- Ин быть по сему. Коли душа твоя в самом деле правды жаждет, не сочти, княже, за обиду, но случись оное прошлым летом - и я бы поверил, что ты каином стал. Ныне же, хучь сомненья порой и мне сердце терзают, а все же я тебе верю. Верю, потому как суд твой помню. Нет-нет, - заторопился он с пояснениями, чтобы его не поняли превратно, - не потому, что ты укорот боярину жадному сотворил. Тут иное. Я опосля слова твово на кажный суд твой хаживал. - И глаза его от избытка чувств наполнились слезами. - Постоишь тихонечко в сторонке, послухаешь речи твои и веришь - есть еще правда на земле русской. И наказ твой, княже, сполню в точности, токмо… - Малой смущенно замялся.
- Ну-ну, - приободрил его Константин. - Сказал "аз", так сказывай и "буки".
- Ты уж не серчай за слово дерзкое, - попросил Тимофей, - токмо просьбишка у меня к тебе будет.
- Какая?
Купец открыл рот, вновь закрыл, шмыгнул носом и, наконец-то отважившись, выпалил:
- Дай роту, княже, что оными вестями ни в пагубу градам резанским, ни во вред гостям торговым, да и прочим мирным людишкам никогда не попользуешься. Да даже роты не надобно, - махнул он рукой. - Слова твово княжева хватит.
- Даю слово, - кратко ответил Константин.
- Ну, стало быть, сговорились. А я, что выведаю, вмиг сообчу.
Малой поклонился, нахлобучил на голову пышную шапку волчьего меха и побрел в сторону пристани.
Свое обещание купец сдержал. Едва Ингварь начал собирать ополчение из мужиков, как весть об этом тут же долетела до Константина. Не успело войско переяславского князя подойти к Ольгову, как из-под Рязани, где Вячеслав занимался, как он их называл, сводными учениями, выдвинулось сразу две рати, которые вскорости соединились, но ненадолго.
Спустя день одна пошла напрямую к Ольгову, а другая, составленная из ратников помоложе, а также привычных к тяжелым переходам полутысячи норвежцев, быстро двинулась в обход, перекрывать обратную дорогу в Переяславль. Помимо тысячной пешей рати в ее состав входила половина княжеской конной дружины и сотня спецназовцев, с грехом пополам подготовленная Вячеславом и возглавляемая им же.
Для бесшумной и качественной работы воевода и Константину выделил из этой сотни целый десяток удальцов, одетых в маскхалаты. Они-то и сняли безо всякого труда и шума передовые дозоры Ингваревой дружины, заслужив из уст князя слова похвалы как в свой адрес, так и в адрес учителя.
Воевода невозмутимо выслушал их, поблагодарил, но потом, оставшись наедине с Константином, заметил как бы между прочим, чтоб князь особых надежд на них не возлагал, поскольку парни хоть и бравые, но на краповый берет изо всей сотни сдал бы каждый пятый, не больше. Он и в дальний рейд по взятию Переяславля уходил с тяжелым сердцем, о чем не скрывая доложил при расставании.
- Из этих салаг я всего через полгода классных по нынешним меркам вояк бы сделал. Они у меня… - Он не договорил, сокрушенно вздохнув и махнув рукой, только предупредил напоследок: - Я понимаю, что так складываются обстоятельства и ты, княже, здесь ни при чем, но цинковые гробы к ним в деревни я не повезу - даже и не проси.
- Здесь покойников в дубовые домовины кладут, - машинально поправил друга Константин.
- Не думаю, что их матерям от этого будет легче, - уходя, буркнул Вячеслав.
Прибыв в расположение второй рати, успевшей обойти войско Ингваря и замеревшей в готовности на опушке леса, надежно перекрыв дальнейший путь отступления молодого князя к своей столице, Вячеслав отдал соответствующие распоряжения, еще раз напомнив, чтоб не спутали возможные условные сигналы от Константина.
Их могло быть три. Одна, а за нею повторно, для гарантии, еще одна чадящая черным дымом стрела - предупреждение просто изготовиться к бою и быть настороже. Две и две - требование немедленно ударить на Ингваря. Три и три - знак о том, что переяславский князь принял решение пойти на прорыв конно, оставив своих пешцев на произвол судьбы. При условии что может возникнуть необходимость подать сигнал ночью, допускалась замена - вместо стрел такое же количество взрывов с небольшим интервалом, только без повторов.
Убедившись, что все в порядке, Вячеслав прошел к двум конным сотням (одна со спецназовцами, а в другую вошли самые лучшие дружинники) и устремился в скоростной марш по направлению к Переяславлю. Под покровом ночи обезоружив сонных часовых и открыв ворота для дружинников, они вошли в город. Жителей, согласно личному приказу воеводы, никто не обижал и дома их не разорял. А к утру часть дружинников, заняв детинец, уже по-хозяйски разместилась в просторных палатах.
Поруб на княжеском дворе к тому времени был забит под завязку - происходила чистка караулен. Оставленные в городе вои представляли собой довольно-таки жалостное зрелище. Большая часть их были обуты в лапти. В сапогах щеголяли лишь два десятка дружинников - основной руководящий состав городской охраны. Из них без крови удалось захватить почти три четверти. Остальные не растерялись, заняли оборону и успели подранить троих спецназовцев Вячеслава. Лишь ворвавшиеся опытные дружинники, не привычные к бесшумному лазанию по крепостным стенам, не ведающие приемов рукопашного боя и самбо, но зато в совершенстве владеющие мечом, сумели утихомирить последних защитников брата Ингваря Давида, ложницу которого те обороняли.
Сам Давид, болезненного вида отрок, которому на вид можно дать двенадцать или тринадцать лет, не больше, никакого сопротивления ворвавшимся к нему в ложницу ратникам не оказал. Когда туда вошел Вячеслав, подросток продолжал молиться, не оборачиваясь на вошедших и не обращая на них ни малейшего внимания. Его не прерывали, терпеливо дожидаясь окончания. Произнеся последние слова молитвы, Давид поднялся с колен и повернулся к Вячеславу. Лицо его было бледным, без единой кровинки, но голос тверд.
- Коли настал мой остатний час - не медлите, вои, - обратился он к своим врагам, поочередно обводя их пристальным взглядом и в конце концов остановившись на Вячеславе, почувствовав, что, несмотря на молодость, всеми ими командует этот худощавый высокий отрок, пусть он и немногим старше самого Давида.
- Ишь какой, - уважительно крутанул головой один из дружинников. - Готов, стало быть, живота своего лишиться. И не страшно тебе?
- Все в руце господа, и коли он повелит… - начал было Давид, по-прежнему не отводя глаз от воеводы, но Вячеслав перебил его:
- Молодец, орел. Держишься смело, как подобает, однако нам тут с тобой засиживаться некогда - поспешать надо, пока народ не проснулся, а посему я коротенько, - будничным тоном предупредил он. - Ты, княжич, босиком на полу стоишь, а это вредно - простудишься и заболеешь. Сопливый орел - штука противоестественная, в природе отсутствует напрочь, так что ложись-ка ты лучше спать, ибо время еще раннее, а говорят, что поутру самый сладкий сон.
Давид слушал его и не верил своим ушам. Какое простудишься?! Какой сладкий сон?! При чем тут сопливый орел?! Господи, да не снится ли ему все это, поскольку не может же быть наяву одновременно и увиденный кошмар, и в то же время эдакие речи?!
Вячеслав меж тем продолжал:
- Убивать тебя, конечно, никто не собирается, посему прописаться на халяву в святомучениках не мечтай, а вот малость взаперти побыть придется, да и то ради твоей же пользы. Опять же охране твоей новой сподручнее. Если просьбы какие будут, то вот тебе сотник князя Константина, который пока остается в сем граде. - Он указал на сурового вида дружинника лет сорока.
Тот хмуро кивнул.
- А-а-а… - растерянно произнес Давид, совершенно ничего не понимая в происходящем.
- Вид не нравится? - не понял подростка воевода. - Так это он на лицо такой мрачный, а на самом деле душа у него нежная, как цветок, да и звать его Улыбой. Что до меня, то срочные дела настоятельно требуют возвращения, а дабы путь мой был спокоен и лютые звери по пути не растерзали, дай-ка ты мне икону, на которую чаще всего молился твой брат Ингварь.
- Он… жив? - испуганно спросил отрок, одновременно и нетерпеливо ожидая, и боясь услышать ответ.
- А чего с ним может случиться? - беззаботно улыбнулся Вячеслав. - Более того, обещаю, что как только благополучно доберусь до места, то эту икону сразу передадут Ингварю - пусть она его и дальше хранит.
Давид с облегчением вздохнул.
- Токмо та икона в его ложнице, где он всегда спал, - пояснил княжич.
- Ничего. Сходишь. Тебя проводят.
Вскоре Давид спустился, держа в руках икону богородицы, осмотрев которую, Вячеслав буркнул:
- Грубая работа. Явно не Рублев. Но зато старина - как пить дать, тринадцатый век.
- На эту икону еще наш дед Игорь Глебович молился, - обиженно насупился Давид, уловив критический тон Вячеслава. - Ее богомаз с самого Царьграда писал. Она у нас так и передается - от отца к сыну.
- Значит, двенадцатый век, - равнодушно поправился Вячеслав. - А все равно не Рублев.
Он небрежно замотал ее в кусок первой попавшейся на глаза холстины, сунул себе в заплечный мешок и через час, после раздачи последних указаний, в сопровождении половины дружинников из числа бравших Переяславль уже мчался по направлению к Константинову войску. Всех своих спецназовцев хитрый Вячеслав, не желая, чтобы они участвовали в возможной битве, оставил для поддержания порядка в городе, придав их Улыбе вместе с полусотней дружинников.