- Тебе сколько лет? - спросил он.
- Двадцать четыре.
- А мне двадцать девять. Разница небольшая. Обойдемся без церемоний, на "ты"?
- Согласен.
- Кто этот старательный боец с такой симпатичной рожей? - Оленин указал на Чертыханова. - Когда я сюда входил, он так передо мной встал, точно на параде перед командующим. Эй, подойди сюда!
Прокофий приблизился, остановился чуть поодаль от нас и, покосившись на меня, - я мигнул ему, приободряя, - сказал просто, с достоинством, с глубоко запрятанной усмешкой:
- Извините, товарищ командир, я не слыхал такого воинского звания: "эй". Я - Прокофий Чертыханов, по званию - ефрейтор, товарищ командир...
- Подполковник, - подсказал я.
- Спасибо. Если Вас не затруднит, товарищ подполковник, то обращайтесь ко мне по-уставному: товарищ ефрейтор или товарищ Чертыханов...
Оленин даже привстал, удивляясь спокойствию и нахальству Прокофия.
- Твой? - спросил он меня.
- Мой. - Я едва заметно кивнул Чертыханову, и он мягко и бесшумно отодвинулся к часовому, словно уплыл.
- Плут? - спросил Оленин, глазами указывая на Прокофия.
- В известном смысле, - ответил я.
- Храбрый?
- Беззаветно.
- Верный?
- Истинно.
- Честный?
- Как сама правда.
- Тебе повезло, капитан. - Он положил руку мне на плечо. - Однако давай решать основной вопрос. Сейчас двенадцать десять. Когда ты можешь быть готов к выступлению?
- Через час, - сказал я.
- О, это отлично! У меня так не получится. У меня сложнее... Стремительность нашего выступления в таком случае будет зависеть от меня. А разведку высылаем через час. Пошлешь ты: тебе легче. Согласен? К тебе прибудет мотоциклист с моим извещением.
Подполковник Оленин прошел за калитку, на ходу легонько толкнул плечом Чертыханова - должно быть, в знак примирения, - вспрыгнул в седло мотоцикла, завел его и, помахав мне рукой, умчался.
2
Мы свернули с шоссе и сразу же провалились по пояс в рыхлый снег. Подполковник Оленин шел справа от меня и, выбираясь из кювета, кричал что-то, должно быть, ругался, досадуя на буран, на заносы, на невидимые в темноте снежные западни. Не отставая, ползли за нами связные. Ефрейтор Чертыханов, опережая меня, вымахнул на бровку с твердым скрипучим настом ветер, проносясь, слизал с нее снег.
- Давайте руку! - крикнул он мне.
- Сам выберусь! - крикнул я в ответ, едва различая его в темноте.
Темнота казалась живой, осязаемой, свирепо расходившейся, подобно океану, застигнутому штормом; она окружала со всех сторон, секла по лицу, по глазам жгучей крупой, валила с ног. Свет фонариков бессильно тонул в ней, не достигая наста, лишь заметно было, как в розовых лучах вихрились снежинки.
- Надо держаться поближе друг к другу, - наклоняясь к моему уху, сказал Оленин. - Можем потеряться!
- Расстояние небольшое, - ответил я. - Скоро железная дорога.
Начались кусты. Снег в них стал глубже, но ветер тише, словно налетал он на какую-то преграду и замирал. Вскоре мы уперлись грудью в белую стену. Это была насыпь. Попробовали взобраться, но тут же вернулись: подъем был слишком крут.
- Боюсь, не возьмут его танки, - сказал Оленин. - Да и от моста далековато. Пройдем еще немного.
Мы двинулись вдоль насыпи, отыскивая более пологий откос для въезда. Шли вперед, возвращались, Оленин то и дело поднимался на кручу и тут же спускался, обеспокоенный: нет, не то... Наконец ноги нащупали вставший поперек нашего пути невысокий занесенный снегом вал. Должно быть, когда-то здесь проходила полевая дорога через насыпь. Подполковник обрадовался.
- Нам, кажется, повезло, капитан! - крикнул он весело и толкнул меня плечом. - Эту горку мы возьмем. И работа потребуется небольшая. Зови бойцов, пускай погреются. А мои ребята займутся оборудованием моста. Пойдем взглянем, что творится наверху.