Безупречно красивая, добрая, участливая – словом, как раз те качества, которых не хватало отцу. Но с течением времени я понял, что это все игра. Что она просто хороший лицедей, лучше, чем ее отец. А по существу ничем от него не отличается. Но, будучи пожилым, давно утратившим наивность человеком, я пересмотрел свой взгляд на ситуацию и, насколько это было возможно, использовал ее в своих интересах. Дезире использует меня, я же – ее, и оба мы молим Господа о скорейшей кончине Тревора Стоуна. – Он улыбнулся. – Может быть, она и не лучше своего отца, зато красивее и в постели с ней куда забавнее.
Нельсон Ферраре взглянул на меня мутным взглядом и почесался через ткань халата. В открытую дверь на меня пахнуло застарелыми запахами пота и плохой еды, пропитавшими его квартиру.
– Так ты хочешь, чтобы я присмотрел за этим парнем?
Дэниел Гриффин выглядел жутко испуганным, сам Нельсон еще не успел его напугать, хотя и должен был бы. Напугала его квартира Нельсона.
– Ага. До полуночи. Три сотни баксов.
Он протянул руку, и я вложил в нее банкноты.
Он отступил от двери со словами:
– Заходи, старичок.
Я толкнул Дэниела Гриффина через порог, и тот неверными шагами направился в гостиную.
– Прикрутишь его наручниками к чему‑нибудь там при необходимости, Нельсон. А бить не надо. Совсем не надо, ни капельки.
Нельсон зевнул:
– За три‑то сотни я ему и завтрак сделаю. Жаль, повар я никудышный.
– Это возмутительно! – воскликнул Гриффин.
– А в полночь пусть отправляется на все четыре стороны, – сказал я Нельсону. – Ну, бывай.
Нельсон повернулся и захлопнул дверь.
Идя по коридору, я сквозь тонкие стены его жилища расслышал слова:
– Здесь ведь у нас разговор короткий, дружок. Тронешь дистанционный пульт – я тебе руку ржавой пилой оттяпаю.
Обратно в центр я поехал на метро – из гаража на Кембридж‑стрит, места ее постоянной дислокации, мне надо было забрать мою машину «порше 1963», отреставрированную тем же образом, что и «фалькон» Джея, – потихоньку, деталь за деталью, и так в течение многих лет, пока машина не приобрела пристойный вид. Через какое‑то время я понял, что меня занимает не столько результат, сколько сам процесс реставрации. Как сказал однажды мой отец, указывая на здание, в строительстве которого он принимал участие еще до того, как стал пожарным: – На все это здание целиком я плевать хотел, но вот видишь этот кирпичик, Патрик? А вот здесь их целый ряд на третьем этаже, видишь? Это я их клал. Я их первый в руки брал. И они меня переживут.
Так и случилось. Труд и его результат всегда переживают того, кто трудился. Это тебе подтвердит любая тень древнеегипетского раба. И вероятно, думал я, опуская крышу своей машины, именно с этим Тревор и не может смириться. Потому что, насколько я разбираюсь в его делах (а разбираюсь я в них очень слабо – ведь они так многочисленны и разнообразны), шансы его получить бессмертие весьма невелики. Не похоже, чтобы он был строителем. Он был покупателем, продавцом, пользователем, но кофейные зерна в Эль‑Сальвадоре и доходы, ими приносимые, теряют вещественность, едва этот кофе выпивается, а деньги тратятся.
Какие кирпичи хранят тепло твоих пальцев, Тревор?
Какие возлюбленные хранят в памяти твои черты, вспоминая тебя с радостью и нежностью?
Где твой след на этой планете?
И кто скорбит о твоем уходе?
Никто.
Я держал в бардачке сотовый и позвонил по нему Энджи на сотовый в «краун Виктория». Но она не ответила.
Припарковавшись возле дома и включив сигнализацию, я поднялся наверх, сел и стал ждать.