- А чем Рязань хуже Киева или Владимира? - пожал плечами Константин. - Вон даже Новгород всего-навсего град, а и тот Великим называют. Ну и отличие в титуле между князем и его меньшой братией тоже должно иметься.
- Ну-ну, - многозначительно улыбнулся юноша. - А я тебе так поведаю. От деда твоего, а моего прадеда Глеба Ростиславича тоже отказа требовали от Коломны и иных волостей рязанских. Притом требовал сам Великий князь Владимиро-Суздальский Всеволод Юрьич, одначе дед твой порешил в нетях остаться, а на таковское "добро" не дал. И стрый твой Роман Глебович тоже помер в нетях у суздальцев, одначе не покорился. Мой же дед Игорь Глебович вместях с твоим батюшкой Володимером в самой Рязани сиживал…
- Ишь куда замахнулся, - невольно вырвалось у Константина.
- Никуда я не замахиваюсь, - огрызнулся Ингварь. - Ведаю, что я - твой двухродный сыновец, потому мне там делать нечего, покамест ты жив. Но и своего места я тебе уступать не стану, и от Переяславля отказываться не подумаю, равно как и в кормление от тебя его принимать не стану, яко боярин какой-нибудь, ибо мой он, исконный!
- В держание, - поправил Константин.
- А чем у него от кормления отличка?
- Ну-у хотя бы тем, что держание учреждено только для князей - это раз, - начал было пояснять рязанский князь, но Ингваря уже понесло, и он перебил:
- И слушать не желаю, ибо ведаю, сколь ты горазд кружева словес плести. - И юноша дрожащим от волнения голосом подытожил свою мысль: - Стало быть, решайся, княже. Ежели ты дружбы жаждешь, то дружба токмо меж равных есть. Открой проход моим воям и сам приходи в Переяславль. Ну а ежели тебе восхотелось, дабы все удельные князья на Рязанщине в данниках твоих ходили, да без твоей указки рать на ту же мордву али еще куда собрать не смели, да пошлин торговых с гостей не взыскивали, - убей, но я ничего не подпишу. К тому ж, даже если б и подписал, у меня братья меньшие есть. Они, когда в возраст войдут, нашу харатью, что мы составим, раздерут напрочь, и правильно сделают.
- Ну что ж… - Константин с трудом - затекли, окаянные, - поднялся на ноги.
Ингварь легко встал и молча, не без некоторой внутренней дрожи во всем теле стал ожидать окончательного приговора. В том, что он, скорее всего, будет смертельным, молодой князь почти не сомневался.
Константин еще раз печально посмотрел на гордо выпрямившегося перед ним Ингваря и тяжело вздохнул. С тем, что предлагал сейчас этот статный юноша, можно было согласиться, да и то с трудом, лет сто или двести назад - не страшно. Хотя и тогда ничего хорошего подобная демократия не сулила. Оно ведь лишь поначалу вроде бы звучит нормально: "Всяк да сидит в вотчине своей". Было, проходили. Только сразу после этого вновь все забывали и начинали новую грызню между собой: брат с братом, дядья с племянниками, Всеволодовичи со Святославичами…
Ныне же о таком и речи быть не может. Все! Надо срочно заканчивать это разудалое веселье, ибо пришло время подчинения единому главе, единой силе, иначе в самом скором времени русские города заполыхают как рождественские свечки, и побредут на юго-восток, в сторону бескрайних степей, падая и оглядываясь с тоской, целые толпы пленных славян, которым уже никогда не увидеть своей родины. И начало будущему единению должно положить именно Рязанское княжество, потому что лишь после наведения должного порядка в своей комнатке можно приступать к капитальному ремонту всего дома, имя которому - Русь.
И чтобы не щерился в глумливой улыбке бездушный вонючий степняк, придется принимать свое первое суровое решение именно сейчас. Первое, но, как чувствовал Константин, далеко не последнее в бесконечной веренице столь же тяжелых, сколь и обязательных решений. Позже у него сыщется время, чтобы попытаться доказать свою правоту, особенно после Калки. Пусть не все, а лишь малая часть князей, но должны его понять или просто покорно склониться перед его силой. Сейчас же… Короткие объяснения не помогли, а на пространные времени у него нет.
Впрочем, у этого юноши, что стоит напротив него, тоже есть своя правда и своя вера в нее. И пока это возможно, хоть и не совсем правильно, в память об его отце, которого Константин хотел, да так и не успел защитить в том шатре под Исадами, надо принять пусть и жесткое, но не жестокое решение.
- Хотел я с тобой яко с сыновцем, да не выходит что-то, - грустно произнес Константин. - Стало быть, будем иначе. Ныне ты, княже Ингварь, неизмеримо слабее меня. Вои твои в моей власти - могу помиловать, могу… Тут все от тебя зависит. Ежели ты дашь мне роту, что нынче же уйдешь из рязанской земли, - я в спину бить не стану.
- А дружина, бояре, пешая рать? - растерянно спросил Ингварь, с трудом приходя в себя и понимая сейчас только одно: он будет жить.
- Твоих пешцев я распущу по домам… к весне. Во всяком случае, никого из них карать не стану. Хоть и показали они себя под Ольговом не воями, а скорее шатучими татями, но я их прощаю, так что вязать их и раздавать своим ратникам в обельные холопы не собираюсь. Дружина пусть оставит бронь и мечи, а самим тоже даю волю и право выбора. Если кто-то захочет уйти вместе с тобой - препятствовать не стану. То же самое с твоими воеводами и боярами, кроме… Онуфрия. Сей переветчик мне нужен.
- Я ему защиту обещал, - неуступчиво поджал губы Ингварь. - В том слово свое княжье дал, потому выдать его не могу.
- И это после всего, что я тебе про него рассказал? - удивился рязанский князь.
- И что? Пока что твое словцо супротив его, - парировал Ингварь.
- Но у меня есть видоки, что все было именно так, как я говорю, - напомнил Константин.
- Видоки-то все из твоей дружины, - пожал плечами переяславский князь.
- А Стожар?
- Ему б поверил, но он одно токмо и заладил: "Ежели Константин сказывает, стало быть, так оно все и было", а сам вовсе ничего не упомнит, - пояснил Ингварь.
- И все-таки Онуфрия придется выдать, - твердо произнес Константин.
- Помнится, ты сам сказывал, что слово княжье из злата и крепче булата. Али ты токмо про свое мыслил, а у князей-данников оно - медь звенящая и кимвал бряцающий? Так, что ли? - горько усмехнулся Ингварь. - Ан памятаю я заветы свово батюшки, так что забрать силой ты его возможешь, а вот выдать…
"Из-за одной скотины отменять всю капитуляцию?" - задумался рязанский князь, видя, что его собеседник уперся не на шутку и миром Онуфрия нипочем не отдаст.
- Ну раз дал слово, - нехотя протянул Константин и согласно махнул рукой. - Ладно, забирай и его. А вот град твой, Переяславль Рязанский, я ныне беру под свою руку. Не хочешь принять в держание - твое право. Но и в твоем владении ему не бывать. Да и иные твои грады тоже забираю.
- Лихо ты меня, стрый-батюшка, - невесело улыбнулся Ингварь. - А не боязно тебе, что народ воев твоих во град мой не пустит?
- Тут уж не твоя печаль, княже.
- Да какой я ноне княже? Милостью твоей изгой я, да и токмо.
- Ты сам выбрал, - посуровел Константин. - А теперь скажи, согласен ли ты на слово мое, дабы кровь людей не проливалась попусту?
- Так ведь ты мне выбора не оставляешь.
- Выбор всегда есть. Даже при твоем упрямстве он еще остается - либо бой, который для многих твоих ратников станет последним, либо уйти без крови.
- Понапрасну руду лить не буду, - твердо произнес Ингварь. - Стало быть, уйду без.
- Что ж, рад, что ты хоть здесь поступил разумно. А теперь… - Константин протянул руку к свертку с иконой, доставленной Вячеславом, и неспешно развернул ткань. - Целуй в том, что слово свое сдержишь.
Ингварь наклонился над изображением божьей матери, да так и замер, не в силах пошевельнуться. Именно эта икона стояла в красном углу его ложницы. Именно перед нею долгими осенними вечерами клал он поклон за поклоном, когда в первый раз в жизни влюбился и истово просил богородицу, дабы она пособила ему и обратила столь милый Ингварю девичий взгляд безмятежных голубых глаз на юного княжича. Именно ее пять лет назад, дурачась с братьями, Ингварь нечаянно уронил на пол, за что ему изрядно влетело от отца, хотя сама икона от падения практически не пострадала, только откололся маленький кусочек снизу. Ингварь провел пальцами по выщербленному деревянному краю - сомнений больше не оставалось.
- Стало быть, вот ты как, - протянул он грустно. - Пока мы тут с тобой… ты уже все давным-давно решил. А Давид, брат мой? - с тревогой спросил он у Константина.
- Жив и здоров - что ему будет? - пожал плечами тот. - Мои вои с малыми отроками не сражаются. Коль захочешь, через день-другой я тебе его пришлю. А пожелаешь - оставишь пяток своих дружинников, и они отвезут его к матери и прочим братьям, чтоб все вместе были.
"Все знает, злыдень", - мелькнула в голове Ингваря мысль.
Пытаясь сохранить остатки мужества и не давая себе впасть в глубокое бесполезное отчаяние, он с благоговением поцеловал край синего плаща богородицы.
- Об одном прошу… - Слова давались Ингварю с трудом. Вместо этого хотелось рвать и метать, грызть землю, а еще лучше впиться зубами в глотку ненавистного врага, который стоял тут же, совсем рядом, только протяни руку и коснешься. Но Ингварь был князь и старался все время помнить об этом. Вот потому он и шел, с его точки зрения, на откровенное унижение. - Отсрочь свою волю хоть малость. Для пешцев моих все ясно, а дружине время надобно, чтоб обдумать все как следует. Про воевод с боярами и вовсе молчу. Сразу поведаю - неволить никого не стану, потому, ежели кто восхочет к тебе на службу перейти, - путь чист, но время поразмыслить им надобно.