- А чё ты сделаешь? - сказал водитель Саша. - Три пушки на три километра по фронту, и те без снарядов.
- Да были же снаряды, были! - возмутился Коля-младшой. - Какого хера они в первый же день весь боекомплект с дистанции в два километра расхерачили? А бздели просто, бздели подпустить!
- Спокойней, Воропаев, - сказал старший лейтенант.
- А почему эсфоровцы вмешались? - спросил Лузгин. - Они же старались не вмешиваться.
Елагин пожал плечами:
- Там ведь тоже не сплошные дураки. Поняли, наверное, что надо останавливать.
- А то как же алюминий америкашкам вывозить, если "духи" дорогу возьмут, - ехидно сказал Воропаев.
- Американцы свой алюминий из Красноярска через Владивосток вывозят, - поправил его старший лейтенант. - Тут Европа вмешалась.
- Хар-рашо она вмешалась, - мечтательно вздохнул водитель Саша. - Любо-дорого было смотреть.
Вот так и рушится, подумал Лузгин, очередная красивая сказка. Народ-то в Тюмени по-прежнему верит, что это наши мальчики спасли, что не зря они погибали в траве, уронив опустевшую, ненужную уже трубу гранатомёта… Но зря или нет, не тебе ведь решать, не тебе.
- Вы для какой газеты писать будете? - спросил его Коля-младшой.
- Для "На страже", - ответил Лузгин.
- А-а, - непонятно сказал Воропаев.
Придумали название, про себя съехидничал Лузгин. Чего на страже - инвестиций? Страны, которой как бы нет?
- Ялуторовск, - сказал водитель. - Как там наши, интересно…
Лузгин догадался, что речь шла о раненых, увезённых вперёд второй "пешкой", и тут же увидел её, выползающую на дорогу из-за бетонных глыб блокпоста. Мимо Лузгина проплыл поворот дороги в город, там в глубине перспективы торчал ещё один блокпост, возле здания бывшего сель-хозучилища, где тыщу лет назад юного корреспондента Лузгина кормили задарма котлетами в местной столовой, облицованной синей, туалетного образ кафельной плиткой, и где он не бывал с тех пор ни разу и сейчас непонятно зачем сожалел, что они едут мимо и дальше.
3
Посёлок Новая Заимка лежал направо от шоссе, темнел узкими крышами; там были станция и лагерь эсфоровцев, охранявших железную дорогу.
Дерьмо это была, а не охрана, рассказывал соседу Воропаев, и если б "духи" возжелали просто пакостить, а не грабить составы по-крупному, с десятками грузовиков и сотнями людей, то каждый день взрывали бы дорогу, как хотели. Но здесь ведь не Чечня, говорил Воропаев, здесь "духи" воюют за "хабар": налетают, берут, уходят. И летом с танками послал их кто-то умный, совсем не террорист, и шли они не жечь, не резать, не давить - шли перекрыть железную дорогу, осесть на ней прочно и устроить нечто вроде собственной таможни, где без стрельбы и драки брать своё, не больше половины, и только то, что нужно, другую половину грузов оставлять целёхонькой, а, скажем, щебень, бурильные трубы и комбайны пропускать и вовсе без поборов. "Ну зачем им, блин, комбайны в кишлаках", - весело разъяснял Воропаев. А их "не поняли", устроили побоище, и теперь по степям и лесам загуляли "идейные", что воевали ради мести, ради драки, под знаменем освобождения от русского гнёта местного нерусского населения. "Духи" же не идейные, а простые нормальные "духи" - грабители со своими громоздкими караванами грузовиков, - никак не могли миновать блокпосты на дорогах, но в лоб атаковали редко, пытались взять измором, стояли табором в пределах прямой видимости, обычно на окраине деревни, где блокпосты на выезде и въезде, а сбоку пусто, и ежели земля сухая, то можно подойти полевыми дорогами. "Духи" лепились к деревням ещё и по соображениям безопасности: мол, если вы нас обстреляете, то и мы обстреляем деревню. Каждый день посылали переговорщиков, грозили и упрашивали, но взятки предлагали редко: у "духов" было до черта людей и оружия, но денег не водилось - по ту сторону границы давно воцарился натуральный обмен и грабёж. Иногда караваны снимались и уходили без боя, иногда прорывались лесными дорогами, где их поджидали партизаны, а ближе к "железке" - вертолёты эсфоровцев. Иногда просили дать бензин или штурмовали нефтебазы, чтобы залить опустевшие баки грузовиков и убраться восвояси до следующего похода за "хабаром".
Про "духов" нормальных Воропаев говорил беззлобно, даже с жалостью. По ту сторону границы мыкались в степях сотни тысяч людей, выдавленных с юга фундаменталистами, и части бежавших на север разгромленных правительственных армий, у которых "духи" и разжились танками и грузовиками. А быть может, полагал Воропаев, именно бывшие военные и сколотили банды моджахедов: уж в танках-то сидели точно не дехкане, да и в поле "духи" дрались хорошо, по-уставному, зарывались в землю как кроты за пять минут, если их прижимали огнём. С "идейными" Коля-млад-шой и вся елагинская рота ещё не сталкивались, знали только, что "идейные" в плен не берут. Впрочем, партизаны их не брали тоже. Воропаев как-то раз был по наряду в составе "летучки" - мобильного бронеотряда с базой под Иши-мом, в районе санатория. "Летучка" выезжала по наводке блокпостов, когда "духи" решались на обходной прорыв, и вот в соседнем с Ишимом Казанском районе, уже приграничном, наткнулись в лесу на остатки колонны. Партизаны взяли её по науке, подбив на узкой просеке головные и хвостовые машины. Вокруг машин там и сям понавалено было немало, земля вся гильзами усеяна, а чуть подальше, на свободной части просеки, уже лежали рядами, лицами вниз…
- Кончай болтать, - сказал Елагин.
- Так я же правду говорю, - обиделся Коля-младшой.
Вот так, сказал себе Лузгин. Вот и эта война, как и любая другая, вся замешена на вранье и легендах. Никто не хочет знать настоящую правду, каждый хочет только ту, с которой легче жить. И впервые Лузгин вдруг подумал о "духах" как о людях пусть и чуждых ему по культуре, и крови, и образу жизни, но - людях, у которых там, в голодных степях, были матери, жёны и дети. Но только зачем жечь деревни, подумал Лузгин и спросил об этом вслух не Воропаева, а старшего лейтенанта. Елагин только головой качнул, а Воропаев сказал, что хрен разберёшь, кто кого начал жечь первым в этой заварухе.
- Вот что, Владимир Васильевич, - полуобернулся назад старший лейтенант, - сейчас обед и дозагрузка, у солдат будет минут сорок свободного времени. Не могли бы вы выступить перед ними?
- О чём выступить? - оторопело спросил Лузгин.
- Ну как о чём? - сказал комроты. - Ну… о ситуации в целом, о политическом положении… Ну…
- В общем, политинформация, - подвёл итог Лузгин, и Коля-младшой захихикал. Елагин глянул на него построже.
- Вы известный журналист, солдатам будет интересно с вами повстречаться… Настроите их, снимете напряжение… В роте уже знают, что с нами едет военный корреспондент.
- Да какой я военный корреспондент? - перебил старлея Лузгин. - Нехорошо смеяться над пожилым человеком… Насчёт снятия напряжения - это пожалуйста, анекдотов я знаю достаточно, а вот, как вы говорите, настроить… Может, объясните, Алексей, что вы имели в виду?
Шедший впереди бронетранспортёр свернул налево, прочь от посёлка и станции, на покрытый серыми бетонными плитами отросток главного шоссе. Впереди, у кромки леса, посреди чёрного с жёлтой стернёй огромного поля за спиралями колючки и бруствером из набитых мешков, виднелись армейские палатки, по краям лагеря торчали караульные вышки, а в центре, над палатками, была заметна крыша полевой радистанции с тарелкой спутниковой связи.
- Вы человек опытный, - не слишком убедительно проговорил Елагин, - найдёте что сказать.
- Как прикажете, - ответствовал Лузгин.
- Что ты пристал к человеку, Лёха? - вступился за соседа Воропаев, и Лузгин, не терпевший подобной снисходительной помощи, а уж тем паче от таких вот мордастых пацанов с погонами, процедил сквозь улыбочку, что он выступит пренепременно, всех настроит и всех ободрит, можете не сомневаться.
Он спрыгнул на убитую сотнями сапог пыльную землю и потянулся, разминая плечи. Елагин курил у машины с подошедшим майором небоевого какого-то вида, Коля-младшой приказал своим на построение; был топот, шум и сухой металлический бряк, и кроме Лузгина вокруг больше не было штатских. Подошёл Воропаев, показал пальцем в левый лузгинский сапог.
- Сорок второй?
Лузгин посмотрел вниз и пожал плечами.
- Сорок второй, - подтвердил Воропаев и крикнул вдоль ломкого строя: - Разберись, салаги! Командуйте, Лапин, командуйте!
- Рота, стройсь! - рявкнул красивым баритоном средних лет мужчина с погонами прапорщика. - Ир-рна! Равнение направо! - И пошёл навстречу Воропаеву, отдал ему честь и доложил, а потом уже Воропаев легко подбежал к майору со старлеем, спросил что-то у майора, подняв руку к козырьку, тот кивнул и коротко сделал отмашку к виску; Воропаев рывком повернул тело направо и стал докладывать Елагину; затем они направились к строю, Воропаев - чуть сзади и сбоку, почти заслоняя собой худощавую фигуру командира роты. Неужели и в бою, подумал Лузгин, вот так же - по чинам и по ранжирам, и зачем вообще теперь эта муштра, игра в солдатики и офицерики, умение тянуть носок и громко топать…
Бравый прапорщик развернул роту и повёл куда-то к окраине лагеря. Солдаты шагали повзводно - в этом Лузгин разбирался, но во главе взводов шли сержанты, а не лейтенанты, как положено. А может быть, Лузгин отстал от жизни и в армии теперь другой расклад по званиям и должностям?
- Идёмте, Василич, - подёргал его за рукав Воропаев. - Надо вас в человеческий вид привести.