За ней тащились, передвигая ноги в тяжелых высоких калошах, двое ребятишек. Женщина отворила калитку, обошла, крестясь и шевеля губами, убитого, валявшегося у забора, и еще издали взмолилась стонущим и протяжным голосом:
- Сыночки, родимые... - Голова ее была замотана платком. Лицо казалось темным от невыплаканного горя. - Господи, беда-то какая!.. Не уходите от нас. Не бросайте. Грех вам будет, если покинете. - Она схватила рукав моей шинели. - Сыночки, родимые, не покидайте. Детишек не покидайте...
Я представил на ее месте мою мать, и по сердцу остро, как лезвием, резанула боль. Мать вот так же умоляла бы не покидать.
Чертыханов с усилием оторвал от меня женщину, обнял ее за плечи и, уговаривая, отвел к крылечку.
Здесь меня нашел Петя Куделин. Еще не добежав до нас, он крикнул срывающимся тоненьким голосом:
- Товарищ капитан! Скорее в штаб. Вас вызывают к телефону.
Я взглянул на Браслетова.
- Наверно, Ардынов.
- Узнали наконец. Дошло.
- Скажу наперед, что он мне заявит: "Держись, капитан, до последнего. Поможем".
Браслетов развел руками.
- А что ему еще остается?
Мы поспешили к сельсовету. Я был рад тому, что весть о захвате Волнового долетела до штаба армии: там наверняка предпримут все, чтобы мы смогли удержать село за собой. Чем ближе подступал противник к Серпухову, тем ценнее и жизненно важнее становился каждый населенный пункт.
Мы шагали вдоль улицы по мокрой траве. Еще курились, затухая, сожженные и подорванные грузовики, издавая острый и едкий запах.
Из избы, мимо которой мы проходили, выметнулся здоровенного роста красноармеец в окровавленных бинтах. Махнул с крыльца через все ступеньки на дорожку. Его пытались удержать дядя Никифор и санитарка. Отбиваясь, он нес их на плечах.
- Что с тобой? - спросил я.
На меня глядели бешеные от ярости глаза.
- Не хочу лежать с фашистами! - крикнул раненый боец. - Их надо зубами грызть, а их кладут рядом со мной. Лечат гадов! Не хочу дышать фашистским духом!
Дядя Никифор обхватил раненого за талию.
- Чего раскричался?.. Идем. Смотри, что наделал, дурак. Все повязки сорвал.
Красноармеец, прикрыв глаза, вдруг повалился набок. По щеке из-под бинта поползла режущая глаз своей яркостью полоска крови.
- Всех раненых вывезти, - сказал я санитару. - Немедленно. И своих и чужих.
- Сначала своих, - поправил Браслетов.
Дядя Никифор горестно взглянул на меня.
- На чем? На себе не перетаскаешь. Есть тяжелые...
- Заберите всех захваченных немецких лошадей, - сказал я. - Не хватит возьмите колхозных. Через два часа чтобы здесь ни одного раненого не осталось.
Еще издали я увидел Тропинина. Он бежал к нам. Без шинели, без пилотки. Поскользнувшись, чуть не упал. Что-то кричал и взмахивал рукой. Я поспешил к нему навстречу, спросил не без тревоги:
- Что случилось?
Лейтенант едва переводил дух.
- Что вы стоите? Вас ждет у телефона Сталин.
- Сталин? - Я с испугом посмотрел на Тропинина: в себе ли он?
- Да! Приказали немедленно разыскать. Скорее же!
Пробегая мимо окон сельсовета, я услышал голос связиста, размеренный, со сдержанным волнением: "Я тюльпан, я тюльпан. Я вас хорошо слышу. Я тюльпан..." Увидев меня в двери, он проговорил, срываясь от радости на крик:
- Пришел! Передаю...
Я выхватил у него трубку.
- Слушаю!
Возле моего уха что-то тоненько потрескивало, попискивало, скреблось острыми коготками. "Это называется: "хорошо слышу", - подумал я, оглядываясь на связиста, который готов был совершить все, чтобы только разговор состоялся. Шум в трубке будто дышал, усиливаясь и затихая, в него вплетались какие-то выкрики, посторонние голоса. Потом издалека, пробивая глубину, донесся глухой невнятный вопрос:
- Кто у телефона?
- Капитан Ракитин, - ответил я.
- Сейчас будете говорить.