* * *
От лаборатории Буштунца веяло какой-то тайной. Хозяин всегда закрывал её на ключ, который постоянно был при нём. Никто, кроме него самого и в редких случаях его жены, не был внутри этой комнаты. Даже прожорливая швабра Сибил не могла продраться туда со своими чистыми помыслами, о чём владелица её настойчиво, но тщетно жаловалась Маргарет. Никто не имел ни малейшего представления о том, как рождается чудо, которое, кроме радости, приносило учёному-физику, отошедшему от дел, приличный доход.
Буштунц? Человек он был странный: нелюдимый, неразговорчивый, "больше в себе, чем наружу", как понимала его Сибил. И увлечение, которое появилось у него за несколько лет до выхода на пенсию, а позже поглотило его целиком, было под стать ему, настолько странное, что приходилось закрывать его на ключ. Оно поделило сутки Буштунца не на "день" и "ночь", а на "то" и "то". То он многие часы, забывая о земных благах, экспериментировал в комнате, отведённой под домашнюю лабораторию, то ходил по дому, высматривая паучков, и, найдя "экземпляр за работой" (так выражался Буштунц, говоря сам с собой), долго наблюдал за ним, делая в тетради какие-то рисунки и записи. Результатом его наблюдений стали хищные взгляды Сибил в сторону запретных углов и его гипотеза. Суть её такова: домовые паучки ориентируются в неком универсальном информационном поле, окружающем людей, считывают информацию о предстоящих событиях (приход в дом человека, почты, телефонных звонков и так далее) и определённым поведением реагируют на них; в этом особом реагировании важнейшую роль играет место и время. Измерительного прибора для идентификации информационного поля и считывания информации создать Буштунцу так и не удалось. Но, ведя поиски в этом направлении, он смастерил одну хитроумную штучку – механическое подобие паука. Длина его головогруди вместе с брюшком составляла полдюйма. Он имел четыре пары ходильных ног и пару ногощупалец, заряженных на движение (хелицеры отсутствовали за ненадобностью). Он был непрост, этот паук. Он, как и его биологический прототип, по-своему реагировал на пространство и время.
Благодаря механическому пауку, другое увлечение деда, глобусы, их создание, превратилось в нечто поистине уникальное. Минуту за минутой, час за часом – месяцы отнимали у него и дарили ему глобусы.
Понимая уникальность своего дела и будучи человеком предусмотрительным, Буштунц думал о передаче его по наследству, не решив пока, кто станет преемником. Наследство странного изобретателя включало: 1) толстую тетрадь с подробным описанием технологии изготовления глобусов, перечислением используемых материалов и даже с указанием мест, где их можно было приобрести (кроме того, в тетради содержалось ценное, несмотря на его краткость, примечание, говорившее о том, что на основе данной технологии с использованием новых матриц могут создаваться не только глобусы, но и другие предметы); 2) металлическую коробку с матрицами разных размеров и форм матриц для штамповки частей глобусов (в тетради было указано, как вносить поправки в матрицы при географических, политических и прочих изменениях, повлёкших обновление карт мира, а также – как изготовить новые матрицы); 3) рукотворного паука, названного дедом в свою честь Буштунцем-младшим, с инструкцией, как с этим парнем следует обращаться. Буштунц-младший находился в небольшой деревянной коробочке; с ним соседствовали выдвижная деревянная указка с крючком на конце и маслёнка с машинным маслом для подпитки паука.
Когда части будущего глобуса соединялись вместе, формируя нечто целое (старик называл это сырым глобусом), приходило время паука. За крошечное колечко на его брюшке Буштунц-младший насаживался на крючок указки, которую нужно было выдвинуть на максимальную длину и поднять, чтобы он оказался под потолком. В таком положении старик медленно выгуливал его по комнате. Вдруг паук начинал дрожать и шевелить конечностями. Здесь необходимо было остановиться и ждать. Буштунц-младший медленно, с остановками опускался вниз на специальной нити, хитроумным образом спрятанной внутри его брюшка. Порой ждать приходилось часами. Наконец паук замирал. В этом самом месте и следовало разместить сырой глобус на натянутых через комнату нитках так, чтобы он не мог скатиться или упасть. Когда место было зафиксировано, старик легко щёлкал Буштунца-младшего по "лбу", и он тут же поднимался к указке, вбирая нить в себя. В течение трёх недель глобус должен был дозревать. На первый глобус у Буштунца ушло семь с половиной месяцев. Но он не только очаровал старика – он превзошёл все ожидания его изощрённого ума.
Буштунц был поражён и не сразу поверил, что это не сон, когда однажды ночью очнулся и увидел своего первенца, доведённого средой обитания (пространством вокруг точки, которую выбрал Буштунц-младший) до своего завершения, точнее сказать, совершенства. Глобус будто парил по комнате в каком-то чудесном свете. Свет этот был невесомым, неосязаемым продолжением самого глобуса, его аурой. Он освещал глобус так, что это не мешало, а напротив, помогало рассматривать его. Кроме того, свет этот насыщал собой пространство вокруг. Буштунц той ночью больше так и не сомкнул глаз, любуясь жизнью глобуса, его живой реакцией на приход утра, на приход света солнца. Глобус словно сам был частью природы. Это проявлялось в гармонии двух свечений, которые, встречаясь, будто шептали друг другу: "Теперь мой черёд – отдохни". С приходом в дом света дня свет глобуса сходил на нет, он отдыхал до наступления сумерек. Буштунцу стало немного стыдно за мысль, которая, вопреки лиризму момента, пришла ему в голову, озарённую светом глобуса: "Ты привлечёшь двух ценителей: коллекционера глобусов и собирателя светильников".
Глобус был рукотворен: для его создания нужно было приложить руки, терпеливые, внимательные, которые не раз и не два споткнулись, прежде чем запомнили неверный шаг. Это было ремесло в лучшем смысле этого слова, настолько оно было необычно, тонко и изящно. Оно требовало страсти и в сердце, и в кончиках пальцев. В то же время в завершённом виде глобус являл собой нечто естественное, как бы усыновлённое естеством в виде пространства и времени и взращённое до своего совершеннолетия. На глобусе, как, к примеру, и на яйце птицы, невозможно было отыскать следов рукоделия, на нём не было ни единого соединительного шва (швы словно затянулись и рассосались), не было ни начала, ни конца (будто ни того, ни другого никогда не существовало и не должно было существовать). За три недели самостоятельной жизни, когда мастер уже не прикасался к нему, глобус приобрёл новые качества: невероятную прочность и особое свечение.
* * *
Дедушка повернул ключ и приоткрыл заветную дверь.
– Прошу, молодые люди.
Дэнни и Мэт посмотрели друг на друга и шагнули внутрь. Они сразу будто окунулись в нежный фиолетовый свет, который, освещая и выделяя глобусы среди всего другого, как бы приглашал к ним. На столе на специальных держателях стояли два глобуса. Дэнни и Мэт, затаив дыхание, медленно приблизились к ним. Буштунц вошёл в лабораторию и встал в стороне. Какое-то время в этом волшебном свете царило изумлённое молчание. Мальчики смотрели на глобусы, которые словно отвечали им своим взглядом, излучавшим этот свет.
– Супер! – сказал Дэнни, почему-то шёпотом.
– Супер! – сказал Мэт.
– Дедушка, ты сделал их сам?!
– И сам, и не сам.
– Как это? – не удовлетворился ответом Мэт.
– Как?.. Я и сам точно не знаю. Они ведь живые. Сначала ты берёшь сырой материал и прикладываешь руки…
– И голову, – заметил Дэнни.
– Голову в первую очередь, а то бы и глобусы безголовыми были.
– Их бы тогда вообще не было, – усмехнулся Мэт.
– Через какое-то время в них зарождается жизнь, – продолжил Буштунц. – И тут уже просто не надо спешить и мешать им.
– Дедушка, в них, наверно, душа вселяется?
– А как же иначе, Дэнни. У каждого глобуса есть душа. Разве этот свет, который никто не включает и не выключает, мог бы появляться, не будь у них души?
– Я такого никогда в жизни не видел, – признался Мэт. – Можно до них дотронуться? Они такие… их потрогать хочется.
– И мне хочется. Они не обидятся, дедушка?
– И потрогать можно, и повертеть с толком. И найти что-нибудь, например, Наше Озеро, у которого вы познакомились.
– Наше Озеро?! Оно здесь есть?! – обрадовался Дэнни.
В ответ Буштунц усмехнулся и сказал:
– Возможно, на других картах такого же масштаба его нет, а на моих глобусах, на всех до единого, оно есть, и, если его найти и вглядеться в него, можно увидеть что-то секретное, то, чего на глобусе нет. Вот как я хитро сказал.
Ребята принялись искать озеро…
– Нашёл! Вот эта точка! Вот Наше Озеро! Посмотри, дедушка! – воскликнул Дэнни, указывая пальцем на едва заметное синее пятнышко.
– Его сразу и не заметишь, – сказал Мэт. – Я только сейчас догадался, что это озеро, когда Дэн показал.
– Вот какого я вам сейчас помощника дам. Дальше без него никак.
Буштунц взял с полки микроскоп и установил его на столе. Посмотрел в окуляр, немного повернул глобус и с удовольствием сказал сгоравшим от любопытства мальчикам:
– Сейчас вы увидите, что скрывает эта крошечная точка.
– Сначала ты, Мэт, – сказал Дэнни, вопреки своему нетерпению: Буштунц был его дедушкой, а не Мэта, и он не мог воспользоваться этой привилегией.
Мэт с жадностью запустил свой взгляд внутрь прибора и в ту же секунду ахнул от удивления. В следующую – прилип к микроскопу и уже не отлипал от него, храня дразнящее молчание до тех пор, пока Дэнни не дёрнул гостя за руку. Оторвавшись от микроскопа, Мэт с открытым, но бессловесным ртом посмотрел на дедушку, потом на Дэнни. Дэнни поспешил прильнуть к окуляру. Через минуту, очарованный увиденным, он спросил: