелек там отыскать.
Верь после этого людям!
…И все-таки - почему?
Никакой симпатии, никаких обязательств перед старичиной у Фантина нет и быть не может. Он смотрит, как двое стражников выкручивают руки рыбаку, как ресурджент с прежним скучающим выражением что-то велит им, как стонет и корчится в пыли дылда-сын, бросившийся было на подмогу непутевому папаше… Фантин смотрит и ничего не чувствует.
Это должно было случиться, вдруг понимает он. Все, вплоть до появления воскрешателей. Я знал, что это произойдет, это или что-то в таком духе. Я хотел, чтобы это произошло.
Я, понимает Фантин, заболел худшей из хворей "виллана". Мне нравится риск, он уже не просто щекочет нервишки, а именно нравится: я сую голову в петлю даже тогда, когда в этом нет необходимости.
Что равносильно потере профессионального чутья, равносильно гибели, - хуже, чем утрата гибкости суставов или быстрой реакции.
Я, не задумываясь, сунулся в самое пекло. И сейчас получу по заслугам.
Эта мысль не пугает Фантина, лишь вызывает легкую досаду, что все вышло так бездарно и бессмысленно. Проклятый магус испоганил ему жизнь, играючи перекорежил судьбу, а сам сейчас, небось, отлеживает бока в гостинице и ждет вестей.
"А вот хрен он их дождется! - с пьянящей легкостью думает Лезвие Монеты. - Пусть хоть до Второго Пришествия на кровати вертится".
Остатки благоразумия заставляют Фантина все же попытаться уйти, пока ресурджент и стражники заняты хнычущим старичиной.
- Я верну тебе содержимое кошелька, - сулит воскрешатель. - И добавлю еще несколько золотых. Если ты скажешь мне, где… - Он прерывается, вскидывает голову и велит своим подопечным: - Этого хоть не упустите, болваны!
Речь идет, разумеется, о Фантине. Неделю назад, услышь такое, он бы дал стрекача - и только б его и видали! Теперь даже не пытается.
- Правильный мальчик, - шепчет за левым плечом вкрадчивый голос.
Ну да, конечно, ресурджентов ведь двое - и второй, младший, как раз присматривал, чтобы "правильный мальчик" не сделал отсюда ноги.
- Правильный… Он не побежит.
- Однако и искушать сверх необходимого не следует, - отрывисто произносит первый воскрешатель. - Так о чем бишь я… о кошельке. Ну, будешь душу облегчать, грешный сын мой?
Наверное, со стороны это выглядит смешно: ресурджент ведь годится рыбаку не в сыновья даже - во внуки.
Но смеяться Фантину не хочется.
- Грешен, - шепчет, сплевывая кровь, старичина. - Грешен, отче. Все скажу, как есть. Только ее, - выразительный взгляд на жену, - ее уведите.
Уводят.
- Ну вот, значит, - почти с удовольствием произносит рыбак. - Значит, грешен. Врал. Супруге - в том числе. Добро ближнего своего, Эфраима-барышника, возжелал (и не раз). Прелюбодействовал. Да-да, премного, всех и не вспомню!.. Еще…
- Кошелек, - мягко напоминает ему воскрешатель.
- А?
- Кошелек.
Старичина морщит лоб.
- Кошелек, кошелек… Какой кошелек?
Ресурджент брезгливо, двумя пальцами, берет его за ухо - словно отец, вознамерившийся проучить сына-шалопая.
- Вспоминай, - советует ласково.
По лицу старичины стекают крупные, мутные капли. Он кривит рот в ухмылке, от которой Фантину становится дурно.
- Не знаю никакого кошелька. Не было его, господин. Не было.
- Увы, фра Оттавио, обычная история. Они запираются даже тогда, когда ложь их очевидна. - Старший ресурджент достает выцветший, вымазанный в земле кошелек. Фантин мимоходом удивляется, что воскрешатель не побрезговал положить его в свой карман. - Видишь, - обращается ресурджент к рыбаку, - мы ведь действительно нашли его. А ты ерунду бормочешь. Зачем? Или скажешь, не твой кошелек?
- Не мой.
- И в хибаре твоей он случайно оказался, да? Недоброжелатели подкинули? Может, Эфраим-барышник решил тебя подставить? Или те, с кем прелюбодействовал, отблагодарить захотели, приятный подарок устроить?
- Не знаю, отче.
- Фра Оттавио, пожалуй, вам предоставится случай кое-чему поучиться. Велите барджелло, чтобы этого юнца связали и посадили отдельно от других свидетелей - и непременно проследили, чтобы он не мог с ними ни о чем говорить или обмениваться знаками. А мы займемся этим вот… - и ресурджент брезгливо указывает подбородком на старичину, не выпуская его уха из своих узловатых пальцев.
На запястья Фантина накручивают едва ли не моток какой-то мерзкой, колючей веревки; он пытается сложить ладони лодочкой, но фра Оттавио замечает и прикрикивает на стражников, чтобы не зевали и как следует позаботились о пленнике; фокус не проходит. Еще и ноги связывают, да так, чтобы ни одного лишнего движения сделать не мог. В рот суют склизкую тряпку: знай молчи да жди своей очереди, тогда уж наговоришься всласть!
Таким варварским образом обездвиженного, его сажают подпирать какой-то забор, собственно, не забор даже, а несколько уцелевших досок. Рядом, спиной к Фантину, становится стражник, присматривающий за прочими пленниками - семьей незадачливого старичины. Все, дорогой, понимает Лезвие Монеты, теперь уж попался по-настоящему. И никакой магус не спасет, потому что мессер Обэрто, чтоб он жил триста лет и испражнялся золотыми слитками, лежит сейчас в комнатке "Стоптанного сапога", дожидаясь верного своего помощника. Нет чтоб на помощь прийти!
Внимание Фантина вдруг привлекает маленькая тень, мелькнувшая где-то справа, почти на самом краю видимости. Это могла бы быть крыса… но крысы ведь не ходят на задних лапах, верно?
И не носят широкополые шляпы, щегольски сдвинутые набекрень.
Мягкие пальчики касаются Фантинового запястья, потом скользят вниз, к узлам на веревке. Лезвие Монеты только и может, что промычать нечто, даже отдаленно не похожее на "Малимор". Но, кажется, это именно он - серван, обитающий на вилле Циникулли.
Неужели пришел помочь?!
Почему-то сейчас к Фантину вернулась его прежняя любовь к свободе, он отчаянно не желает попасть в руки ресурджентов и подвергнуться допросу. Он готов принять помощь от кого угодно, даже от вредного пуэрулло.
Жаль, Малимор совсем не спешит его освобождать. Что-то надевает на палец Фантину, прескверно хихикает и… да, уходит, мерзавец! Наверняка устроил очередную пакость, Лезвие Монеты готов на что угодно спорить - устроил!
Тем временем старший ресурджент понял, насколько бесполезно добиваться правды от допрашиваемого. Фра Оттавио велит стражникам отволочь бесчувственное тело в сторону и привести следующего.
Следующий - Фантин.
Он пытается сопротивляться - бесполезно. Теперь-то, связанный - что он может? Сожалеть о собственной безмозглости да жалостливо мычать нечто в духе "дяденька, не трожьте, не виноватый я".
- Кто ты такой? - с легкой брезгливостью интересуется старший воскрешатель. - И откуда знаешь его? - указывает на рыбака.
Фантин бормочет что-то про "первый раз вижу". Холодные пальцы воскрешателя едва ощутимо касаются его уха - и череп пронзает невыносимая, сводящая с ума боль. "А я ведь ему все расскажу, - вдруг понимает "виллан". - Еще чуток потерплю… для виду… чтоб не стыдно потом… и расскажу". Мысли путаются, скачут, накладываются друг на дружку, переплетаются. "Еще чуток… и как только старичина выдержал?.."
Голос, который неожиданно раздается у него прямо над головой, Фантину кажется уже чем-то не вполне реальным, как рассказ об обязательных пасхальных чудесах или байка об ангеле, спустившемся с небес… но ведь двое крылачей давным-давно здесь, один продолжает держать его за ухо, вливая прямо в голову кипящую смолу… или расплавленный свинец… неважно, в общем, двое уже здесь, а третий, по всему, лишний, так откуда же?..
И что за ерунду, прости Господи, он говорит?!
- По-моему, святые отцы, вы несколько ошиблись в выполнении порученной вам миссии. Речь ведь шла о предке рода Циникулли, не так ли, фра Клементе? А вы вместо предка вознамерились извести потомка, пусть и незаконнорожденного.
Подчеркнуто вежливый голос старшего ресурджента:
- Не могли бы вы объяснить подробнее, мессер?
- Разумеется. Эй, барджелло, поди сюда. У тебя есть копия портрета, которые раздавали всем вашим людям? Ну так достань ее, болван, и вглядись повнимательнее. И святым отцам покажи. Узнаете, отче? А если сомневаетесь, велите развязать бастарду руки. Полагаю, на одной из них… ну да, вот же, на левой, видите.
- Что это?
- Это? Это, фра Клементе, фамильный перстень семейства Циникулли. Один из девяти, если точнее. Видите, на печатке кролики и шпаги, элементы их герба.
- Он мог украсть перстень.