Принюхался, кивая головой. Сопровождающие его почтительно стояли неподалеку во время осмотра, не шелохнувшись. Спросил, успел ли подозреваемый спрятать труп, получив отрицательный ответ. Прошел к леднику, куда положили до прибытия весовщика то, что осталось от Рамона, тщательно осмотрел его, изумленно покачивая головой. Среди весовщиков давно уже ходили россказни об убийце, который не проливает крови. Незамедлительно и, более не задавая никаких вопросов, проследовал в шатер, в котором содержался Говарди.
Купец сидел, понурившись, за минувшую ночь он не сомкнул глаз, боясь того, что он может увидеть во сне. Хотя реальность и сон для него теперь слились в одно. Вид у него был самый неважнецкий - вокруг глаз залегли темные круги, руки дрожали, во рту пересохло. Когда вошел весовщик, Зигурд вскочил, пытаясь что-то сказать, но потом понял, что сказать-то нечего и, махнув рукой, снова уселся на свое место. Господин Брант представился, внимательно осмотрел заключенного, вышел наружу, приказал принести воду для мытья и что-нибудь перекусить. Войдя вновь в шатер, де Балиа спросил сухо у заключенного:
- Господин купец, надеюсь, не будет возражать против моего присутствия в шатре? Я недавно с дороги, не успел ни освежиться, ни подкрепить силы. Поэтому предлагаю совместить. Я полагаю, что вы голодны и предлагаю разделить со мной трапезу, во время которой мы и будем проводить дознание.
Говарди не думал, что беседа с весовщиком может улучшить аппетит, но деваться некуда, поэтому обреченно кивнул. В его положении не откажешься. Внесли требуемое, и де Балиа удалился первым, на правах гостя, за перегородку, откуда вскоре послышались плеск воды и удовлетворенное кряхтение. Затем умылся арестант, и освеженные, приступили к трапезе, которая проходила сначала в гробовом молчании, потому что беседовать на отвлеченные темы было как-то неловко, а допрос проводить во время трапезы не хотелось. Де Балиа выстраивал схему допроса, тщательно пережевывая пищу. А Зигурд ковырялся в поданной еде без особого аппетита, не отказываясь, зная, что следующего раза может и не быть.
Первый голод был утолен, и можно приступать.
Де Балиа вел допрос по полной форме, расспрашивая подробно обо всем, что помнил обвиняемый, записывая голоса в черную коробочку размером с кулачок ребенка, наподобие тех, что были у повитух. Коробки те изобретены тоже для фиксирования голосов и хранения информации до момента, перенесения ее на бумагу, которая потом покрывалась особым составом и хранилась во Дворце правосудия, в личной кладовой Маршалла. Бумага, после покрытия составом уже не могла быть изменена, сожжена или каким-либо другим образом уничтожена. Купец на задаваемые вопросы отвечал вдумчиво, тщательно вспоминая все детали.
Пришлось рассказать и о других убийствах, которые были совершены им раньше, но за отсутствием хотя бы капли пролитой крови, весовщики впервые за историю Мира не могли найти убийцу. С уважением отозвался о Клаусе де Балиа, который расследовал таинственные убийства в Юганске. После подробного рассказа о первом убийстве у де Балиа заблестели глаза, он понял, что его догадка верна, нашелся, наконец, таинственный "бескровный убийца", которого уже несколько десятилетий искали все весовщики. Что теперь ищейки Веса могут вздохнуть спокойно, хотя бы эти убийства прекратятся. Солгать Говарди не мог. Купец говорил и говорил, останавливаясь лишь для того, чтобы перевести дыхание, казалось, что бремя вины его, которое он нес всю жизнь, попадая на чаши Веса, становится легче. И теперь Зигурд становился свободен и снова невинен. Да, де Балиа чувствовал всей кожей, как страх, угрызения совести после вспышек гнева, боязнь своего темного "я" покидают купца. Допрос продолжался не один час. Все уже было съедено, приборы унесены и подано вино из ущельских виноградников, засахаренные фрукты и сладости. Весовщик устало сгорбился под тяжестью рассказанного. Теперь ему предстояло вынести приговор, что в таких случаях давалось очень нелегко. Нередко убийцы вызывали больше сочувствия, чем жертвы. Гневливый купец, безусловно, виновен в совершенных убийствах. И основная вина его - безудержный гнев, который вновь толкнет его на убийство рано или поздно. Но своей неподкупной честностью, своим бесхитростным рассказом без малейшей попытки обелить хоть как-то, взывая к жалости или упирая на свою несчастную судьбу, купец вызывал искреннее сочувствие и желание помочь. Говарди был достойным противником. И осуждать его было даже жаль. Но, несмотря на все, купец - убийца, и ему не место в Мире и не будет приюта на всей Зории. Поэтому, по окончании трапезы, весовщик молча встал, поклонился обвиняемому, забрал атрибуты своего ремесла и вышел из шатра, отправившись к устроителям ярмарки. Затем, заперевшись в выделенной комнате, и приказав не беспокоить, пока сам не выйдет, удалился для обдумывания приговора.
Де Балиа разложил в комнате на всех свободных поверхностях свои записи и рисунки, которые сделал во время допроса, и начал выстраивать цепочку, переходя от одного листа к другому. Включил запись из черной коробки, прослушал допрос еще раз. На ум лезла всякая гиль и чушь - вспомнил недавнюю смерть своего отца, Кантора де Балиа, Маршалла, скончавшегося недавно в Блангорре, темная роль, которую сыграл во всем произошедшем брат Скаррен, решивший так странно изменить существующую систему правосудия, что все весовщики Мира пребывали в недоумении. Усилием воли, вернув свои мысли на путь обдумывания приговора, Брант де Балиа, подумал, что все-таки справедливость должна торжествовать независимо от личных симпатий, независимо от социального положения обвиняемого: итак, по Кодексу Веса, по всем мирским законам, купец был виновен и подлежал казни. Жестокой казни - разрыванию на части. Живьем. Путем привязывания к пяти единорогам или, за отсутствием таковых, к пяти лошадям, достаточно сильным, чтобы казнь прошла без лишних мучений осужденного.
Вернувшись к действительности после тяжких раздумий, весовщик обнаружил, что закат уже наступил, и пламенели где-то вдали на горизонте семь алых полукружий уставших за день светил, и что вынесение решения можно отложить до утра.
Обрадовался, что может проявить хоть такую милость к обвиняемому, который вызвал сочувствие своей бесхитростностью. Выглянув в окно, крикнул охранника.
Когда тот поднялся по скрипучей лестнице, визгом каждой ступени протестующей против туши, закованной в металл доспехов, де Балиа велел сообщить устроителям, что решение вынесено и будет высказано поутру, на рассвете, для чего велено собрать всех участников ярмарки. Затем запер двери и прилег отдохнуть на кровать, пахнувшую горькими пустынными травами. Лег с мыслью, что уснуть не удастся, так хоть тело отдохнет - после бешеной скачки и многочасового дознания, и с этой мыслью провалился в глубокий сон. Всю ночь ему были всяческие видения: то почивший отец грозил узловатым пальцем, то ехидно улыбался брат-Маршалл, то убитый с немым укором во взгляде усаживался рядом и начинал подмигивать, под утро явился купец-убийца с алыми глазами, такими как у властелина хранилищ, изображенного сумасшедшим художником. Из глаз сочилась дымящаяся багровая кровь, которую тотчас слизывал длинным языком появившийся Хрон, по-хозяйски положивший руку на голову осужденных. Все персонажи сна молча смотрели на весовщика глазами, полными крови и реяли вокруг. Потом купец заговорил. Громкий голос Зигурда, рассказывающих о своих кровавых деяниях, кающийся, бил в уши, заглушая звук крови, стучащей в висках. Видения не были бы такими пугающими, если бы не страшный свет, на фоне которого все и происходило. Клубившиеся темные тучи застилали небо, а сквозь них пробивались кроваво-красные лучи светил - непонятно, то ли дневных, то ли ночных. Свет этот был настолько страшен, что вырвал спящего из сна с криком ужаса.
Брант сел на постели, озираясь и подрагивая от предутренней прохлады.
Холодный пот стекал по вискам - за все годы службы не было так страшно. Серые предрассветные тени уже вползали сквозь прикрытые тяжелыми портьерами окна, подчеркивая нереальность и словно являясь продолжением сна. Весовщик встал, выглянув в окно, увидал, что охранники сменились, но все также бодрствуют, приказал принести горячей воды и умывальные принадлежности. Взбодрившись после тяжелого сна, достал из своего дорожного сундука одежду, которую весовщики всегда возят с собой для оглашения приговоров - черные суконные штаны, темно-синий сюртук, черная рубашка и светло-синий галстук в форме петли.
Побрился начисто, сбрив все волосы с лица и головы - тоже древняя традиция, когда весовщикам приходилось быть и палачами, и, чтобы не погрязнуть в крови и испражнениях, при пытках и казнях рекомендовалось избавляться от волос начисто - это теперь палачами становятся те, кто чувствует к этому склонность. Оделся, оглядел себя с ног до головы, взял папку с допросными листами, сунул черную коробочку в карман. Коробка почему-то была горячей, словно работала и после того, как Брант уснул. Вздохнул, открыл двери, выходящие прямо на площадь, полную народа.
Миряне и кочевники, стояли бок о бок, шумели негромко, ожидая приговора неслыханному преступлению, свершившемуся вчера. Солнца начали свой подъем, подсвечивая красноватым светом край горизонта, освещая пески простирающейся рядом пустыни. Де Балиа спустился по лестнице, поскрипывающей при каждом его шаге, не глядя на толпу, потом поднялся на помост, велел привести обвиняемого.
Когда купец-убийца оказался на площади, поднялся невообразимый шум и гвалт.
Собравшиеся шумели, перекликаясь - как можно нарушить столь древний закон о неприкосновенности посетителей ярмарки, о неприкосновенности жизни вообще, оскорбляя и понося виновника этих событий. Весовщик поднял раскрытую руку, прося тишины и внимания. Он не стал зачитывать полностью всю процедуру допроса, тем более что имел на это право, ввиду беспрецедентности случившегося.