Винтовки мы несли в руках, наготове. За прошедшее время мы худо-бедно с ними разобрались и даже научились разбирать - не полностью, но разбирать. И чистили после каждой стрельбы - слюной, это Тёмыч где-то то ли читал, то ли слышал, что оружие можно чистить слюнями. И он же сказал, что винтовки гавно. Это было правдой, они нередко осекались, и мы долго мучились, прежде чем догадались, что такая пупочка сбоку у приклада - специально для того, чтобы запихать в патронник недошедший патрон. А какое оружие припёр вчера Геныч - мы вообще не знали.
У нас были по две гранаты, у Саньки - пистолет. И у всех ножи, точнее - штыки. И снова странно. Мы ничего не обсуждали, ни о чём не спорили. Как будто всё заранее решили. И как будто никак иначе быть не могло.
Может, и правда не могло.
Мы шли долго. Сперва по заросшей дороге, которая когда-то вела в деревню. Потом совсем лесом, потом вышли на просеку. Полностью рассвело, солнце целиком вылезло из-за горизонта. Я, если честно, даже подумал - заблудимся, не вернёмся же. И как раз когда я это подумал, впереди замаячил просвет.
Нет, это оказалась не деревня, про которую рассказывал Геныч, а дорога. Асфальтовая, по другую её сторону - метрах в сорока от нас - лежали несколько сброшенных под откос легковых машин, сгоревших, чёрных. А слева - метров за сто от нас, от кустов, в которых мы стояли - ехала ещё одна машина. Небольшая, оливково-зелёная, с развевающимся голубым флажком. В ней сидели трое - двое спереди, один сзади, опершись локтем на задранный в небо пулемёт…
…Мы их убили.
Мы стреляли стоя, не прячась, когда машина почти поравнялась с нами. Винтовки мягко выговаривали "ду-дут, ду-дут", почти не отдавая в плечо. Мне в лицо летели гильзы Санька. Машина перевернулась и, падая, перерезала пополам уже мёртвого водителя. Пулемётчик, которого выбросило из автомобиля попаданиями в грудь, лежал на дороге. Третий долетел почти до наших кустов и рухнул в траву.
Ду-дут, ду-дут, продолжал стрелять Тёмыч, пока Сашка, обжигая пальцы, не пригнул его винтовку за ствол в землю.
Бум. Машина загорелась неярким пламенем, без киношного взрыва.
Мы стояли и смотрели, как она горит. Потом пошли на дорогу.
Пулемётчик оказался огромный негр. Определить, к какой армии принадлежали убитые, мы сначала не могли - флажок на машине оказался голубым ООНовским. И только когда я рассмотрел на разобранном пулей рукаве того, который долетел почти до наших кустов, тоже негра, зелёно-бело-зелёный флажок, то машинально сказал:
- Нигерийцы.
- Один хер, - Санька уже потрошил патронную сумку убитого. Мы с Тёмычем подобрали два "калаша" и пробовали подлезть к джипу, но не смогли - бледное пламя было очень сильным. - Гранаты возьмите, вон там висят…
- Тихо! - выдохнул Тёмыч. - Мотор!
Мы, не сговариваясь, дернули обратно в кусты. Но остановились почти сразу. Переглянулись. Лица у моих дружков были возбуждёнными и испуганными.
- Один, - прошептал Тёмыч, как будто нас могли услышать. - Давайте ещё, а?
- Посмотрим, - так же шёпотом ответил Санька, и мы, крадучись, вернулись к дороге.
Грузовик - большой открытый старый "бивер" (так сказал Санька, который увлекался разными ездящими штуками) - появился минут через пять. в кузове были сложены какие-то ящики. На них сидели двое негров, был установлен пулемёт, в кабине виднелись ещё двое. Я покосился на Саньку. Тот, перекатывая в ладони две маленькие гранаты, смотрел на замедляющий ход грузовик азартными глазами, потом сказал тихо:
- Когда рванёт - стреляйте по всему сразу.
- Ты куда?!. - Тёмыч не договорил - Санька канул в кусты. Мы переглянулись.
Грузовик остановился метров за пятьдесят от нас. Из кузова спрыгнул и, пригибаясь, пошёл вперёд, к трупу пулемётчика на дороге и горящему джипу, солдат. Второй встал и, пригнувшись, навёл на кусты - точно на нас - пулемёт. Мы замерли.
Негр прошёл половину расстояния, всё медленней и медленней. Потом - мы ничего не заметили, без всякого перехода - в кузове дважды грохнуло, пулемётчик исчез, и мы опять начали стрелять. Тёмыч в негра на дороге, а я как-то сразу сообразил и ударил по кабине, точно в лобовое стекло.
Из правой двери кто-то выпал, прыжками ринулся прочь и упал, словно на стену наткнувшись. Со стороны водителя стекло медленно осыпалось внутрь. Застреленный Тёмычем лежал на дороге - спиной к нам, так, как бросился обратно.
Снова всё получилось быстро и просто. Даже странно быстро и просто…
… - Хавка! - Тёмыч выбросил на дорогу один из ящиков. - Хавка-а-а, гля, пацаны, сколько хавки! Бля, бля, бля-а-а! - он даже заскулил. - Не унесём же!
- Брось! - Санька передал мне в руки тяжёлый пулемёт, как у немцев в фильмах про войну. - Брось нахрен, оружие берём, боеприпасы, а жрачки - потом, сколько сможем!
- Да куда нам столько оружия?! - Тёмыч, откусывая от большой сухой печенины, давясь, отпихивая локтем винтовку и другой рукой набивая печенье в карманы.
- Оружие бери, чмо! - крикнул Санька. Тёмыч поперхнулся… и стал потрошить "лифчик" убитого в кузове пулемётчика. - Скорее, не может быть, чтобы не засекли всё это… - Санька посмотрел на небо. - Фляжки надо взять, лифчики снять, давай, ну?!
Когда мы начали спешить, руки сами затряслись, пальцы стали путаться в застёжках и креплениях… Ворочать мёртвых было не противно - никак вообще, как будто это лежали манекены, мы один раз ещё тогда грузили в какой-то магазин, подрабатывали…
Конечно, еду мы взяли тоже. Потом я думал, что всё-таки, наверное, был прав Тёмыч, лучше было взять побольше еды, ну и боеприпасы, а не само оружие. Но тогда я не хотел возражать Саньке, мне казалось правильным то, что делал и говорил он.
Мы нагрузились тяжело. Килограмм по двадцать пять каждый. Я столько никогда в жизни не таскал далеко, а ведь нам предстояло возвращаться домой… Будь мы поопытней, мы бы попутали следы и спрятали часть груза где-нибудь в стороне. Но в тот момент мы были пьяны от удачи, от того, как всё оказалось легко… и ещё от чего-то, от какого-то непонятного, никогда раньше не испытанного ощущения. А раз неиспытанного - то и названия ему мы подобрать не могли.
Перед уходом Санька нацарапал штыком на водительской двери "бивера":
ВСЕМ ВОТ ТАКОЙ КОНЕЦ, БЛЯДИ
И нарисовал - как сто раз, наверное, делал на заборах и в заброшенных под снос домах, где мы иногда кучковались - грубое подобие того, что у каждого мужчины (и мальчишки) есть между ног. А ниже подписал:
СОСИТЕ У РУССКИХ!
* * *
Ой. Ё. Не знаю, как мы не переломились, пока тащили. Если бы не Санька - честное слово, побросали бы половину всего. Но он пёр пулемёт, один автомат и ещё кучу разного…
Часа через два я был способен уже только переставлять ноги и меня даже не интересовало, куда и когда мы выйдем. Пот заливал глаза. Комарьё ело меня заживо. Плечи растёрли ремни.
Короче, я не поверил, когда мы вдруг вывалились (иначе не скажешь) к речке, за которой начиналась наша деревня. В речке плескались наши мелкие пацаны, а Ленок за ними наблюдала.
Нас увидели сразу. Ленок рванула в деревню. Мелкие повыскакивали из воды. И ломанулись к нам толпой - с огромными глазами, но потом сразу остановились и пошли на приличном расстоянии, не сводя с нас глаз и зачарованно перешёптываясь:
- Автомат какой…
- Ты придурок, это пулемёт. У Шварцнеггера такой был…
- Ну и гонишь ты всё…
- Я тоже такой хочу…
- Ага, натяни себе знаешь куда?..
- А куда они ходили?
- Спроси.
- Спроси ты…
- Не, на х…й.
- А я тоже следующий раз с ними пойду.
- Ага, а Санька тебе пи…ды знаешь как…
- Хорэ матюкаться! - вдруг вызверился Санёк. Все остолбенели и притихли. - Блин, ещё раз мат услышу - урою нахрен! Ты, ты, ты! - он ткнул в пацанов постарше, Вовку, Бычка и Симку. - Забрали хавку, быстро в дом отнесли! Остальные свалили купаться, пошли отсюда! - девчонки уже бежали навстречу, и Санька кивнул им. - Пришли… - назначенные мелкие уже мелькали пятками в сторону "нашего дома", таща банки-коробки. - Лен, давай иди, опять за ними посмотри…
Она пошла, оглядываясь и гоня перед собой остальных. Светка молча приняла у Санька автомат, и тот тяжело перевёл дух:
- Устал… - признался он.
* * *
Я проснулся около трёх часов дня. Было жарко, пахло супом - с мясом! Мелкие почти все сидели в углу комнаты вокруг Ленки, та что-то им объясняла, чертя на стене углём буквы. Тёмыч спал рядом со мной. Светка сидела у очага, на котором булькала большая кособокая кастрюля с проволочной петлёй. Санька разбирал на полу пулемёт, тихо поругиваясь. Около него устроился Илюшка. Геныч сидел на пороге лицом наружу - дулся, кажется.
Я лежал неподвижно и не понимал, что чувствую. Ни разу за все мои тринадцать лет я ничего такого не ощущал. Мне хотелось плакать и в то же время было очень хорошо… и ещё что-то…
- Дядь Сань, - услышал я голос Ильи и увидел, как двинулись его лопатки под свежим бинтом, пропитанным чем-то от ожогов. Ожоги заживали плохо…
- М? - буркнул Санька.
- А вы воевать ходили?
- М-угу.
- А вы победили?
- М-угу, - Санька с натугой вытащил ствол, начал что-то говорить про маму, но оборвал себя.
- А тогда можно к маме вернуться?
Санька поднял голову. Илья осекся, и у него набухла нижняя губа.
Светка оказалась рядом с ним и обняла за плечи:
- Пока нельзя, - сказала она, осторожно гладя мальчишку по шее и затылку. - Там злые люди. Их много пока. Вот когда всех прогонят… ты вернёшься к маме и папе. Обязательно, Илюшка. Мы с дядей Саней сами тебя отведём. А пока ты поживёшь с нами, да?