В ладонь, как влитой, лег.
Обтер я его кое-как, повертел, - и на улицу вышел. Да дворами, дворами… Сердце о ребра колотится, чуть наружу не выскакивает - страшно. Даже не столько Боди - и они, как-никак, люди, хоть и бывшие - а ведь после такого Поступка Переплет живым не отпустит. Встанет судьба за спиной, ухмыльнется…
Боюсь - а иду. Только и успел сказать вполголоса, к Нему обращаясь, к Тому, Который:
- Если можешь, если есть Ты на свете - возьми на себя, услышь Чумбу-дурака, что в Тебя не вовремя уверовал…
И тут гляжу - еще кто-то вдоль домов крадется. А за ним - новая тень. Пригляделся - одного узнал. Первого. Сосед то мой, тоже у Зольда Рыжеглазого в памятный день охотника слушал. И шкворень в руке у соседа увесистый.
Ну, думаю, вместе и дохнуть веселее. И впрямь мне что-то весело стало, даже насвистывать про себя стал. Со страху, видать…
…Мы встретили их на окраине и встали поперек улицы. Девять нас было…
33
Смотрят дети,
дети смотрят вдаль.
Ф. Г. Лорка
ТАЛЬКА, СЫН
Сперва я все вертелся возле Бакса и ребят с Выселок; даже пива немного отхлебнул - и никто меня не гнал. Только пиво мне не понравилось. Горькое.
А потом у меня то ли от пива, то ли еще от чего-то живот разболелся, и я пошел на сеновал - прилечь.
Прилег. И тут у меня перед глазами все поплыло, туман какой-то нахлынул, голова кружится… после людей вижу.
Толпу. И вкопанный в землю столб, обложенный вязанками хвороста, а у столба…
Я чуть не закричал. Или даже закричал - только меня все равно никто не услышал. Я уже видел это раньше, в своей прошлой жизни, с папой и Баксом - там, у хутора, где все еще было в самом начале, и можно было уехать домой на поезде - но теперь не было опушки леса, а за столбом возвышался массивный куб без окон…
И я догадался, что это - Книжный Ларь.
Нет, не догадался. Я это знал.
И народу вокруг собралось на этот раз очень-очень много. Вплотную к столбу стояли белые балахоны - Страничники.
А у столба…
У столба стояла МАМА!
- Мама!!! - завопил я что было сил, но она меня тоже не слышала.
Никто меня не слышал.
Словно и не было меня вовсе.
Я убеждал себя, что это просто сон, или бред, или глупое видение - но это не был просто сон, и от этого мне стало еще страшнее.
Толпа молчала.
Потом открылась дверь Ларя, и оттуда вышел человек в белом одеянии, прошитом серебряными нитями.
- Глава! - пронеслось по собравшимся.
Один из Страничников услужливо подал Главе незажженный факел; человек в бело-серебряной одежде тронул его, и факел зажегся сам по себе, а Глава медленно двинулся к столбу, у которого застыла мама.
Подойдя, он обернулся, и я сумел разглядеть его лицо.
- Папа? - прошептал я. - Папа, что ты делаешь? Это же мама!
Мой крик заметался между белыми людьми, разрушая видение… нет, не крик - шепот… тишина…
…а потом все исчезло, и я увидел над собой встревоженное лицо Бакса.
- Дядя Бакс… - выговорил я. Слова давались мне с трудом. - Нам в Ларь идти надо. Там…
Кругом стояли люди. Черч, Вила, Пупырь… Свидольф-Страничник…
Я видел, что они не понимают.
- Дядя Бакс, Вила, - дайте мне руки, я вам покажу! Там - мама…
34
Книга - жизнь, по которой
мы проходим с тоскою,
надеясь, что кормчий
без руля проведет наш корабль.
Ф. Г. Лорка
ЗВЕРЬ-КНИГА
Что, финала, небось, ждете? Развязки? Не врите, по глазам видно - ждете… Как удавы - добычу. Вон у вас глаза какие - нетерпеливые. И обманчиво-сонные, словно и не вы это вовсе, и не ждете, и вообще здесь совершенно ни при чем… Это все потому, что вы не звери и тем более не книги; люди вы, и этим все сказано, и хорошее, и разное…
Люди вы. Вот и листаете страницу за страницей, даже не задумываясь о том, что сама книга отнюдь не жаждет завершиться; что для нее иной финал - хуже смерти, потому что за ним - пустота, скука и больше ничего.
Люди вы. Вот и живете завтрашним днем, в отличие от зверя, для которого есть лишь вечное "сейчас", а все это ваше "завтра", или "послезавтра", равно как и ваши книги - штука несъедобная и бесполезная, а то и несуществующая.
Люди вы, а не книги; впрочем, не всегда…
Ведь сказал же кто-то из ваших великих:
- Не верьте словам и знакам…
Может, это Я сказала, а он украл?
Эх, вы…
* * *
…Через мгновение Книжный Ларь сотрясся до основания от неистового рева. Потому что на белых простынях Обряда Чистописания, среди Знаков, в экстазе образующих Слова и Фразы, возник совершенно посторонний человек.
Не Человек Знака.
Просто человек.
Как с неба свалился.
И клочья Переплетного тумана метались в воздухе…
А боль Книги, на прообразе страницы которой в самый священный момент объявился новый, лишний - лишний! - Знак; да нет же, не Знак - Человек, клякса нелепая!.. боль эта и выплеснулась диким ревом зверя, сунувшего лапу в костер.
Худенькая женщина испуганно озиралась по сторонам, инстинктивно прижимая к груди удлиненный сверток, висевший у нее на шее и похожий на стручок неведомого дерева; женщина стояла и словно не замечала, не понимала - где она, что она, зачем она?!.
А вокруг уже задвигались, засуетились потрясенные святотатством Страничники, Господа Фразы, Хозяева Слова, Люди Знака…
САГА О МЕЧЕ, КОТОРОГО НЕТ
- Над башней пляшут языки огня,
Пора расстаться с праздничным нарядом.
- Пожалуйста, не забывай меня:
Мы в день последней битвы встанем рядом.
Э. Р. Транк
1
Если бы Ингу спросили - как это все произошло? - она бы мало что смогла ответить, кроме: "Пришел Бредун, взял меня за руку и повел". Пришел, взял и повел. И все. Когда ожидание сменяется действием - мы зачастую все еще ждем и не успеваем сразу понять, что ждать-то, в сущности, уже нечего. Если бы Ингу спросили… Но ее никто не спрашивал. И дело обстояло действительно так.
Пришел Бредун - непривычно серьезный и сосредоточенный - молча взял Ингу за руку, мельком глянул, при ней ли нож, и повел ее прочь от хутора. Наверное, он вел ее короткой дорогой, если можно предположить, что у этого Бредуна были короткие дороги - и Инга не успела оглянуться…
Вернее, она успела оглянуться. Только это ни к чему ни привело. Вкрадчиво зашелестела сухая осока, плеснула рыба в свинцово-замершей реке, и белесые пряди Переплета обвили чахлые сосны поблизости, переползли через спящую воду и зазмеились по дальнему берегу, пересекая чужой мир, отгораживая добычу, попавшую в туманную паутину.
Они уже пришли. Инга узнала бы это место с завязанными глазами.
Неподалеку, у самого края Переплета, горел костер. Он немилосердно дымил и вообще напоминал не костер, а угасающее кострище; тлеющие угли, подернутые серым пеплом и золой, и изредка вспыхивающие языки пламени.
У костра валялся уже знакомый Инге франт - Момушка. Он был по-прежнему неестественно чист и аккуратен, только сменил пижонский галстук на крохотную черную бабочку. Дальше горел еще один костер, и еще, и у каждого костра кто-то сидел, а от одного из них Инге даже помахали рукой, но она не разобрала - кто именно.
Инге почему-то очень хотелось, чтобы это был азиат-оборванец, которого звали Марцеллом.
Момушка приподнялся на локте и расплылся в ехидной ухмылке.
- Что, Сарт, билет в один конец выписывать явился, - засмеялся он. - Давай, давай, доброе дело карман не тянет…
Обращался он явно к Бредуну, игнорируя Ингу, и ответа, похоже, не ожидал.
Инге Момушкино веселье показалось несколько натужным, а Бредун - тот просто озлился до чрезвычайности.
- Заткнись, ублюдок! - зарычал он (Инга ни разу не слышала от Бредуна подобных выражений и даже вздрогнула с непривычки) и добавил несколько слов на неизвестном Инге шипящем языке, отчего Момушка тоже словно подернулся пеплом, вроде его костра, и взялся за свою бабочку, ослабляя ворот.
- Извини, Сарт, - буркнул Мом куда-то в сторону. - Сам понимаешь, нервы у всех на пределе… Ты на меня вниманья не обращай, я отвернусь…
Инга почувствовала, как пальцы Бредуна, до того крепко сжимавшие ее предплечье, разжимаются - и порыв холодного пронизывающего ветра взъерошил ей волосы на затылке.
Инга обернулась.
Позади нее стоял Бредун - каким она один раз видела его на совете Неприкаянных. Ветер надувал тяжелым парусом его бархатную накидку, у бедра на кожаном ремне висел узкий клинок с золоченным эфесом; а вот лицо Бредуна оставалось прежним - напряженным и немного виноватым.
Или даже много виноватым.
Бредун посмотрел на свои руки, потом - на Ингу; потом он развел руками, словно прощенья просил - и Инга почувствовала, что ее уже здесь нет, а там - еще нет, только она не знала, где это - "там", и больно ли это…