Но лишь на день‑два. Потом он, если дорожит своей работой, все равно должен будет отзвонить им и сообщить, что нашел в компьютере нечто странное – совпадающие с присланными отпечатки пальцев некоего Джея Бекера, их бывшего сотрудника. Знаешь, Джей всегда подозревал, что, попади он в передрягу, ему останется только воспользоваться поручительством и бежать.
– Значит, мы делаем все возможное, чтобы помочь ему бежать от поручителя?
– Иначе все возможное сделает суд, – сказал я.
– И он того стоит?
Я взглянул на нее:
– Да.
Проехав мост, мы очутились в Сент‑Питерсбурге, и я сказал:
– Назови мне какие‑нибудь альбомы Дилана.
– "Блондинка за блондинкой".
– Не то.
– "Лучшие хиты".
Я поморщился.
– Что? – Она вдруг ощерилась. – Ладно. «На четвертой стрит как штык».
Я взглянул на карту.
– Ты чудо, – сказал я.
Она сделала жест, будто протягивает мне диктофон:
– Не могли бы вы сказать то же самое в микрофон?
Четвертая стрит пересекала весь Сент‑Питерсбург. Длина ее насчитывала по меньшей мере миль двадцать. И сейфов с ячейками на ней было понатыкано видимо‑невидимо.
Но станция автобусов «Грейхаунд» здесь была всего одна.
Мы подъехали к парковочной стоянке. Энджи осталась в машине, я же пошел на станцию, нашел там двенадцатую ячейку сейфа и набрал нужные цифры, чтобы открыть замок. Он щелкнул, открывшись с первой же попытки, и я вытащил из ячейки кожаную спортивную сумку. Я прикинул ее на вес – сумка не была чересчур тяжелой. Судя по весу, в ней могла бы находиться одежда, но проверять содержимое я решил попозже, когда сяду в машину. Я закрыл ячейку и, выйдя из здания станции, сел в машину.
Энджи вырулила на Четвертую стрит, и мы покатили по району, застроенному настоящими трущобами; местные жители посиживали на крылечках, нежась на солнце и отмахиваясь от мух, на перекрестках кучковались подростки, половина уличных фонарей была разбита.
Я поставил сумку на колени и раскрыл молнию. И с минуту не мог оторваться от лицезрения.
– Прибавь‑ка скорости, – сказал я Энджи.
– Почему?
Я дал ей заглянуть в сумку.
– Потому что там не меньше двухсот тысяч долларов.
Она нажала на газ.
– Господи боже, Энджи, – сказал Джей, – в прошлый раз, когда я вас видел, ты была вылитая Крисси Хайнд, усвоившая уроки моды Мортиции Адаме, а теперь просто островитянка какая‑то.
Дежурный протянул Джею через конторку бумагу для подписи.
– Вы всегда знали, как подольститься к женщине.
Джей подписал бумагу и отдал ее обратно.
– Но ведь правда же! Я и думать не думал, что кожа белой женщины может так посмуглеть!
– Ваши личные вещи, – сказал тюремщик, высыпая на конторку содержимое плотного пакета.
– Осторожно, – сказал Джей, когда о конторку стукнулись часы. – Это «Пьеже».
Дежурный засопел.
– Одни часы Пе‑же... Скрепка для купюр, золотая... Шестьсот семьдесят пять долларов наличными. Брелок для ключей один... Тридцать восемь центов мелочи...
Когда дежурный, перечислив остальные вещи, подвинул все через конторку к Джею, тот прислонился к стене и зевнул. Взгляд его с лица Энджи переметнулся на ее ноги, потом скользнул выше по укороченным джинсам и тертой футболке с рукавами, продранными на локтях.
Она сказала:
– Хотите, я повернусь, чтобы вы могли полюбоваться на меня и сзади?
Он пожал плечами:
– Уж простите арестанта, мэм.