- Может, собака опрокинула? - говорит, чтобы не молчать, Фантин.
- Не держу я собак, - угрюмо сообщает старичина. - И кстати, хорошо, что напомнил. Стою, значит, у окна, глаза в ночь таращу и пытаюсь сообразить, кого это нелегкая занесла, что за вздыхалец такой объявился. Вдруг слышу: соседские псы заходятся от лая, да такого, знаешь, полуяростного-полуиспуганного. И - как волна пошла, это их гавканье от двора ко двору, те умолкли - другие начинают; гвалт до небес, уже и хозяева просыпаются, с руганью, позевываниями, берутся за палки, чтобы проучить мерзавцев; уже и досталось кому-то по хребтине - вместо лая скулеж и визг слышны, а только и лай продолжает себе катиться этакой волной - от нас, от побережья, значит, к городу.
- И?
- Чего?
- Ну, кто это был?
Старичина лукаво хмыкает:
- Знамо кто. Дьявол. Видать, заприметил меня с "Цирцеи", да и увязался следом. Чего лихое замыслил учудить, не иначе. Только не вышло.
- С чего вы взяли, что дьявол? Может, действительно пьянчужка какой…
- А вот смотри, - произносит старичина.
За разговором они миновали порт, вышли к утесу - одинокой, истрепанной ветрами загогулине, нависшей над морем, - поднялись по едва заметной тропке и теперь стоят на небольшой площадке, откуда видны и порт, и предместья, и даже огоньки вилл Верхнего Альяссо. Впрочем, как уже говорилось, дело к утру, поэтому огоньки - тусклы, в домишках - сонное шевеление, но еще тихо в мире, только на чьем-то подворье прокашлялся мучимый нетерпеньем петух - и тотчас затих, смекнувши, видно, что такое торопыжество ведет прямиком в бульон.
Море, спокойное и величественное, плещется где-то далеко внизу, усеянное, как болезненной сыпью, кораблями; терпит их до поры до времени, ибо пока - благодушно прощает. При взгляде на него Фантину становится чуток поспокойней; воображение, взбудораженное было рассказом старичины, да и обстановочкой вокруг, снисходительно машет рукой: живи, малодушный! - и прячет подальше набор патлатых уродливых пугал. До следующего удобного случая.
Фантин вспоминает, что перед теми приключениями его спутник выпил "чуток винца" ("разбавленного"? а как же, верим, аж спотыкаемся!), он еще раз оценивает услышанное и скептически хмыкает. Ну да, дьявол. С копытами и хвостом, с рогами. Преследует честных рыбаков, бочками по ночам громыхает, собак дразнит, мерзавец!
- Смотри.
- Куда? - не понимает сперва Фантин. Старичина недовольно ворчит, тычет пальцем в залив.
- Видишь наву с длинной надписью на борту золотистыми буквами? Вот мимо нее я проплывал в ту ночь. "Цирцея" стояла ближе к пристани, где сейчас венесийская нава, ага. Я вышел вон там, сдал рыбку Джульетте, получил монеты и отправился к Корраду… ну, туда, где ты мне на хвост сел. Зачем так подробно рассказываю? Скоро поймешь. Пробыл я у Одноухого недолго, к себе добирался тем путем, которым мы сегодня шли. Видишь слева, в предместьях, несколько хижин новоотстроенных? Да, после пожара. Ну вот, от той, что ближе всех к берегу, пятая справа - моя хибара. Слава Богородице, не добрался до нас огонь, а то не знаю, что и делали бы… Тот, кто ночью бочку у меня опрокинул, пошел как раз в сторону новостроек, а оттуда - вверх, в Нижний Альяссо. Мои пострелятки поутру сбегали, людей-то порасспросили - осторожно, чтоб лишних подозрений не вызвать. А я, едва солнце на небо - вышел из хибары и давай к следам присматриваться. Нечеткие они были, бесформенные, вроде человек ступал, а вроде и нет. Пошел я по ним в обратном направлении. Аккурат к утесу и выбрел. Они, слышь, из воды выходили - оттуда, со стороны "Цирцеи", потом на утес взбирались, с него - к моей хибаре. Ну и дальше, в Нижний Альяссо; куда точно, малые мои не выяснили.
- А почему - дьявол? - не сдается Фантин. Приближение утра добавляет ему уверенности, хотя чертово море теперь не успокаивает, а наоборот. Слушая старичину, "виллан" нет-нет да оглядывается через плечо на угольно-черные волны. Н-ну, чтоб если вдруг что - врасплох не застало. Мало ли…
- Так он же перед тем, как на утес взобраться, человека убил! - ликующе восклицает старичина. - Убил и сожрал, ага. Я только клочья одежды нашел, башмак один - не башмак даже, кусок подошвы да каблук - ну и крови на камнях тоже было чуток. Недавно пролитая кровь, еще влажная.
- Мало ли, - пожимает плечами Фантин (а сам все косится на море; что это там за шевеление в волнах у берега? силуэт чей-то?! или - померещилось?). - Мало ли. Вдруг пьянчужка какой упал и поранился. А рванье волнами на берег выбросило. Или вот! - прищелкивает он пальцами, воодушевленный собственной находчивостью. - Сбросили же кого-то там с "Цирцеи"? Ну, он и добрался до утеса, вышел и побрел в Альяссо.
Старичина лукаво ухмыляется: доволен, как вернувшийся с мартовских гулек котяра.
- Э-э-э, - тянет, - а как же кошелек? - И поясняет: - Ну, я ведь не только одежду и кровь нашел. Был еще кошелек. А какой человек - или даже кто-нибудь из мелкого народца - оставил бы на берегу свой кошелек?! Только дьявол, я так думаю.
- А вы?
- Что - я?
- Как поступили с кошельком вы?
Старичина прокашлялся.
- Ну, нельзя же было оставить его на берегу, верно? Если кошелек подбросил дьявол, кто-нибудь неосторожный подобрал бы и мог из-за своего неведения пострадать. Словом, я поднялся на утес, вот прямо туда, где ты сейчас стоишь, - да и выбросил его в море, ага! В самую пучину.
- Мудрое решение, - бормочет Фантин. Конечно, он не поверил старичине - и насчет дьявола, и особенно насчет кошелька; но нужно же соблюдать приличия. Он ловит себя на том, что снова уставился в волны, и нарочно отводит глаза, скользит взглядом по предместьям Альяссо, рассматривает хибары рыбаков и вдруг замечает возле одной необычное для столь раннего часа шевеление.
- Ишь ты, пожар там у вас снова занялся, что ли? - роняет, не задумываясь.
И только когда старичина, вглядевшись, с отчаянным криком спешит вниз по тропе, Лезвие Монеты понимает: необычная суета развернулась именно вокруг хибарки его спутника.
3
Рыбацкие домишки горят весело, празднично, пылают алым, будто вознамерились на равных посоревноваться с грядущей зарей. Ресурдженты, которые нахохлившимися кочетами застыли поодаль от творимых бесчинств, очень гармонично смотрятся на фоне зарева: алое на алом.
Воскрешателей двое. Тот, что постарше и повыше, картонен ликом. Причудливые морщины на его щеках, горбатый нос-клюв, бесцветные глаза - все это кажется не более чем карнавальной маской: возьмись покрепче за уши, дерни - отвалится. А под ней будет еще одна.
Точно такая же.
По количеству масок этих, как по древесным кольцам на спиле, измеряется его возраст. Да впрочем, достаточно взглянуть на нынешнюю, чтобы понять: стар ресурджент, адски стар - и дело не в прожитых годах, а в пережитом, увиденном, услышанном; в совершенном.
Ему не впервой смотреть со стороны на горящие дома и мечущихся в панике людей.
Совсем другое - младший ресурджент. Лицо его еще не приобрело характерную отрешенность, взгляд живее, чем нужно, - но младший учится, старается, это заметно! - скоро он станет достойным последователем старшего. И всякая случайность, любая оказия вроде пылающей рыбачьей деревушки только закаляет младшего.
Вот и стоят оба поодаль, оттачивают искусство бесстрастности.
…Да нет же! - понимает наконец Фантин, - воскрешатели здесь не случайно. То, что сейчас они ничего не предпринимают - лишь видимость, иллюзия: их бездействие красноречивее любых слов и поступков.
Захотели бы остановить стражу, с деловитостью муравьев снующую от халупы к халупе и швыряющую на крыши факелы, - остановили бы!
- Да что ж это?!.. - всхлипывает старичина, кидаясь прямо в огненную круговерть. Его родные… там? Или все-таки успели спастись? Он не знает и, похоже, не очень-то об этом беспокоится, вид горящего дома превратил его в неразумного зверя, который в ярости готов на все. У такого лучше не становиться на пути, но Фантин все-таки рискует: он хватает старичину за плечи, повисает на нем и орет прямо в волосатое ухо: "Стой! Стой, куда!"
Тот хочет вырваться, не может и бежит с Фантином на плечах - увы, Лезвие Монеты не только низкорослый, он и весит всего ничего.
Городская стража не пытается остановить эту странную парочку, у блюстителей порядка есть дела поважнее. Например, поджигать другие дома и следить, чтобы их хозяева в сердцах не напали на алоплащников.
Хотя, кажется, ресурдженты вполне способны за себя постоять.
Один из воскрешателей вдруг выходит из оцепенения и делает стремительный шаг навстречу старичине. Тот не успевает свернуть и, вскрикнув, с разбега врезается в грудь алоплащника. Фантин от удара летит на землю, успев удивиться: среди гвалта и светопреставленья, в центре горящего поселка, где смрад от рыбьих внутренностей, запах водорослей и потных тел смешивается с чадной гарью, ресурджент словно окутан непроницаемым коконом из сладостных ароматов. Словно не от мира сего, а так, ангел, с небес спустившийся на часок.
Сейчас справедливость восстановит и обратно вознесется, на облаке белом.
Старичине, впрочем, на ангела плевать. Он мычит что-то нечленораздельное, подымается с земли и норовит непременно впрыгнуть в горящий дом. Уже явно не для спасения родных, потому что вот же они прибежали: жена, дети разновозрастные, от сопливого карапуза до дылды, каких еще поискать, - все рыдмя рыдают: куда ты, отец-кормилец, неужели совсем умом тронулся. А жена - та и кулаком для убедительности приласкала: "Одумайся, старый хрыч, мало, что мы без крыши над головой остались, хочешь еще и кормильца нас лишить" (у женщин - думает Фантин - своя логика).