Водители вскочили с угрожающим видом. Старший обхватил за горлышко бутылку с кетчупом. Шеф-повар попятился и, отыскав на ощупь большую вилку, выставил ее перед собой.
- В Денвере уже возводят специальные взлетно-посадочные полосы для приема ракет "Люфтганзы", - сообщила Юлиана.
Никто из троих не шевельнулся и не отозвался. Остальные посетители сидели молча.
Наконец, ответил шеф-повар:
- Сегодня одна пролетала над нами на закате.
- Та летела не в Денвер, - сказала Юлиана, - а дальше, на Побережье.
Немного успокоившиеся водители присели на свои места.
- Я ведь забываю, что они все тут заражены "желтухой", - буркнул старший.
- Японцы не уничтожали евреев, - сказал шеф-повар. - Японцы не строили печей.
- А жаль, - проворчал старший водитель, продолжая прерванную трапезу.
"С "желтухой" он прав, - подумала Юлиана. - Да, пожалуй, он прав. Тут многие симпатизируют японцам".
- Где вы собираетесь заночевать? - обратилась она к молодому шоферу, которого звали Джо.
- Еще не знаю, - ответил тот. - Я только и успел встать из-за руля да зайти сюда. Не нравится мне тут. Может, заночую в машине.
- Здешний мотель "Пчелка" совсем неплох, - вмешался шеф-повар.
- Ладно, - сказал молодой водитель. - Может, я и отправлюсь туда. Если, конечно, их не остановит, что я итальянец. - Он говорил с явным акцентом, несмотря на все попытки скрыть его.
"В нем столько желчи потому, что он идеалист, - подумала, глядя на него, Юлиана. - Он слишком много хочет от жизни. Все еще стремится куда-то, вечно обеспокоенный и недовольный. Я сама такая же: не смогла усидеть на Западном Побережье, да и здесь долго не выдержу. А наши предки, разве они не такие же? Только и всего, что здесь теперь не Дикий Запад. Наш Дикий Запад сегодня - на других планетах".
"Мы могли бы вместе записаться на один из этих ракетных кораблей, перевозящих колонистов. Однако его немцы не пустят из-за цвета кожи, а меня - потому, что я темноволосая. А все эти выцветшие тощие нордические педики из баварских замков-казарм. А этот тип, Джо, какой-то не такой; уже само выражение его лица неподходящее что ли, ему бы такую холодную и вместе с тем восторженно-оптимистическую мину, будто он, ни во что не веруя, все же подвержен слепой вере: Да, все они такие. Не идеалисты, как Джо и я, переполненные верой циники. Это все их общий мозговой дефект, наподобие лоботомии, - уродство, коим немецкие психиатры силятся заменить терапию.
Их проблема - секс. Что-то у них там извратилось еще в тридцатые, и чем дальше, тем хуже. Еще Гитлер начал этим заниматься со своей… кем там она ему приходилась? Сестрой? Теткой? Племянницей? Его семья и без того дегенеративная, - родители Гитлера состояли в двоюродном родстве. Все они погрязли в кровосмешении., начиная с первородного греха-желания собственной матери. Потому-то у этих элитарных отпрысков СС такие показные ангельские улыбки - этакое светлое детское целомудрие: они берегут свою невинность для мамочки. Или - друг для дружки".
"И кто же эта их мамочка? - задумалась она. - Фюрер?.. Умирающий герр Борман?.. А может, этот больной?..
Адольф, говорят, в каком-то санатории доживает последние дни в старческом маразме. Мозговой сифилис, подхваченный еще во времена его люмпенствования в Вене… длинный черный плащ, грязное белье, ночлежки…
Поистине неумолимая кара Божия - прямо как в старых фильмах. Страшный человек сражен собственной грязью, - не закономерная ли это кара человеческого зла?
Но самое страшное в том, что нынешняя германская империя является детищем этого мозга. Прежде всего, - партия, затем народ и, наконец, - полмира. А ведь нацисты сами определили диагноз, отождествили болезнь; тот свихнувшийся лекарь, доктор Морели, пичкавший его какими-то таблетками доктора Кестнера, был венерологом. Это известно всему миру, однако бред фюрера продолжает оставаться святыней. Библией. Его взглядами заражена вся цивилизация, и теперь ослепленные белокурые нацистские педики, как бациллы, разносят болезнь по другим планетам.
Кровосмешение рождает безумие, слепоту и смерть".
Б-р-р… Она стряхнула все эти мысли.
- Чарли! - крикнула она шеф-повару. - Как там мой заказ? - Юлиана, ощущая себя абсолютно одинокой, поднялась, подошла к стойке и уселась рядом с кассой.
Никто не обратил на нее внимания, - кроме молодого итальянца, не отрывавшего от нее взгляда. "Интересно, какая у него фамилия", - подумала она.
Вблизи она рассмотрела, не так уж он и молод, как ей показалось: окружающая его напряженная атмосфера вводила в заблуждение. Он снова и снова проводил ладонью по волосам, зачесывая их назад искривленными, негнущимися пальцами. Что-то особенное отличало этого человека от других. Какая-то аура смерти. Одновременно оно и беспокоило, и привлекало. Шофер постарше нагнулся и что-то шепнул ему на ухо. Теперь уже оба приглядывались к ней, однако это не походило на обычную мужскую заинтересованность.
- Прошу прощения, - начал старший. Несколько сковывающее их напряжение ощущалось все явственнее. - Знаете ли вы, что это такое? - спросил он, показывая ей небольшую плоскую белую коробочку.
- Знаю, - ответила Юлиана, - нейлоновые чулки. Из искусственного волокна, производством которого занимается исключительно нью-йоркский филиал "АГ. Фарбэн". Очень дорогие.
- Монополия, следует признать, - неплохая идея немцев. - Шофер постарше передал коробочку товарищу, а тот локтем подвинул ее к Юлиане.
- У вас есть машина? - спросил Джо в паузе между двумя глотками кофе.
В дверях кухни показался Чарли с ее тарелкой.
- Вы не могли бы меня подбросить к тому мотелю, где мне придется переночевать? - Он продолжал разглядывать ее своими шальными глазами, и это переполняло ее беспокойством и вместе с тем притягивало еще больше.
- Да, - ответила она. - У меня старенький "студебеккер".
Чарли глянул на нее, потом на молодого шофера и поставил тарелку на стойку прямо перед ней.
Из динамика в конце прохода раздалось: "Achtung, meine Damen und Herren!"
Господин Бэйнс пошевелился в кресле и открыл глаза. Через стекло иллюминатора с правой стороны виднелась коричневато-зеленая поверхность земли, а где-то вдали - синева Тихого океана. Он понял, что ракета начинает долгую плавную посадку.
Сперва на немецком, затем на японском, и, наконец, на английском объявили, что нельзя курить и отстегивать ремни безопасности. Посадка продлится восемь минут.
Тормозные двигатели заработали внезапно и с таким оглушительным шумом, что корабль задрожал, и многие пассажиры охнули. Господин Бэйнс улыбнулся, а сидящий с противоположной стороны прохода молодой блондин с короткой стрижкой улыбнулся в ответ.
- Sie furchten, daβ… - начал молодой человек, но Бэйнс перебил его на английском:
- К сожалению, не знаю немецкого.
Немец вопросительно посмотрел на него, но все же повторил свой вопрос по-немецки.
- Не немец? - наконец изумленно спросил он на ломаном английском.
- Я швед, - ответил Бэйнс.
- Но господин садиться в Темпельхофе.
- Да, я находился в Германии по делам. Моя работа связана с пребыванием во многих странах.
Молодой немец определенно не мог поверить, что в современном мире кто-то, поддерживающий деловые связи с иностранными партнерами и передвигающийся - черт возьми! - в новейших ракетах "Люфтганзы", не умеет или не желает говорить по-немецки. Поэтому он обратился к Бэйнсу:
- Где вы работать, mein Herr?
- В области производства пластмасс. Полистиролы, синтетические смолы. Эрзацы для промышленного применения. Никаких потребительских товаров.
- Швеция иметь промышленность пластмасс? Я не верить.
- Да, и очень неплохую. Если вы оставите мне визитную карточку, я распоряжусь и вам вышлют каталог нашей фирмы. - Бэйнс достал авторучку и записную книжку.
- Нет-нет. Мне очень жаль. Я есть художник, не торговец. Без обид. Быть может, господин иметь возможность видеть мои работы на континент? Алекс Лотце, - представился он и выразительно замолчал.
- Увы, я не знаток современного искусства. Люблю старых довоенных кубистов и абстракционистов. Мне нравится, когда изображение что-то выражает, символизирует, а не только представляет собой идеал, - сообщил Бэйнс и отвернулся.
- Но это есть цель искусства, - запротестовал Лотце, - развивать дух, побеждать чувственность. Ваш абстракционизм демонстрировать упадок духа, как распад плутократия. Международное еврейство и капиталистические миллионеры поддержать декаданс, но эти времена уходить. Искусство развиваться, а не стоять на месте.
Бэйнс кивнул, вглядываясь в окно.
- Господин уже посещать Пацифида? - осведомился Лотце.
- Много раз.
- Я нет. В Сан-Франциско есть выставка моих работ. Организация ведомством доктора Геббельса, договор с японскими властями. Культурный обмен, взаимопонимания. Добрая воля. Необходимо смягчать напряженность между Запад и Восток, так ли? Должны иметь больше контактов. Здесь помочь искусство.
Бэйнс снова кивнул. Внизу, за пределами огненного кольца, вырывающегося из реактивных сопел, виднелись Сан-Фракциско и Залив.
- Где вы будете питаться в Сан-Франциско? - спросил Лотце. - Мне бронировать номер в отеле "Палас", но я слышать о неплохой еда в международном районе в Чайна-таун.
- Это так, - подтвердил Бэйнс.
- Высоки ли цены в Сан-Франциско? Приходится все рассчитывать в этой поездка. Министерство есть очень скупое, - Лотце рассмеялся.