Совсем молодого еще юнца, который, тем не менее, обвинялся уже в подрыве государственных устоев. Пытался какую-то машину изобрести, которая якобы сама могла лопасти мельниц крутить и не только в сезон ветров, а и в сезон дождей, и свет давать, в прозрачную вазу спрятанный. Смешно. Будто бы в сезон дождей что - то работать может. Когда все тонет в потоках воды, стремящейся с неба, и все сидят по своим домам, и только мужской пол высовывает нос на улицу, да и то лишь в случае крайней необходимости. Узник пытался выглядеть бодрячком, да только заметно его потряхивало при взгляде на палача - предварительные пытки уже были произведены. Стены в каземате давно стали грязно-коричневого цвета, с веками въедавшимися потеками - крови, воды, рвоты и всякого такого, что может еще использоваться в тяжелом и неблагодарном ремесле выбивания правды. А запах, запах тоже соответствовал месту и времени - запах угасших надежд, замученных ожиданий, затхлости, пота, того самого тяжелого липкого пота, который выступает на всем теле, когда страшно до жути, до состояния такого, что вот-вот лопнет мочевой пузырь и по ногам потечет желтенькая водичка, вперемешку с коричневой вонючей жижей. Углы были затянуты пыльно-мохнатой паутиной, нараставшей там уже много времен, пауки, что сидели в центре, тоже такие, особенные - очень толстые, с детскую головку величиной, чем питались - понятно. Поговаривали, что они очень любят кровушку и мяско человеческое, которое, бывало, остается после того, как узник уже сознается или не может говорить, чтобы сознаться, и волокут его бессловесного на казнь, как якобы сознавшегося, потешить народ. У палача среди пауков любимцы были, он им даже имена давал.
Магистр войдя, основательно умостился в удобном кресле и трижды хлопнул в ладоши - что вы, мол, меня ждать заставляете. Палач надел свой знаменитый красный кожаный колпак с прорезями для глаз и начал деловито привязывать руки заключенного к деревянному креслу, потемневшему от времени и крови. Вошел писарь и устроился неподалеку в углу, чтобы вести протокол допроса и внести свою лепту, так сказать, в историю Мира. Все записи допросов покрывались специальным составом и хранились в монастырях неподалеку. Сегодня вечером должен был оттуда прибыть монах с магистратовой долей от казны монастырской, и он же уносил накопленные за неделю свитки с запечатленными допросами. Допрос вел Магистр, а правдивость ответов подкреплял своим мастерством палач. Пленник уже был готов, процедура добывания правды началась.
- Имя твое? Род занятий? К какой касте принадлежность?
- Святозар Сенкевич. Изобретатель я. Работал у Форстона на стройке.
Свободнокровые мы, из западного приграничья.
Магистр усмехнулся, не к месту вспомнилось, что и повар его знаменитый оттуда же. Писарь подобострастно хихикнул, палач хмыкнул. Магистр продолжил:
- Ныне все рядятся в изобретатели, на стройке-то ты кем был? Лишь бы не работать.
Вот раньше только за то, что ты пытаешься что-то изменить в уже давно проверенном и надежном, уши бы отрезали и сразу отправили ворон кормить. А мы тут еще на тебя время тратим, на таких, как ты, хроновых помощников. Вон палача потеть заставляешь, в колпаке ему, небось, жарко. А сейчас еще из тебя правду выбивать придется. А, Святозар Сенкевич? Как ты докатился до изобретательства?
Не было других занятий у тебя, что ли? Родители-то как тебе позволили учиться на такое? Это же еще недавно каралось…
- Я, господин Магистр, сам все выучил. Родителей не помню, сирота я. Вот и выучился. А с детства интересно мне было, как да что устроено. И в сезон дождей заняться было нечем, вот и сидел в кузне, выдумывал себе занятия. У нас в приграничье и вовсе скучно. Дед Пров-кузнец меня металлическому ремеслу учил, ну я и попутно все изучал, что попадалось. А потом попал на глаза к господину Форстону. Он ко мне сочувствие поимел, я ему устройства всякие творил - для подъема груза на высоту, для перемешивания всяких материалов, да много чего.
Память и зрение у меня хорошие, говорят, прабабушка какая-то из астрономов была, - пленник поднял на Магистра взгляд - глаза и вправду схожи с астрономовскими, - А палач пусть меня не пытает, вы ему скажите, - и ему хорошо, не потеть, а я и так все расскажу. Вели, Магистр, чтобы мои рисунки принесли или дали на чем рисовать.
Магистр от подобной речи сначала опешил, а потом хохотнул - утреннее солнечное настроение понемногу возвращалось - велел принести рисунки узника, чтобы не терять времени и успеть закончить все допросы до прибытия монаха-казначея. На сегодня надо было успеть дотемна, чтобы неделю закрыть вчистую, и отправить все свитки с монахом, а не тянуть до начала недели, не любил Магистр неоконченных дел. Поэтому сейчас и решил - остальные пусть до после выходных ждут, хотя и думали с палачом нечто этакое сотворить - какие-нибудь редкостные пытки учинить.
Принесли требуемое, рисунков оказалось не так уж и мало. Схемы какие-то непонятные. Развешали, где придется.
- Развяжите его, объясняй теперь, ради чего палачу следует от тебя отдохнуть?
Святозар, растирая затекшие руки, подошел к своим схемам и с благоговением начал:
- Позволь предоставить на твой суд, господин Магистр, ветряк моего изобретения, который во время ветров будет копить силу ветра в вот эту катушку, а потом, в другое время, сможет ее высвободить, и будет вращать крылья мельницы и зажжет эту запаянную вазу со стержнем внутри светом, не хуже солнечного. И да поможет мне Великая Семерка.
После этого вдохновленный вниманием Сенкевич достаточно долгое время вещал о своем изобретении, которое, как он сказал, "позволит превратить ночь в день, чтобы хроновы помощники не могли вредить никому из мирян". Бегал по камере, войдя в раж и пытаясь донести до слушателя всю полезность своей придумки. Но чем больше он распалялся, тем больше хмурился Магистр, представляя себя полную ломку всего, что так хорошо было устроено и так ладно работало в течение уже которого времени. Да и сам процесс общения с узником слишком затянулся.
Магистру начал надоедать торопливый рассказ смуглого человечка, быстро бегающего по каменному полу от рисунка к рисунку и еще не знающего, что он уже приговорен, его изобретение оказалось лишним в этом Мире. Потому что попал в "не тогда и не туда". В ненужное место и в неподходящее время. От наступившей скуки Магистр начал внимательно разглядывать узника, увидел реденькие темные волосики, немного торчащие уши, нос с горбинкой. Подумал, что в детстве мальчишку сверстники лупили, наверное, нещадно за умничанье. И не зря лупили, жалко, что не забили совсем. Тогда бы Магистру не пришлось сейчас выслушивать весь этот скучный бред. Понаблюдав еще немного за пауками в углах камеры, Магистр властно вскинул руку в останавливающем жесте:
- Довольно, Сенкевич. Мне понятно, что ты хотел сказать.
Странные серые глаза взглянули с последней надеждой на правителя, робко так, немного исподлобья:
- И каково будет твое решение, господин Магистр?
- Виновен. Ты виновен в подрыве устоев государства, в преступлении против высочайшей милости и правления государей наших Примов. Ты виновен и будешь казнен, каким способом - тебе будет известно позднее. Приговор окончательный и помилован ты не будешь. Смерть твоя послужит для устрашения всех инакомыслящих, и не обещаю тебе, что он будет легка. Говори, если тебе еще есть, что сказать. Последнее твое слово прозвучит сейчас. После никто уже не заговорит с тобой, как с человеком, будешь ты просто груда костей, облеченная в кожаный мешок и вращающая по недоразумению глазами. А уши, уши тебе обрежут, как преступнику, приспешнику Хрона, чтобы ты не смог услышать его приказы, когда попадешь в его Хронилища и не сможешь навредить Великой Семерке. Ибо великий грех это, особенно для свободнорожденного - пытаться изменить существующий порядок в Мире. Кто ты каков, чтобы изменить Мир?
Узник съежился еще больше, вконец напуганный сказанным - вроде бы сначала Магистр был благожелательным и слушал вполне спокойно. Внезапно выпрямился, словно вспомнив что-то, что еще позволит ему остаться-таки в списках живых, и, решившись отдать самое дорогое, что еще оставалось:
- Господин Магистр, я имею сказать еще вот что. Как-то мы ремонт в часовой башне здешней производили, и наткнулись в подвале на чертеж. Была эта схема где-то прежде глубоко зарыта, а в тот момент произошло, помните, повальное почвотрясение и всякий хлам был вынесен наверх? Так вот, там обнаружили мы странную схему, которая включала в себя все часовые башни Мира, якобы связанные между собой и с блангоррской башней.
Тут Святозар остановился, увидев, какое странное выражение приобрело лицо Магистра. Оно стало багрово-желтым, правитель, задыхаясь, схватился за грудь, пытаясь вздохнуть. Подбежали все, кто был в пыточной в тот момент, начали суетиться вокруг, предлагая кто что - пить, стул, открыть двери, кто-то, особо ретивый, предложил кровь пустить. Магистр замахал руками, из предложенного выбрал стул и воду, затем приказал всем удалиться из камеры, оставив его наедине с заключенным, объявив, что дело государственной важности. Как только подручные удалились, Магистр подошел к заключенному:
- Говори.
- Так вот, в схеме той была нарисована связь между всеми часовыми башнями и странное какое-то устройство, которое встроено в часы, а камни те, помните, которые на всех башнях есть, камни те, они там тоже не просто так. И там внизу, под наблюдательными площадками еще…
Тут Магистр сделал Сенкевичу знак замолчать, подошел к нему поближе, придвинув свое мясистое ухо, слегка поросшее седоватым пушком, и знаком предложил продолжить рассказ. Сенкевич зашептал нечто такое, что уже было известно Магистру, но изобретателю о том не было ведомо, было последней его надеждой, его выкупом, билетом в жизнь. Магистр выслушал, благосклонно покачивая головой.