-Нет, здесь не будем, –твердо оборвал клянченье отец. –Рассказывай, как ты здесь.
-А, секреты! – по-своему истолковал это Макс. –Тогда ладно. Чего ты там понавез? Лучше бы книжку какую. Нормально я. Профессор осмотрел. Сказал, что поправляюсь. Что случилось, допытывался. А я, честное слово, не помню. После его ухода вспоминал, вспоминал, до того, как ты пришел со службы вечером – помню, как показал дневник – помню, а дальше – провал.
-Не волнуйся, главное – спокойствие.
-Это Карлсон говорил.
-Это нам твой Василий Иванович говорил. Ты отъедайся. Это тоже профессор говорил. Пока вот соки, пасты, шоколады. В школе все нормально. Директорша сказала, что помогут наверстать. Невеста твоя интересовалась, тоже обещала помочь.
-Ай, ну папа, –засмущался Макс. Невестой отец называл школьную подружку сына. Когда-то они сидели за одной партой, потом всевозможные интересы охладили их отношения, сейчас же затаившаяся взаимная симпатия перерастала во что-то иное, о чем подросток вообще не хотел говорить с кем бы то ни было.
-Да ладно тебе. Какую книгу привезти?
-Мне Женька обещал. Еще до каникул. Может, свяжешься? Он знает.
-Найду. Ну, пора. Врач просил долго по первому разу не засиживаться.
-Да, езжай. Когда снова будешь?
-Теперь часто, –офицер крепко обнял сына и ушел, оставив радостное ощущение любви, тепла, заботы и твоей нужности на этом свете. Помахав ему в окно, больной развернул свертки и тут почувствовал, как он изголодался. Сытно и вкусно поев фруктовых кашек, подросток с какой-то хитрецой покосился на конфеты, а затем завалился в точности выполнять предписания тихого часа.
Разбудил его вечером мрачный Василий Иванович. Он был не в духе и не в силах скрывать этого. Сугубо по-деловому осмотрев юношу, он сказал: "Молодцом, продолжай в том же духе", –после чего повернулся к больному на соседней койке.
-Василий Иванович, когда меня выпишут? –жалобным голосом спросил Максим,
-А что, плохо здесь? Только очнулся, и уже надоело? Не нравится?
"А что здесь должно нравится?" –хотел, было, спросить Макс, но, взглянув в грустные уставшие глаза профессора, осекся.
-Четверть кончается. И год.
-Переведут без экзаменов. Выведут средний. Все равно напрягаться тебе долго нельзя будет. Так что отдыхай и выздоравливай. Мы еще с тобой обстоятельно поговорим на эту тему, –пообещал профессор, уже стуча по конечностям Максового соседа.
Глава 2
-Угощайтесь, угощайтесь. Мне все равно много пока нельзя. Да, а как меня кормили? Кололи?
-Ну, первых несколько дней. А потом потихоньку, из ложечки. И ничего, глотательный рефлекс утрачен не был. Правда, только жидкое или пюре, тоже совсем жиденькое. Так что сейчас смотри, никаких там мясов раньше времени.
-Вот я и говорю, угощайтесь. Чего это Чапай такой злой? – поинтересовался Максим.
-Кто? – не поняла толстушка. Максим уже выяснил, что зовут ее Светлана и с целью кое-что выведать, пригласил на отцовские конфеты.
-Ну, Василий Иванович ваш.
-Не надо так, –серьезно упрекнула девушка собеседника и даже отложила конфету. –Он не злой. Он очень уставший и подавленный. Помнишь ту девушку? Шесть часов операции. Шесть часов, понимаешь? И не ногу, какую-то отрезать, а мозг оперировать. Ювелирная работа. Но не всегда и не всё подвластно. Даже ему. Наверное, умрет. Хотя надеяться и бороться надо до последнего, –спохватилась она, но тяжело вздохнула. –А потом, после операции – разговор с родителями. Соври, успокой, что всё нормально, а тут раз и –всё. Как потом в глаза им смотреть? Сказал, что сделали всё возможное, но ни за что ручаться нельзя. Мать – тотчас же с инсультом – уже тоже наш пациент, а отцу надо на службу. Он тоже офицер. Какой-то большой начальник у вас. Пушкарев, его фамилия. Знаешь такого? Представляешь. Завтра приедет, а дочь…
-Пушкарев… Значит, она… –ошарашенно прошептал Максим. Он хорошо знал эту девчонку – синеглазую красавицу из младшего класса. Анюта. "Анютины глазки – цветочек из сказки", сочинил он когда-то рифму и, понаписав её на бумажных самолетиках, забросал ими ее балкон (в их же доме, но через подъезд и этажом ниже). Обратила ли она внимание? Наверное. Она этого не сказала, но вскоре он здорово получил от более взрослых ухажеров. Но было это в детстве – три года назад –и теперь почти забылось. Они остались незнакомы, и, кажется, об этом не жалели. И теперь она… её… Почему-то навернулись слезы. Ну не почему-то, а от жалости, ну и что?
-И что с ней теперь?
-Профессор сказал, что травма тяжелая. Да оно и так было видно. Весь череп… но тебе ведь нельзя волноваться?
-Ну, расскажите, пожалуйста. Тем более, что уже всё и рассказали.
-Ладно. Теменная кость раздроблена. Мозги видны. Привезли, сразу –трепанация, а затем… – и студентка, гордясь своими знаниями, начала сыпать мудреными терминами.
-Но я не понимаю. Вы бы мне по-русски.
-А вся медицина по-латыни.
-И без шансов?
-Неизвестно. Травма мозга очень серьезная. Несовместимая с жизнью… почти.
-Но только "почти"?
-Все может быть. Но даже если выживет, будет инвалид. Паралитик.
-Зачем же тогда вообще жить? –выдохнул Макс.
-Не знаю, – вздохнула и медсестра. Ей было всего двадцать два, и она тоже не представляла себе, зачем жить не двигаясь.
-Ну всё, спать. Будет мешать сосед – позовешь, я на дежурстве.
-Спасибо, спокойной ночи.
-И тебе спасибо. Выздоравливай.
Сосед не мешал, но уснуть не удавалось. Хотя какое там не удавалось. Максим и не пытался. В окно светила Луна, и в открытую форточку прокрадывался волнующий запах рано цветущей сирени.
Это, наверное, специально, чтобы пациентам болеть не хотелось. И умирать тоже. Гнетущая тоска хватанула за сердце. Хошь-не-хошь, а придется. Вот Анюта тоже не хотела. Не хочет. Он вспомнил ее на школьных вечерах. Отец – штурман полка –мог позволить для дочки больше, чем простой летчик. И если в школьной форме она была красива, то на вечерах или дискотеках была, как бы это точнее выразится…да черт его бери, как это называть! Что не с ним –она-то тут при чем? Он и не пытался. Кроме тех идиотских самолетиков. Юноша неожиданно покраснел. "И по делу меня тогда отходили. Подло, правда, втроем, ну она-то здесь при чем?". И вот теперь она здесь рядом умирает. И он не может помочь. Почему не может? И даже не пытается. А как? Да хоть как-нибудь.
Не осознавая, что он делает, Макс накинул халат и выскользнул в коридор. Светлана сидела, склонившись над столом – то ли читала, то ли дремала. Парнишка тихонько прошмыгнул в реанимацию. Благо все эти требования о закрытых дверях здесь, как и во многих других знакомым нам больницах, успешно игнорировались.
Пушкарева лежала одна в холодной, страшной темноте, с зашторенными окнами. "Видимо, чтобы свет не мешал", – мелькнула мысль у визитера. Но как может мешать свет? Особенно лунный? Он осторожно отодвинул штору – ровно настолько, чтобы Луна могла заглянуть в лицо девушки. Анюта, конечно, была без сознания. Свободное от бинтов лицо было бледным, измученным страданием. Было видно, насколько она ослаблена болью, операцией, наркозом. "Умирает", – с ужасом понял юноша и нащупал ее холодеющую ручку. Почти не осознавая, что делает, Максим представил, что его пульсирующая горячая кровь, его силы по пальцам переливаются в руку бедной девочки. Через несколько секунд он начал почти наяву ощущать это.
-Анюта, открой глаза, –неожиданно даже для себя попросил он. И словно два василька выглянули из-под снега.
-Слушай меня, –почему-то глухо, откуда-то из глубины души сами вырывались слова. –Ты не умрешь. Ты не хочешь умирать. Ты будешь жить. Слушай и чувствуй. Бери мои силы и живи. Бери, бери, бери…
Теперь он ощутил, как горячая волна берет начало от его сердца, катится по руке, струйками просачивается через ее пальцы и такой же горячей волной разливается по телу девушки. И в это же время от нее чёрными струйками начала просачиваться боль. Вначале покалывало пальцы, затем стало жечь руки, потом волна боли захлестнула его всего. И на каждую волну переданного тепла приходила волна боли. Пронзительной, ослепляющей, заставляющей струнами стонать каждый нерв.
-Бери и живи, бери и живи. У меня много. Бери… живи… –повторял он с каждой такой волной, окунаясь всё глубже и глубже в её взгляд и чуть сдерживая себя от крика боли.
Луна уже перестала заглядывать в щель между шторами, когда девушка, легко вздохнув, закрыла глаза и уснула. Максим почти физически почувствовал, что она больше не в силах ничего от него взять. А он – не может дать. Оставив уже потеплевшую руку, юноша подошел к окну и долго, собираясь с силами, смотрел на лунный диск. Боль медленно уходила, стекая с пальцев черными мелкими каплями и растворяясь в лунном свете. Затем он медленно, хватаясь за стены, вышел из палаты и незамеченным добрался до своей койки и провалился в глубокий сон.
-Подъем, подъем, подъем, –разбудил утром Максима радостный голос Василия Ивановича. –Я понимаю, что для выздоравливающих и сон – лекарство, но не да такой же степени. Уже осмотр, пора хотя бы глазоньки продрать.
Перед просыпающимся подростком сидел ликующий профессор. Сейчас он был очень похож на собирающегося взлететь майского жука – даже усы также распушались.
-Э-э-э, брат, да ты совсем ослаб. Ты чем ночью занимался?
-Спал, –хмуро ответил юноша, протирая глаза.
-Что-то не похоже, –сомневался врач, осматривая, ощупывая и простукивая пациента. –Впрочем, ладно. Ничего страшного, только общая слабость. Кошмары не снились?