Сара не числилась ни в каких официальных регистрах. Никто не смог бы просто позвонить и проверить, стоит ли она там-то и там-то. Только очень узкий круг лиц знал о ее существовании, а тот, кто знал, прекрасно понимал, для чего она предназначена. И если о ней спрашивали, значит, что-то происходило.
Три дня спустя они решили сами провести инвентаризацию.
И Сары не оказалось на складе.
Кто-то вынес ее через все ворота, железные двери и подземные лифты, но это не нашло отражения ни в каких регистрационных книгах. Если верить им, на объект никто не приходил, однако Сара перестала существовать, хотя ее официально никогда и не было.
На мгновение воцарилась тишина.
– Кто? – спросила она. – Кто забрал ее?
– Я не знаю. Тот человек не знал.
– Штаб-квартира оборонительных сил?
– Когда все идет вразрез с любыми существующими правилами? Десять из десяти.
Кристина сделала два глубоких вдоха, обдумывая его ответ.
– Это означает, что они ошибаются, не так ли? – спросила она. – Ты ошибаешься, и они тоже. Что-то ведь происходит, и даже если ты не знаешь и преемница Вильяма не знает, то, скорее всего, в штаб-квартире оборонительных сил кто-то в курсе, не так ли? Что-то на подходе, и военные знают, но держат в секрете. Верно?
Пальмгрен покачал головой:
– Я не знаю.
– Но кто-то знает.
Он ничего не сказал. Кристина пошла по второму кругу.
– Если, судя по твоим словам, силы обороны тем или иным способом захотели, чтобы кто-то одолжил компьютер Вильяма (или купил, или забрал, или о чем там сейчас может идти речь), тогда этому человеку также известно, у кого Вильям.
Молчание Пальмгрена явно говорило о том, что он согласен с ней.
– И кому же дозволено заниматься такими вещами?
Пальмгрен одарил ее долгим взглядом.
– Кто смог бы отдать на время ужасно секретный компьютер?
Молчание снова.
А потом он ответил:
– Никто.
Кристина еще долго сидела за столом в кафе после того, как Пальмгрен отправился своей дорогой, переваривала его рассказ и пыталась понять смысл услышанного.
И больше всего ее беспокоило, что Пальмгрен боялся.
Два дня назад он выглядел таким же заинтересованным, как и она.
Но теперь изменился.
Когда она попросила его связаться с той же женщиной, преемницей Вильяма, снова, он отказался, сказал, что не может помогать ей больше, просил не обращаться к нему.
Для нее это был просто отданный кому-то компьютер, но для Пальмгрена нечто неслыханное. Достаточно пугающее и необъяснимое, чтобы он прекратил помогать другу. И напрашивалось единственное объяснение: Вильям оказался вовлеченным во что-то грандиозное и секретное, и, пожалуй, международного масштаба, и ужасно, ужасно интересное.
Внезапно это перестало быть только ее личным делом.
Речь шла о военных секретах и людях, похищенных с одобрения военных, и с журналистской точки зрения все попахивало скандалом и большими тиражами, и, вне всякого сомнения, ей требовалось заставить своих шефов дать ей ресурсы, чтобы разобраться со всей историей.
Кристина достала свой телефон.
Она отключила его час назад, придя в кафе, и, когда сейчас экран загорелся, обнаружила сначала, что у нее четыре неотвеченных вызова.
Все от Лео.
Она позвонила ему сразу же, прослушала несколько сигналов, пока он копался в своих карманах. Будь у него такой же хороший порядок в них, как в его голове, она, возможно, напоролась бы на автоответчик, и ей пришлось бы звонить снова.
Лео ответил после третьего сигнала.
И, судя по шумам на заднем плане, находился где-то на улице.
Он запыхался и говорил быстро.
– Нам надо встретиться, – сказал он. – Нам надо встретиться сейчас.
Вильям стоял перед раковиной у себя в ванной с маркером в руке и глубоко дышал, пытаясь укротить свои эмоции, чувствуя, как его мысли, подобно гончим, беспрестанно блуждают в поисках добычи и не знают, как им вести себя сейчас.
Казалось, они отказывались верить в то, к чему пришли.
Словно он сам не мог согласиться с тем, до чего додумался.
Он смотрел на зеркало перед собой. На длинные ряды цифр, которые сам написал ночью два дня назад. С левой стороны находилась кодированная последовательность, а рядом сумбурный набор формул и стрелочек, ставший результатом его попыток превратить его в последовательность с открытым текстом, расположенную с правой стороны.
За красными надписями он видел самого себя, смотрел в собственные глаза.
Его кожа была ярко-красной после дезинфекции.
К высохшим после душа волосам еще не прикасалась расческа.
Но Вильяма удивил, прежде всего, собственный сосредоточенный взгляд, энергия, желание в глазах. Последний раз он видел себя таким столь давно, что уже забыл, когда это было.
Подобное представлялось странным сейчас, когда он, вероятно, находился во власти смертельного вируса. И пока он стоял и смотрел на себя, его постоянно преследовало чувство, что он не здоров.
Вильям покачал головой. Боялся потерять мысли, внезапно посетившие его. Заставлял себя отвести взгляд от собственного лица, сконцентрироваться на стекле.
Ему требовалось видеть написанное там. Со всей ясностью. Он снял колпачок с маркера, переводил взгляд с одних цифр на другие.
Стер все нули. Поменял на А.
Продолжил с единицами. Поменял на С.
Двойки и тройки соответственно на G и Т, и в конце концов не осталось уже никаких цифр, чтобы их менять.
На том он закончил.
И сейчас смотрел на результат.
Это было столь же естественно, как и очевидно, но ему требовалось видеть все именно так, во всей красе перед собой и тем самым действительно убедиться, что его мысли не рассеялись как дым и нашли свое логичное продолжение.
Но ничего особенного не случилось.
Передним на зеркале красовалась только длинная, беспорядочная вереница А, С, G и Т.
Цепочка ДНК.
Вероятно, так все и было. Именно это Жанин пыталась рассказать.
Шифр, который ему требовалось расколоть, был спрятан в ДНК.
В вирусе? Все говорило за то. В смертельно заразном вирусе.
Это выглядело чистым безумием.
Он встретился с самим собой взглядом, прямо сквозь буквы. Не слишком ли это абсурдно? Неужели кто-то написал шумерский текст, превратил его в пиксели и сохранил в зашифрованной форме в геноме вируса?
Почему? Почему, черт побери?
И кто?
Да. Это выглядело слишком абсурдным.
Вильям дернул к себе полотенце, принялся стирать все написанное, тщательно, пока не осталось ни малейшего намека, чтобы никто не смог бы увидеть, к чему он пришел. Бросил полотенце в ванну, прислонил лоб к покрытой кафелем стене, надеясь с помощью ее прохлады заставить мозг придумать нечто поумнее.
Он хотел поговорить с Жанин снова.
У него накопилась тысяча вопросов, о которых он и понятия не имел, когда они стояли вместе на террасе. И внезапно ему пришло в голову, что он не знает, куда они ее забрали. Пожалуй, она сидела в своей комнате, точно как он (наверняка ведь у нее имелась такая), и, пожалуй, как и он, ждала сообщения о том, заражена она или нет.
Но скорее всего, она находилась совсем в другом месте. Пожалуй, на допросе. Или того хуже. Наверное, они сейчас любыми средствами старались выяснить, о чем она рассказала ему, что ей удалось узнать помимо разрешенного ей минимума, пожалуй, они использовали против нее недозволенные методы, о которых никто не смог бы узнать по ту сторону этих толстых стен. По-видимому, то же самое ожидало и его. Он знал слишком много сейчас, а она еще больше, и, наверное, поэтому его предшественница исчезла, и, вероятно, его и Жанин ждала та же участь.
Снова. Поскольку кто-то ведь узнает, что он исчез? Это ведь уже случилось с ним однажды.
Вильям взял себя в руки.
Поводил головой по кафелю, слева направо и обратно. Попытался остудить свои мысли.
Тексты. Сказала она.
Жанин получила шумерские тексты для перевода, и еще они дали ей другие, не имевшие к первым никакого отношения, причем в неправильном порядке, с целью запутать ее. Но что-то она поняла.
Что же?
Вильям начал все сначала.
Что ему известно?
Текст на языке, умершем много тысяч лет назад.
Отлично.
Который кто-то превратил в черно-белые матрицы.
Отлично.
Матрицы, которые спрятали с помощью шифра с четырехзначной основой.
И который потом…
Стоп! Стоп!
Он остановился.
Перевел дух, запыхавшись без всякой на то причины.
Его посетило то же самое чувство, во второй раз за одно утро. Пьянящее ощущение удовлетворения собой, когда ты обнаруживаешь нечто, все время лежавшее на поверхности, точно как имя актера, женатого на актрисе, снимавшейся в таком-то фильме, которое вспоминаешь, когда перестаешь думать о нем.
Матрицы.
Вот оно!
Вильям стоял абсолютно неподвижно, прижимая лицо к кафелю. Глаза закрыл, чтобы удержать мысль, прежде чем она исчезнет снова.
Внезапно он понял. Структура пикселированных картинок. Он знал, где видел ее раньше. Это было столь же абсурдно, как и естественно.
И столь же внезапно он осознал, что предложенная ему для решения задача более невероятная, чем он предполагал сначала.
– Мои поздравления.
Голос, неожиданно прозвучавший за спиной Вильяма, заставил его резко вздрогнуть от испуга, повернуться и спросить самого себя, как долго он стоял, прижав голову к кафелю, и как долго кто-то мог наблюдать за ним, оставаясь незамеченным для него.