Боб улыбался до ушей, словно спаниель, который нашел утку-подранка и принес ее хозяину.
- Поехали, старик, - сказал он. - За полчаса долетим.
Это были очень хорошие слова, я бы сказал - героические. После таких слов полагается сразу поехать и за полчаса долететь. Но вышло по-другому. Сначала пришлось ждать, переминаясь с ноги на ногу, потея, дергая пуговицы надетого до времени плаща - ждать, пока Боб побросает деньги обратно в сумку. Разумеется, оставлять их на полу не годилось, изувеченная дверь в квартиру могла считаться дверью только номинально, да и не было гарантии, что сюда не придут старательные приятели адидасового Пети. Но все равно казалось, что Боб надо мной измывается, стараясь растянуть процесс. Наконец, с деньгами было покончено, Боб застегнул сумку (гнев, о богиня! с третьего раза), и, проскочив вперед меня, побежал вниз по лестнице. Всегда он так: сам на коне, а всем остальным предлагаются роли в массовке. Оказавшись в машине, Боб с жирным хрустом врубил передачу, и 'уазик' затрясся по узкой дорожке к выезду. Не тут-то было. Одновременно захотелось выехать еще трем машинам. До черта в этом дворе автолюбителей собралось, доложу я вам. При каждой встрече приходилось тормозить, и начиналась дерганая рокировка, причем казалось, что 'уазику' дорогу уступают подчеркнуто медленно, словно глумясь. В конце концов, проклятый двор остался позади, Боб заложил крутой вираж, выходя на проспект, и уже через пять минут мы, беспечные и стремительные, влетели в пробку. Это была не та вялотекущая, дежурная пробка, в какой ежеутренне и ежевечерне томятся офисные работники. Эта пробка не относилась и к аварийным заторам, когда машинами запружена вся улица, и с первого взгляда ясно, что надо ехать в объезд. Нет, пробка, которая поймала наш 'уазик', принадлежала к редкому, коварному виду пробок, которые сперва заманивают водителя мнимой свободой, а потом внезапно оборачиваются многокилометровым, зловонным, безнадежным стойбищем. Сначала Боб ужасно бранился, вертел руль, строил отчаянные рожи соседям, сигналил и мигал фарами. Потом ему надоело, он заглушил двигатель и сказал:
- Ничего. Никуда они не денутся.
- Может, сирену включишь? - осторожно предложил я. Было ужасно сидеть без дела, зная, что твоя жена заперта в камеру с такой сволочью, как Черный. Но Боб только хмыкнул:
- Все равно никто не пропустит, им двигаться некуда. Вон, посмотри, - он махнул рукой. Я послушно огляделся. Справа от нас стояло два ряда машин, слева - три. Да. Придется ждать.
И тут на меня накатило во второй раз. Не так, как утром, но тоже очень сильно. Вспомнились последние слова записки: 'Ты неплохой человек, но пьяница и лузер'. Лузер… Ну и словечко. Что-то такое было, песня какая-то. I'm a loser, baby, so why don't you kill me? А, да. Вот что он мне сказал тогда, в тот день. Вместо прощания бросил из дверей: 'Бывай здоров, лузер'. Лу-зер. Теперь то же самое слово нашлось в записке Дины. 'Lose' значит 'терять'. Ты много потеряешь, Черный. Больше, чем я. Черный, Черный, как же я тебя встречу. Слушая Тотем, поступишь верно? Вот что говорит мой Тотем: потерпи, ждать осталось совсем недолго. Как хорошо будет выдавить тебе глаза, мразь. Надавить, медленно, глубже и глубже, а потом резко повернуть, и чтобы брызнуло из-под когтей. А еще можно сбить тебя с ног и сверху прыгнуть, выставив коленку, на грудь, слушая хруст ребер, как они отламываются от позвонков. Или схватить между ног и сжать изо всех сил, у меня сильные руки, сорок кило на эспандере. Интересно, что тогда будет? Кто из нас окажется лузером?
- Черный - из Потока? - спросил Боб. Я очнулся. Боб мельком посмотрел на меня и вернулся к дороге. Оказывается, мы уже гнали во весь опор. Пробка кончилась. Я не заметил, когда это произошло. Так бывает в поезде - заснул, пока стояли, а проснулся уже в пути.
- Что? - переспросил я.
Боб усмехнулся, показав клыки.
- Задумался, да? Не грузись. Уже приехали почти. Я говорю, Черный - из Потока?
- Да, - мы свернули в какой-то дремучий переулок, здесь дорога была отвратительная, вся в выбоинах и щебенке, но Боб не снизил скорости. Машину затрясло, я схватился за ручку. - Нет… не знаю. У нас с ним был один учитель, он проповедовал Тропу. Правда, потом Черный с ним поссорился. Ну, во взглядах не сошлись.
- Вот как. Не сошлись. С учителем-то… - Боб покрутил головой. - Ну, а Дина? Она - тоже?
- Дина - да, из этих, - нехотя ответил я. - Правда, так, без фанатизма. Никуда не ходит, дома практикует понемножку.
- А, - сказал Боб и вывернул руль, уходя от глубокой ямы.
- А что?
- Не, ничего. Сашка недавно интересоваться стала ребятами из Потока.
- Почему? Они по какому-нибудь делу проходят, или она решила к ним записаться?
Боб весело глянул в мою сторону.
- Понятия не имею.
Я задумался. То, что Саша 'стала интересоваться' Потоком, было настолько странно и неожиданно, что я даже отвлекся на какое-то время от мыслей про Черного. Поток… Адепты этого странного учения много времени проводили вместе, на своих странных сборищах, где занимались странными вещами. Говорили, что они ни в грош не ставят нынешнюю, человеческую жизнь и стремятся поскорее умереть, чтобы возродиться в желанном облике Тотема. Говорили, что некоторые из них принимают наркотики, чтобы почувствовать себя животным - например, мескалин. Говорили, что те из них, кто был в прошлой жизни хищником, устраивают порой охоту на простых людей. Говорили, что они практикуют на своих тусовках свальные оргии. Может быть, это было правдой, но Дина в оргиях не участвовала, за прохожими не гонялась и склонности к самоубийству не обнаруживала. Она всегда была спокойной и сдержанной, как и подобает настоящей кошке. Единственным проявлением ее религиозности было то, что порой она могла просидеть оба выходных дня в медитации, запершись в нашей маленькой комнате и покуривая марихуану. Так бывало всегда, когда мы ссорились. И еще - она не переносила обычных людей. Поток был единодушен в своей ненависти к простецам. Да. Когда мы с Диной впервые встретились, мне только-только исполнилось двадцать лет, передо мной была самая прекрасная женщина в мире, и я не очень-то думал о религиозных разногласиях. Может быть, зря. Потом мы часто спорили с Диной об этих вещах. О методах, о философии, о 'практиках'. Сейчас я раскаивался в том, что когда-то осмеливался спорить с Диной.
В любом случае, Саша с ее легким характером никак не подходила на фанатичного последователя Потока. Наверное, по работе пришлось что-то такое…
- Все, приехали, - произнес Боб и лихо затормозил.
Я вышел из машины. Ноги дрожали. Где? Где они, где моя жена и этот подонок? Но ни Черного, ни Дины я не увидел. 'Уазик' стоял посреди тесного двора, который был со всех сторон зажат стенами. Справа архитектурным кошмаром высилась желтая кирпичная стена, слева ветхой твердыней стояла красная кирпичная стена, а прямо перед нами находился двухэтажный дом с плешивой штукатуркой. Фасад дома украшали зарешеченные окна, посредине была дверь, не точно посредине, чуть влево, ровно настолько, чтобы это выглядело максимально уродливо. Дверь угрожающе заскрипела, из-за нее показался грузный здоровяк в видавшей виды милицейской форме. Здоровяк улыбался.
- Здравия желаю, Борис Семеныч! - крикнул он Бобу издалека. - Все, уехали уже голубки! Товарищ ваш за ними приезжал! Забрал!
'Чего?' - спросил голос у меня в голове.
Здоровяк подошел к нам, отдуваясь и обмахиваясь фуражкой.
- Уехали, - повторил он. - Опередили вас, товарищ майор. Буквально-вот на десять минут. Я думал, вы тоже подъедете…
Дождь, что накрапывал все утро, сделал передышку. Под ногами расползались цветные бензиновые пятна.
- Так, - сказал Боб, уперев палец милиционеру в грудь. Тот все еще улыбался, но уже не очень уверенно. - Быстро, что за товарищ. Когда приехал. Как ты ему их отдал. Сейчас у тебя звездочки-то сержантские посыплются.
- Так, это… - начал здоровяк.
- Говори, сука! - заорал Боб. Здоровяк начал путано и длинно объяснять, при этом у него тряслась нижняя губа, как у ребенка, который собирается плакать. Я очень быстро все понял.
- Боб, - забормотал я, - Боб…
- Сейчас, - сказал он, не оборачиваясь. - Марку, номер машины, куда поехали, может, сказали, намекнули, хоть что-то, - это уже менту. Тот развел руками так, что выронил фуражку - он так и не успел ее надеть и все время мял в ладонях. Фуражка улетела в лужу, прямо в середину бензинового пятна, а здоровяк, не замечая этого, бормотал что-то про шрам на морде и лысину…
- Поехали, - сказал Боб. Не дожидаясь, пока я захлопну дверь со своей стороны, он бросил машину с места. Я едва не вылетел наружу. Боб, неловко правя одной рукой, другой нажимал кнопки на телефоне.
- Серый, - сказал он затем в трубку, - того придурка утреннего для допроса приведи мне. Буду через пятнадцать минут. А? Давай, только не сильно. Но так, чтобы испугался. У меня времени нет ни хрена. Ага. Всё.
Я вспомнил про тапочки, про фиолетовые тапочки Дины. Тапочки были последним, что я видел, уходя из дома. Она покупала себе новые тапочки каждый месяц, а старые выкидывала. Дину увезли. Из-за Черного, этот ублюдок слишком много себе позволил, и теперь они ее увезли. Будут допрашивать. Может быть, станут бить. Или хуже. Дина - большая девочка, говорил я себе. Она не позволит ничего с собой сделать плохого, а если и позволит, то мы это переживем, мы это вместе переживем. Каждый, кто причинил ей вред, ответит передо мной. Это я обещаю. В общем, я себя уговаривал, и получалось неплохо, но, когда казалось, что я почти с собой договорился, то вспоминались тапочки, босые ноги Дины и маленький шрамик у нее на лодыжке…