Мы устроили пикник на Лугу, ходили по музеям, пили чай в «Ритце», катались на аттракционах в Паблик‑Гарден. Это был чудесный день. – Она поглядела в окно. – А часа в три мы наткнулись на ребенка. Он был моего возраста – а было мне тогда лет одиннадцать. Китайчонок, и он плакал навзрыд, потому что кто‑то из проходящего мимо школьного автобуса бросил в него камень и камень попал ему в глаз. И моя мать – я никогда этого не забуду – прижала его к груди, плача вместе с ним. Плакала она беззвучно, но слезы текли по ее щекам, а кровь мальчика пачкала ей блузку. В этом была она вся, Патрик. – Дезире отвернулась от окна. – Она плакала из‑за других.
– И за это вы ее убили?
– Я не убивала ее! – прошипела Дезире.
– Нет?
– У нее машина сломалась, кретин! Понятно тебе? Это не планировалось. Она не должна была находиться в машине с Тревором. Она не должна была умереть.
Громко закашлявшись в кулак, она сделала резкий хриплый вдох.
– Произошла ошибка, – сказал я.
– Да.
– Вы любили ее.
– Да.
– Страдали из‑за ее гибели, – сказал я.
– Такого ты себе и вообразить не можешь!
– Хорошо, – сказал я.
– Хорошо, что она умерла или что я страдала из‑за ее гибели?
– И то и другое, – сказал я.
Большие чугунные ворота перед нами раскрылись, когда мы подъехали к подъездной аллее, ведущей к дому Тревора Стоуна. Я въехал в брешь, и ворота за мной опять закрылись, а фары машины осветили аккуратно подстриженные ухоженные кусты и живые изгороди по бокам. Потом мы свернули влево, объезжая по белой гравиевой дорожке овальной формы лужайку с огромной купальней для птиц посреди нее. Дом находился метрах в ста от нас, и мы поехали мимо высаженных в два ряда белых дубов. Величественные деревья высились гордо и стойко, как часовые, через каждые пять метров.
Аллея уперлась в тупик, но Дезире сказала: «Дальше – сюда», – и ткнула пальцем. Я объехал фонтан, и он вдруг заискрился – желтые огоньки света запрыгали в пенистых струях, а над ними стала медленно вращаться бронзовая нимфа, и мертвые глаза ее на ангельском личике проводили меня взглядом.
Дорога устремилась к углу дома, и я, дав задний ход, очутился в сосновой рощице возле переделанного во флигель сарая.
– Здесь поставьте, – сказала Дезире и указала на лужайку слева от сарая.
Я подъехал и выключил мотор.
Она взяла ключи и вышла из машины; под наставленным на меня через ветровое стекло пистолетом я открыл дверцу с моей стороны и ступил в темноту и холод, казавшийся вдвое сильнее, чем в городе, из‑за воющего ветра с океана.
Я услышал характерный звук, с каким вставляется обойма в автоматический пистолет, и, повернувшись, увидел черное дуло, а за ним – Джулиана Арчерсона.
– Вечер добрый, мистер Кензи!
– Шатун... – сказал я. – Как всегда, рад встрече с вами.
В полумраке я различил какой‑то медный цилиндр, торчащий из левого кармана его пальто. Когда глаза мои привыкли к неясному освещению, я вгляделся получше и понял, что это похоже на кислородный баллон.
Подойдя к Джулиану, Дезире приподняла свисавшую из баллона трубку, расправила ее, и из темноты вынырнула полупрозрачная желтая маска.
Она сунула маску мне в руки и отвернула вентиль баллона со словами:
– Пососи‑ка!
– Вы что, смеетесь?
Джулиан ткнул мне в челюсть дуло пистолета:
– У вас нет выбора, мистер Кензи!
– Ну, за госпожу Дженнаро, – сказала Дезире сладким голосом, – неповторимую и единственную!
– Медленно, – сказал я, поднимая маску.