– И ты помог ей в этом, – сказал я.
– Нет, господи, нет! Я любил Тони! Вправду любил! Но Дезире... она ведь...
– Большая сука, – подсказала Энджи.
Он закрыл рот и уставился на свои босые ноги.
– Думаю, второй такой суки во всем мире не сыщешь, – сказал я. – Вот ты и помог ей убить твоего лучшего друга. И должен жить теперь с этим и мучиться до скончания дней. Так что держись и запасайся силами.
Мы направились к двери.
– Она и вас убьет тоже, – сказал Дональд.
Мы оглянулись. Склонившись над столиком, он дрожащими пальцами совал в кальян марихуану.
– Если вы встанете ей поперек дороги – всё, что ей поперек дороги, она просто стирает в порошок. Она знает, что я в полицию не побегу, потому что... Ну кто я такой? Я ничто. Понимаете? – Он бросил взгляд на меня. – А Дезире, она ведь как? Ей траханье особо ни к чему. Хоть она и здорова это делать, а ни к чему. А вот что ей надо, что ее заводит по‑настоящему – могу поспорить, – так это уничтожать, стирать людей в порошок, это ей как шутиха, как фейерверк на Четвертое июля.
35
– Какой ей прок возвращаться сюда? – спросила Энджи, налаживая бинокль и нацеливая окуляры на освещенные окна кондоминиума Джея на Уиттьер‑Плейс.
– Возможно, дело тут вовсе не в воспоминаниях ее мамаши, – сказал я.
– Думаю, про них можно просто забыть.
Мы поставили машину на стоянке под пандусом съезда с эстакады на островке между новой Нашуа‑стрит‑джейл и Уиттьер‑Плейс. Мы притаились на своих сиденьях, чуть не вдавившись в них, но так, чтобы нам открывался хороший обзор окон спальни и гостиной Джея, и за время, пока мы там сидели, в окнах мелькали две фигуры – мужская и женская. Сказать точно даже про женскую фигуру, что это Дезире, мы не могли, так как тонкие шторы Джея были задернуты и видели мы лишь силуэты. О том, кому принадлежала мужская фигура, оставалось вообще лишь гадать. Но, учитывая систему сигнализации в квартире Джея, мы все же могли надеяться и даже ручаться, что женщина в окне – это Дезире.
– Так что бы это могло быть? – продолжала Энджи. – Я ведь что хочу сказать – два миллиона она, по‑видимому, заграбастала, надежно укрыла во Флориде и может с такими деньжищами отправляться хоть к черту на рога. Так зачем ей возвращаться?
– Не знаю. Возможно, чтобы завершить дело, начатое год назад.
– Убить Тревора?
Я пожал плечами:
– Почему бы и нет?
– Но с какой целью?
– А?
– С какой целью? Эта девица, Патрик, ничего не делает просто так или по причинам чисто эмоциональным. Когда она убила мать и попыталась убить отца, каков, ты думаешь, был ее главный мотив?
– Эмансипация?
Она покачала головой:
– Это недостаточно серьезная причина.
– Недостаточно серьезная причина? – Я опустил бинокль и взглянул на Энджи. – Не думаю, что ей так уж нужны причины. Вспомни, что она сделала с Илианой Риос. Что она, черт возьми, сделала с Лизардо.
– Верно, но логика тут и там есть. Пускай извращенная, но есть. Лизардо она убила, потому что он являлся единственной ниточкой, связывавшей ее с тремя парнями, которые убили ее мать. А Илиану Риос она убила, потому что это помогало ей замести следы, когда она выкрала у Прайса обратно два миллиона. Но что выгадывала она восемь месяцев назад, когда пыталась убить отца?
– Ну, первоначально, как мы можем предположить, это были деньги.
– Каким же это образом?
– Наверное, она являлась единственной его наследницей по завещанию. Родители умирают, и она получает несколько сотен миллионов.