Он посмотрел на меня секунду-другую с каким-то загадочным выражением лица, потом сказал, пожав плечами:
- Один замок или другой, какая разница для Измененного? Господин наш Янидд добр, он лучше, чем наместник Кембрийский, но, с другой стороны, это не играет особой роли.
- А родители? - спросил я. - Разве ты не хотел бы снова увидеть их, если бы представилась такая возможность?
- Но ее нет, - сказал он. - Я не могу, как ты, путешествовать по стране. Так зачем же мечтать о невозможном?
В голосе Лана слышалась обреченность, но ни в интонации Измененного, ни в его позе я не уловил сожаления. Я насупил брови: сколько времени я мечтаю о несбыточном, думаю о мире с Повелителями Небес, размышляю о том, как бы улучшить положение Измененных, мечтаю узнать что-нибудь о судьбе драконов из древних легенд. Мне казалось, что нельзя жить без мечты. Я поделился своими мыслями с Ланом.
Тот улыбнулся и ответил:
- Наверное, в этом-то и есть разница между нами, Давиот. У нас, Измененных, нет такой привязанности к семье и интереса к прошлому, как у вас, Истинных. У нас другая доля, а мечты могут скорее причинять боль.
- У тебя нет привязанности к семье? - спросил я его.
- Думаю, что такой, как у тебя, нет, - ответил он. - Колдовство превратило зверей, наших предков, в людей, а звери ведь не дорожат своими родителями, а?
Снегопад продолжался четырнадцать дней, а потом небо очистилось. Было приятно вновь видеть его голубизну и сияние солнца, хотя температура упала так низко, что весь Морвин лежал закованный, как в броню, в белый наст. Ветра не было, но воздух перехватывал дыхание. Вода в колодцах и резервуарах замерзла, и тут и там поднимались дымы костров, с помощью которых люди вытапливали драгоценную влагу. На улицах, которые прежде чистили лопатами, зазвенели ломы скалывавших лед Измененных. Кожа рук примерзала к железу. Янидд открыл склады, выдавая продукты, которые припас на случай осады, голодавшему населению. Лед сковал гавань и бухты. Рыбаки, которые теперь могли выйти в море, доносили о том, что рыба ушла. С материка крестьяне слали известия о том, что земля затвердела так, что никакой плуг не берет.
И так, это я узнал от Лэны, было повсюду в Дарбеке, и хуже всего на севере. Сламмеркин и Треппанек покрылись льдом, люди все упорнее поговаривали о надвигавшемся голоде. У меня не было ни малейшего желания отправляться в путь в такую пору, но приказ есть приказ. Я начал готовиться к отъезду.
Моя последняя трапеза в Морвинском замке проходила в подавленной атмосфере. В то время как наместник и жрица-ведунья продолжали молчать о своей уверенности в том, что все происходившее с погодой было инициировано Повелителями Небес, сдержать слухи было невозможно. Я слышал, о чем говорили в городе, да и солдаты уже открыто обсуждали тему оккультных манипуляций. Добросердечные жители Морвина полюбили меня, как и я их, поэтому мне впервые с тех пор, как я встретил Кристин в Трирсбри, так не хотелось уезжать из города.
Итак, нацепив на свое лицо одну из самых радужных своих масок, я поблагодарил своих добрых хозяев за их гостеприимство, попросив их остаться в теплом зале, а сам поднялся и отправился собирать вещи. Мне хотелось, чтобы было так, и они, подчиняясь моему желанию, проводили меня только до главной двери.
Янидд проследил за тем, чтобы я уехал от него, снабженный на дорогу всем необходимым: мои седельные сумки были набиты до отказа провизией и запасной одеждой, хотя я и без того уже навьючил на себя все, что можно, и, подходя к конюшням, более всего походил, наверное, на фигляра из балаганной пантомимы. Серая кобыла моя обросла шерстью, и бока ее изрядно округлились от хорошего питания и продолжительного отдыха. Она не желала становиться под седло, и мне понадобилось время и ряд весьма искусных телодвижений, чтобы подготовить ее. Лошадь чувствовала, что впереди нас ждет дорога, и вовсе не жаждала отправляться в нее. Выводя лошадь, я увидел Лана; мы уже попрощались с ним, и меня удивило его появление здесь. Очевидно, он выскользнул из башни тайком, так как был одет только в рубаху и панталоны и дрожал от холода, несмотря на то что в конюшне горели жаровни.
- Я вовсе не в восторге от такой погоды, - сказал он, - но мне надо кое-что передать тебе.
Я взял кобылу под уздцы, она немедленно начала топтаться и показывать зубы. Что же такое имел в виду Измененный? У его соплеменников было так мало собственности, чтобы делать подарки на дорогу. Не желая казаться нелюбезным, я сказал:
- Общество твое, друг мой, было самым лучшим подарком, как и твое доверие ко мне. Больше мне ничего не нужно.
Он улыбнулся и, достав что-то из-под рубахи, протянул мне. Это оказались переплетенные между собой косичкой красные, белые и черные волоски. Я привязал свою строптивицу и взял у Лана то, что он протягивал мне. Я понятия не имел, что это, разве что какая-то безделушка, призванная служить знаком нашей крепнущей дружбы и взаимного доверия.
- Спасибо, - поблагодарил я, но Лан поднял руку, требуя, чтобы я выслушал его.
- Ты, вероятно, будешь помнить обо мне и так, но мне хотелось бы, чтобы это было у тебя, когда ты встретишь Измененных, которые понимают значение этого предмета. Они, если будет надо, помогут тебе.
В его голосе чувствовалась непонятная серьезность, и я понял: браслет этот означает больше, чем простой символ. Я кивнул, а Лан знаком попросил меня вытянуть руку, чтобы он мог обвязать свой подарок вокруг моего запястья.
- Спасибо, - снова сказал я и собирался было открыть рот, чтобы попросить разъяснений, но Лан лишь улыбнулся и, сжав мою руку, сказал:
- Это может оказаться весьма полезной вещицей, Давиот. Береги ее, а когда кто-нибудь из твоих соплеменников спросит, что это, говори: мол, так - сувенир.
А затем, прежде чем я успел задать вопрос, Лан точно растворился, исчезнув в тени дальнего конца конюшни.
…Выбранный мной маршрут оказался нелегким. Во многих местах дороги просто не было видно. Я двигался по наитию, на ощупь, по подсказке местных жителей и по едва различимым приметам, обозначавшим дорогу. Между Морвином и Вайтфишем находилось всего три замка, а селения попадались довольно редко. Местность эта поднималась над уровнем моря навстречу раскатистым склонам высокогорья, встречаясь с ним там, где большой центральный массив обрывался возле вод южного моря. Места эти стали обиталищем пастухов, людские жилища вообще попадались крайне редко, и на исходе дня я забеспокоился, поняв, что могу не найти себе теплого ночлега.
Солнце быстро рушилось за горизонт, поднявшийся ветер был остр точно бритва, вздымая своими порывами снежную пыль, встававшую то тут, то там призраками зимы. Когда спустились сумерки, беспокойство переросло в страх. Кобыле моей не помешал бы отдых в теплом стойле, а мне хороший костер и стены, способные защитить меня от ветра. Вся местность лежала как на ладони, и никакого убежища на ней и близко не было видно. Поэтому я двинулся дальше в надежде обрести какое-нибудь укрытие. Наконец с подветренной стороны покрытого снегом хребта я увидел то, что должно было быть хижиной пастуха. Я заметил трубу дымохода, но ни дыма, ни света не наблюдалось. Странно, что не слышно было даже собачьего лая: животное не могло не почувствовать приближения чужака. Мне было как-то не по себе. Солнце скрылось, и склон, на котором находилась избушка, окутал вечерний сумрак, подсвечиваемый только искорками звезд да светом луны. Я остановил лошадь и прокричал хозяину, предупреждая о своем появлении. Ответом мне была тишина. Я толкнул дверь плечом и вошел в помещение.
За дверью я нашел одну-единственную, правда, большую и прибранную, но довольно скудно обставленную комнату. Из-за отсутствия пламени в очаге все место казалось мрачным и жутковатым.
Моя серая кобыла нетерпеливо заржала, требуя еды и стойла. Рядом с хижиной виднелись очертания потонувшей под снегом пристройки. Я не представлял себе, каким образом смогу расчистить вход, и потому был вынужден повести свою лошадь в хижину. Что я и сделал, взяв животное под уздцы. Кобыла опрокинула стул, и я потребовал от нее лучшего поведения, на что она ответила рассерженным храпом и демонстрацией своих желтых зубов. Я освободил животное от узды, почистил его и дал овса. Такое обращение несколько смягчило мою строптивицу, а я тем временем, бросив в очаг несколько поленьев, развел огонь. Я чувствовал себя виноватым за то, что пользуюсь таким ухоженным помещением как конюшней, но что еще было мне делать? Я подумал, что назавтра все здесь уберу.
Я поел. Мне даже посчастливилось найти жбан домашней настойки, и я угостился одной-другой чашей этого напитка. Затем, вознеся хвалу моим невольным хозяевам и растянувшись на самой большой из трех кроватей, с удовольствием заснул.
В ту ночь мне снился странный сон. Я помню его так же хорошо, как и все прочие, о которых уже рассказывал. Он и был так или иначе связан с другими снами, точно дух дубовой рощи близ Камбара коснулся моей головы и вложил в нее этот сон, только вот то, что развернулось передо мной в этом ночном видении, оказалось не совсем понятным мне. Вот что я увидел:
Снова я стоял там, окутанный клубящейся серой дымкой, но на сей раз тьма вокруг меня была холодной, как ночь за стенами моего убежища. Ветви дубов покрыла наледь, снег под ногами был глубок. Я осмотрелся и снова увидел призрачные тени воинов, поглощенных сражением. Сам не понимая зачем и совершенно против своей воли я закричал, чтобы они прекратили драку. Бойцы, обратив ко мне свои взоры, опустили мечи и секиры. Я испугался, хотя они не собирались причинять мне вреда, а просто стояли, окружив меня и молча ожидая, что я скажу что-нибудь еще. Чего-то они, я чувствовал, ждали от меня, но чего именно, я не знал.