- Пусть так. Да, - сказал Нэаль и устремил взгляд на угли в очаге. Над очагом выступала каменная голова волка. Он так и не убрал ее.
VIII. Удача Нэаля Кервалена
Времена года сменяли друг друга. Долго, уже очень долго царил мир, ибо юный король, по слухам, жил в холмах, и хоть люди и хорошо отзывались о нем, его день еще не настал. И старели предатели, на которых лежала вина, и верные воины тоже старели.
- Ты должен будешь сделать то, что я не могу, - говорил Нэаль Эвальду, потомку королей, и вливал в него надежду, и учил его военному искусству. - Он - твой двоюродный брат, - говорил Нэаль. - И ты поможешь ему взойти на трон. Как помог бы я.
Но любая война, в которой Нэаль не будет первым, казалось очень далекой Эвальду, ибо с самого его детства этот человек, хоть и седой, а потом и вовсе побелевший, был сильным; как ураган, он очищал свои владения от всякой несправедливости, которую встречал, а временами совершал вылазки, чтобы напомнить своим врагам, кто правит в долине Кера. И Эвальд, который знал лишь боль до прихода этого человека, принявшего его к сердцу, считал, что эти времена никогда не кончатся. Но они подходили к концу, хотя сначала он и не понимал еще этого - первым ушел Кэвин, затем Дру вернулся в свои горы, и Скага взял на себя объезд границ, пока Нэаль оставался дома. Так старость накатила на него. Так пришло время беседы - уже не первого откровенного разговора, но самого серьезного.
- Придет день, когда меня не станет, - сказал Нэаль, - и люди начнут сплетничать, но ты помни, сын, я люблю тебя. Хоть ты действительно мне сын лишь по любви, а не по крови. Ты - двоюродный брат короля и никогда не забывай об этом. Но мне ты племянник. Есть надежные люди, которые будут с тобой - ты знаешь их имена. Но другие будут шептаться и пытаться свергнуть тебя - таковы люди.
- Тогда я буду драться с ними, - ответил Эвальд. - И ты не умрешь. Никогда не говори об этом.
- Молчать об этом не было бы мудрым, - Нэаль взял кувшин и налил себе в чашу вина, вторую чашу он наполнил для Эвальда. - А потом я задумал твой брак.
Краска залила лицо Эвальда. Он поднял чашу. Ему было шестнадцать, и он был мальчишкой со всеми мальчишескими помыслами об охоте и играх, и будущей славе в сражениях с Ан Бегом; но сейчас он делил вино с отцом - редкая честь, и потому чуть слышно спросил:
- С кем?
- С дочерью Дру.
- Дру!
- Я сказал - с его дочерью, а не с ним.
- Но Дру…
- …не самый веселый человек из моих друзей. Но самый молодой, и судьба одарила его сыновьями - отважная семья. Он имеет единственную дочь, любезную его сердцу. А сыновья его имеют единственную сестру. И они позаботятся о своем. Мне не найти надежнее людей, чем клан Дру, чтоб защитить тебя. И я не буду тревожиться.
- Потому что человек, зачавший меня, был убийцей короля, - и Эвальд опустил голову. Он никогда не говорил об этом, но он это знал.
- Потому что ты мой наследник, - сурово возразил Нэаль и добавил более мягко: - Я не хочу видеть, как выбранные мною союзники покинут тебя. Дру я верю, и сыновьям его я буду верить, если ты свяжешь себя с ними узами. Ее зовут Мередифь.
- А что говорит мама?
- Что это самое разумное.
- А что считает Дру?
- Его еще предстоит об этом спросить. Сначала мне надо было спросить своего сына.
- Что ж, - с неловкостью промолвил Эвальд. - Пусть будет так. Если так надо. - Это было бы нечестно. Не было такого на свете, в чем он отказал бы Нэалю. Ради любви к Нэалю и матери он готов был броситься на копья и мечтал о подобной судьбе - умереть, защищая Кер Велл. Он никогда и не думал, что существуют другие пути. И это пугало его больше, чем орды врагов - то, что ему внезапно предстоит стать мужчиной во всех отношениях, и быть мудрым, и иметь своих детей.
- В этом году, - сказал Нэаль.
- Так скоро.
- Я не могу исчислять оставшееся мне время в годах.
- Господин…
- Это принесет покой и мне, и твоей матери. Я думаю о ней. Ради нее я хочу, чтобы у тебя были сильнейшие союзники, когда меня не станет.
- Она всегда будет в безопасности.
- Конечно, так. - Нэаль выпил, и повеселел, и улыбнулся Эвальду. Его улыбка напоминала улыбку камня - таким иссохшим и суровым было его лицо.
Но Эвальду было страшно, когда он взглянул на него, ибо он впервые понял, как тот стар, и что выезжать ему из замка становится все тяжелее, и члены его утратили былую силу. Так было и с Банен - она стала худеть и стала костлявой в коленках, и молодость иссякла в ней, и ее увели в холмы. Эвальд не верил сказкам: Банен умерла, как умер этой весной его пони, надорвав сердца его сестрам - он не питал иллюзий.
"Но почему все должно умирать? - думал он. - Или стареть?" И он с ужасом понял, что и на нем лежит проклятье, и что сейчас он должен стать мужчиной и научиться говорить в советах, ибо борьба за короля может оказаться не столь уж победоносной, но затяжной войной, которая потребует всей жизни, как у Нэаля.
Его будут называть сыном Эвальда, и без поддержки материнской крови и союзников Кервалена никто не станет доверять ему. Он распростился со своим детством, думая об этом, и понял в глубине своего сердца то, чего всегда боялся: что он может потерять Кервалена и соскользнуть обратно в тот мрак, из которого Кервален вызволил его. Песни воспевали Кервалена и кровавый Эшфорд, отвагу и хитрость, и благородство - и этот человек спас его и защитил их с матерью, что было не легко, как он был в состоянии понять. Он помнил арфиста, хоть и смутно - золотое видение и светлые песни; от своего настоящего отца он помнил лишь боль - кровь и страдания, и хриплый громкий голос; и ночь сверкавшего металла и окровавленных тел всех тех, кто когда-либо обижал его мать. В ту ночь она смеялась, и с тех пор к ней вернулась улыбка, и Нэаль никогда не позволял крови приближаться к ней - вернувшись после битвы на границе, он мылся и следил, чтобы все оружие и военные принадлежности были убраны, ибо Кер Велл - говорил Нэаль - не разбойничий притон, как Ан Бег. И этим же словам он выучил своих людей.
Но то было много лет тому назад. Еще до того, как поднялась башня.
"Это ради меня, - думал Эвальд, полный мрачных предчувствий, и смотрел на каменные укрепления с острыми зубцами, врезавшимися в небо. - Он строит это для меня, а не для себя". И тогда он понял, что это последнее слово Нэаля.
"Я не могу исчислять свое время в годах", - сказал он.
И так этим летом месяц за месяцем башня вздымалась все выше, а Нэаль выезжал все реже и мучился болями по ночам. Мера нежно ухаживала за ним, и Эвальд замечал, как и ее волосы тронула седина и как она надрывается в заботах о его слабеющем отце. Но Нэаль улыбался, и она отвечала ему улыбкой. Но большей частью у Меры был встревоженный вид.
Месяц за месяцем к Дру уходили и от Дру приходили посланцы, и наконец появился он сам, тоже седой, в окружении сухопарых юношей, которые немногим отличались от разбойников - то были его сыновья.
- Ну что ж, - промолвил Дру, оглядев Эвальда с головы до пят, - у меня есть свои доносчики, они хорошо отзываются о мальчике.
- Мой отец тоже хорошо отзывается о тебе, - промолвил Эвальд с дерзостью, заставившей горного господина нахмуриться и окинуть его еще одним холодным взглядом.
- Который отец? - поинтересовался Дру, и Нэаль присутствовал при этом.
- Тот самый, что называет тебя другом, - резко выпалил Эвальд, - и чьи суждения о людях я ценю.
Это понравилось Дру и заставило его рассмеяться сухим и леденящим смехом и похлопать Нэаля по плечу.
- А он парень - не промах, - заметил Дру. И Дру и Нэаль отослали его прочь и уселись обговаривать детали, как два фермера, торгующиеся из-за овец.
И так дело было сделано, и Нэаль считал, что лучшего и желать нельзя. "Весной, - пообещал Дру. - Мередифь приедет весной". И Дру с сыновьями уехал домой, спеша добраться до зимних снегов, и Эвальд бродил по замку с убитым видом, который появился у него со дня разговора с Нэалем. "Но это было хорошо и правильно сделано", - повторял про себя Нэаль, и Мера говорила о том же вслух. "Ибо, - говорила Мера, - теперь с одной стороны он имеет мою родню, а с другой - твоих друзей".
"И еще у него есть Скага, - добавлял Нэаль. - У него есть Скага, надежнейший и вернейший", - и сердце Нэаля таяло при этой мысли.
И это вдобавок к башне казалось ему достаточным. Ему уже трудно было облачаться в тяжелые одежды и скакать по осенней стуже - приятнее было оставаться у очага. Многие свои обязанности он передал в более молодые руки, хотя временами думал, как хорошо, когда ляжет снег, оседлать лошадь и скакать, слушая хруст снега под копытами, и видеть пар дыхания и чувствовать лезвие студеного ветра на лице. Но уже нет Банен. А объезжать другую лошадь казалось ему бессмысленным, да еще нужно брать свиту с собой на случай встречи с неприятелем, которая в лучшем случае могла надеяться на кружку с бодрящим напитком на какой-нибудь ферме - и все это заставляло его задуматься о многих других потерях. Так, он считал, что многие вещи он никогда не разлюбит: и желание казалось ему большей радостью, чем действие. Так что лучше всего было оставаться у очага и слушать арфиста, пришедшего к нему в замок (хоть он даже отдаленно не напоминал Фиана Финвара - и эта радость поблекла). По крайней мере, оставалось тепло очага, не дающее холоду сковать его члены, и добрая еда, и доброта Меры и его людей. Он увядал - вот и все, то было мирное угасание - он усыхал.