* * *
- Меня по лесу будто водит кто-то… - вызверившись, прорычал Эрзарих. До этого Ремигий знал, что лангобард, как и другие воины его народа, могут не сдерживать присущую лангобардам лютую и неизмеримую свирепость, но сейчас-то что на Эрзариха нашло? Ехали себе и ехали, уже восьмой день в пути, дважды ночевали в деревнях - в одной готской, потом в маленьком селе ругов, которые со здешними готами в союзе. Готы приняли настороженно, от отцов и дедов истину приняли: от чужаков, даже своего языка, добра не жди. Позволили переночевать на сеновале и выпроводили.
Руги были другими - ругский старейшина, как и Атанагильд, в Ремигии жреца признал, хотя обоих перед деревней разъезд из молодых воинов остановил - едва не убили. Эрзарих именем Вотана поклялся, что меча не обнажит, ремешки на гарде завязал - так, чтобы все видели. У Ремигия железная булава под одеждой была, поэтому и не заметили.
Препроводили в деревню, вызвали старейшин из домов их. Те и приказали - не пленники это, а люди нашего языка. Гости. Как гостей и следует привечать. Ты что, Арнульф, не видишь - жрец это!
Молодой Арнульф обиженно ответил, что в сумерках не поймёшь, где жрец, а где вражина лютый. Да и чем этот старик жрец? Бородой, что ли? Так у каждого бороды!
- Дурак ты, - рявкнула владычица рода ругов и посохом тряхнула так грозно, что безбородый Арнульф ликом оскудел: думал воин, что пленённых врагов в село привёл, а оказалось - гостей обидел. - Иди в обратно в дозор да впредь смотри лучше!
Чужаков варвары никогда не жаловали, но величественная стать Ремигия, грозный вид Эрзариха и их необычный для здешних мест вид ругов впечатлили - настоящую кольчугу, как у лангобарда, видели только самые старые воины в роду, младшие почитали такой доспех сказкой. Больше того, родом правил не мужчина - женщина. Звали её Хильдегунда, дочь Фаухо, дочери Герменгильды.
Вот тут на Ремигия и пахнуло настоящей, истинной древностью. Епископ о таком устройстве семьи ещё у Тацита читал, но не верил, что сохранилось оно в обитаемом мире. Руги так давно жили в этих лесах и не интересовали никаких завоевателей, что доселе сохранили донельзя старый обычай держать во главе семьи женщин. Немыслимо, римляне отказались от матриархата две тысячи лет назад!..
Хильдегунда, пред очи которой поставили чужаков на суд, повелела их отпустить и всё имущество вернуть. Ущерба никакого не причинили? Нашим языком владеют, пусть и так, что понять их трудновато? Объясняют, что с миром через земли ругов проезжают? Отойди от них, Арнульф! И вы, Сигизвульт и Юнгерих отойдите. Топоры и мечи опустите, никто меня, Хильдегунду, не обидит - они клятву перед Вотаном дали, что оружие в руки не возьмут, или вы клятве не верите?
Молодые руги, смутившись, отошли, в полутьме длинного дома скрылись.
Эрзарих только бурчал неразборчиво сквозь зубы, боясь хозяйку обидеть. Где такое видано, чтобы баба родом заправляла и воинами командовала? Но баба, конечно, знатная, такую в жёны любому великому вождю дать, вождь в убытке не останется! Хильдегунду никак нельзя было назвать "старейшиной" - не стара и не молода, не больше тридцати зим, но и не меньше двадцати пяти. Дородна, высока, статью иному мужчине не уступит. Две косы золотые по плечам - не жената, значит честь свою бережёт, хочет за великого воина выйти. Но в то же время для замужества стара, у готов, сикамбров или лангобардов женщина её лет давно бы трёх или четыре детишек пестовала.
Ещё возле Хильдегунды, по правую руку, меч в ножнах лежит. Видно, что и меч и ножны дорогие, серебром украшены. А в селе кузницы не видно, значит в бою добыты.
Видать, другой у ругов обычай, и этот обычай уважать надо. Чтят валькирий в этом роду, стало быть. Так Эрзарих решил. У всех племён обычаи разные, прежде всего не показывать удивления и делать так, как хозяевам приятно. Нельзя обижать или говорить, что обычай неправильный, - у нас, лангобардов, за такие вопросы выпроводили бы из села, чтобы закон не нарушать, а за оградой зарезали бы. Но чтобы за ограду вышвырнули - это очень сильно обидеть надо! Так сильно, что священная ярость пробуждается.
Хильдегунда чужаков приютила, накормила от души, но спать отправила не в дом, а в сарай, на сено. Если вдруг они какое зло принесли, там оно и останется, а в дом не проникнет. Когда после гостей скотина, это сено поев, дохнуть начнёт или болеть, сразу будет понятно: нехорошие были гости, грязь и заразу с собой несли. А если нет, то Эрзарих-лангобард и Ремигий-ромей - добрые люди.
Епископ поутру, сугубо из озорства, благословил хлев - крёстным знамением его осенив и молитву прочитав. И не надо говорить, что князья церкви не шутят и Божьей благодатью как скорлупками от орехов разбрасываются.
В роду Хильдегунды, как доброй женщины, потом десять лет приплод от свиней и коз был невиданный, а село её во всех распрях между варварами уцелело, никто это село не разорил и не сжёг. А ещё через сорок лет, когда Хильдегунда уже старухой была, от франков пришёл христианский годи и крестил многих. Потом это село стало городом.
Город этот Аахеном теперь называют. И епископа Ремигия там чтят доселе.
А всего-то - хлев благословить! Ремигий и не помышлял, что так получится.
* * *
Хильдегунда, невзирая на своё девичество и молодость, была вождём племени, в житейских делах искушённой, мудрой и знающей. Объяснила путникам, что по старым римским дорогам идти не надо - как земли её рода останутся позади, так сразу начнутся нехорошие болота, леса и ничейная земля до самой реки.
Надо бы идти ближе к полуночи, до старого римского города. Там сейчас рикс саксов сидит, именем Эорих. Эорих, как говорят люди, справедлив и блюдёт древние законы, да и дружина у него сильная, но дружина та разделена на две части - одни на ладьях за порядком на реке смотрят, другая, пешая, бург обороняет. Не признают Эорих и его саксы конного боя, как племена на полудне и закате, да и как можно с конём управляться в битве в наших лесах?
Ремигий подумал, соотнёс речи Хильдегунды со своими знаниями о географии и понял, что хозяйка подразумевает под бургом Эориха давно оставленную римлянами и почти забытую Бонну, некогда большой город на Рейне. Там при цезарях стояли три легиона, державших среднюю границу лимеса, оборонявшего Империю от вторжения варваров. И вот на тебе, в столице Верхней Германии теперь сидит риксом какой-то Эорих-сакс…
Грустно.
Да и пусть грустно. Старый Рим пал, однако на его месте будет новый.
Ещё предостерегла Хильдегунда: от нашей деревни до реки будут земли, не принадлежащие никому: ни нам, ругам, ни саксам, ни полуночным фризам или полуденным готам. Три дня пути - земля богов.
И ещё рассказывают: будто там на зимнее и летнее солнцестояние собирается некое неведомое племя, чтить своё капище. Племя это названия не носит, оно другое. Да, люди, смертные, но покровитель у них….
Хильдегунда сказала, что люди эти не такие, как все. Мыслят иначе, семей не заводят, где новых бойцов - и могучих бойцов, свирепости непомерной! - отыскивают, никому неведомо. Видимо, младенцев из колыбелей забирают и на своих тайных капищах, под присмотром жрецов, взращивают.
В тени эти люди ходят, в тумане. Мгла, наведённая богами, их защищает.
А вот покровитель…
Второй раз Хильдегунда помянула некоего "покровителя", и епископ Ремигий заинтересовался - кто такой? Повелительница рода ругов, запросто командовавшая мужчинами, посылавшая их на смерть и точно знавшая, что ничего в мире не изменится вплоть до времени, когда грянет Рагнарёк и начнётся великая Битва Богов, очень тихо и осторожно сказала, дабы не накликать беду:
- Не человеческого рода он. Таких сторониться надо. Езжайте себе с миром, но вот вам совет - обходите ничейные земли с полудня.
Эрзарих задумался, но Хильдегунду не послушал. Лангобарды женщинам не верят, у них иной обычай. Потому Эрзарих и Ремигий поехали прямо, на восход, по самой короткой дороге.
Утром седьмого дня пути вдали появилось бело-голубое зарево.
Великая река. Рейн.
Глава пятая
В которой Нибелунги высаживаются на пустынный берег, Северин видит в тумане загадочного великана, потом ужасается запаху крови в Золотом бурге, а вечером Северина постигает неслыханное изумление
Весна 496 года по Р. X.