- Наступила пауза с теми же тоненькими и трескучими разрядами, словно вдоль всей телефонной линии сидели сверчки и неустанно пилили тишину. Затем сверчки замерли, стало тихо, и я услышал гулкие и всполошенные удары своего сердца.
- С вами говорит Сталин, - донесся до меня знакомый и спокойный голос. - Поздравляю вас с победой, товарищ капитан.
Я стоял. Стояли и все, кто находился в этот момент в помещении.
- Служу Советскому Союзу! - проговорил я как можно тверже.
- Вы правильно поступили, что атаковали превосходящего вас противника и выбили его из села. Так надо поступать всегда. Надо создавать врагу невыносимые условия на нашей земле! Сколько вам лет, капитан?
- Двадцать четыре.
- Я так и думал. - Помедлив, он спросил глуховатым голосом: - Сколько ты еще можешь продержаться, сынок?
- До вечера, товарищ Сталин. Дольше не смогу.
- Продержись до вечера. Тебе помогут. Желаю успеха.
Голос умолк, и сейчас же по всей линии заскрипели сверчки. Некоторое время мы стояли, как бы внезапно оглушенные, не зная, как вести себя дальше.
Я сел на лавку, снял фуражку и вытер платком вдруг вспотевший лоб.
- Товарищи, - сказал я, оглядываясь вокруг, словно только что увидел находившихся в помещении командиров. - Товарищи, со мной разговаривал Сталин. Вы слышали? Я обещал ему продержаться до вечера... - Трубка в моей руке подрагивала, и телефонист нетерпеливо напомнил:
- Слушайте, товарищ капитан. С вами говорят.
Я приложил трубку к уху. Сквозь сверчковый скрип пробился голос генерала Ардынова:
- В чем нуждаешься, капитан?
- Людей мало! - крикнул я. - Нет боеприпасов! Помогите, товарищ генерал!
В разговор ворвался громкий и властный голос:
- Почему докладываете открытым текстом?!
Ардынов помолчал, и мне в эту минуту подумалось, что он досадливо поморщился, серые воробьи бровей сердито нахохлились: сколько он ведет коротких, отрывочных телефонных разговоров, и ему со всех концов летят слова мольбы: "Нет людей, нет оружия, нет боеприпасов... Помогите!.."
- Поможем! - крикнул Ардынов в ответ. - А вы держитесь! Стойте до последнего!
- Есть держаться до последнего! - крикнул я, веселея. Передав трубку связисту, я переглянулся с комиссаром.
- Что я говорил?! "Держись!" Что ж, будем стоять до последнего, сказал я.
"Стоять до последнего!" Вот она, великая и трагическая формула, продиктованная отчаянными сражениями с превосходящими силами врага. Она родилась в горестные дни отхода и утвердилась как самая надежная защита жизни - другого пока ничего не дано. Теперь она уже вступила в свои права, стала всесильным законом. И этому закону были подчинены все - от красноармейца до командующего. Все выйдут из строя, останется один, последний, и этот последний обязан биться, пока он жив.
- Объявить всему батальону, - сказал я Браслетову, - что нам звонил товарищ Сталин и приказал стоять насмерть! - А мне в эту минуту показалось, что я могу совершить невозможное.
Лейтенант Тропинин, встав из-за стола, взглядом пригласил меня к карте, где была нанесена оборона села. Я склонился над нею.
Прихватив автомат, комиссар сказал на ходу:
- Пойду в роты. - На пороге задержался. - Хорошо бы ребятам дать по чарке. Продрогли, наверно...
- Уже дали, - ответил Тропинин. - Я распорядился. По бутылке вина на каждого. У немцев захватили целую машину - где-нибудь склад растащили.
На дворе прояснилось, облака посветлели. Студеный ветер с тонким свистом залетал в неплотно заткнутое окошко, выдувал тепло.
Мимо окон сельсовета Нина вела раненого. Боец, бледный, обессиленный, тяжело опирался на ее плечи. Я выбежал ей навстречу. Нина приостановилась, увидев меня.
- Со мной говорил Сталин, - сказал я; голос мой дрожал от сдерживаемого волнения.