* * *
Я вышел от Скарятиных, совершенно очарованный Анной Николаевной. Умная, прямая, интересная - и столько всего знает! Одно удовольствие дружить с такой.
Николай Григорьевич также произвел очень приятное впечатление. Он взял с меня слово, что я непременно приду в его театр на премьеру оперы "Гамлет" (новейшее сочинение его друга, композитора Бухонёва).
Когда я, в превосходнейшем настроении, уже направлял стопы свои в "Осинки", неподалеку от дома Скарятиных меня остановил некий субъект.
- Прошу меня простить, - заговорил он. - Имею честь видеть господина Городинцева-младшего?
- Да, это я, - ответил я, настораживаясь.
Субъект был облачен в короткое пальто с барашковым воротником и широкими, вытертыми, барашковыми же, обшлагами. На голове у него косо сидела барашковая шапка. Лицо под шапкой было у него какое-то шалое.
- Лисистратов, драматический актер, - представился он, приподнимая шапку и тотчас роняя ее обратно себе на макушку. - Вы обо мне уже слыхали?
- Да, - не моргнув глазом соврал я.
- Я и не сомневался! - фыркнул Лисистратов. - И наверняка ничего хорошего, коль скоро вы возвращаетесь от Скарятина с его ученой дочерью.
- Ваша персона, - произнес я, - не была предметом обсуждения между мною, Николаем Григорьевичем и Анной Николаевной.
- Разве? - удивился он.
- Представьте себе! - отрезал я, надеясь решительностью моего тона отвратить его от себя.
Но я добился прямо противоположного результата. Лисистратов захихикал и вцепился в мой локоть.
- Идемте, дорогой Городинцев, идемте же, - проговорил он прямо мне в ухо и повис на моем локте всей своей тяжестью. - Я покажу вам здешние трактиры, по крайней мере, один весьма приличный, где никогда не откажут в долг.
- Позвольте, - я сделал неубедительную попытку освободиться, - мне не нужен трактир. Я предпочитаю домашнее…
- Как это - не нужен трактир? - забормотал Лисистратов. - Всем нужен трактир! - Он вдруг посмотрел прямо мне в лицо твердым взором. - Вы ведь не собираетесь приглашать меня к себе в дом, не так ли?
- Не собираюсь, - сказал я, с ужасом соображая, что веду себя чересчур откровенно и потому невежливо. - С чего вы взяли?
- Ну вот, - обрадовался он. - И я вас не собираюсь… потому что мое обиталище, видите ли, мало приспособлено для принятия в нем каких-либо гостей, особенно же петербургских и совершенно неподготовленных… А все это из-за Скарятина и особенно - из-за Анны Николаевны. Вы уже знаете, конечно, что покойный Кузьма Кузьмич, святой человек, к ней сватался? К Анне?
Он увлекал меня дальше по шоссейной дороге, затем свернул на проселок и двинулся по прыгающим деревянным мосткам, настеленным поверх грязи, по маленькой узкой улице.
- Здесь не очень чисто, но это вовсе не потому, что в Лембасово не существует каменной мостовой, - сообщил Лисистратов. - Отнюдь. Наоборот, здесь есть каменная мостовая, однако наша почва гораздо сильнее, нежели творения рук человеческих. Вы, наверное, уже имели случай наблюдать, как климат и прочие погодные условия разрушают все, что имеет искусственное происхождение. Идеал здешней природы - блин! Да-с, блин, ровный и ничем не прикрытый, так сказать, не начиненный блин. Если произвести археологические раскопки, то можно обнаружить несколько слоев мостовых, принадлежащих к различным историческим эпохам. Но увы! Во-первых, никто не интересуется здесь археологией; все помешаны на палеонтологии. Оттого и предпочитают выкапывать из земли не мостовую, а безмолвных каменных моллюсков и прочих гадов, как голых, так и чешуйчатых. Во-вторых, это все равно бессмысленно, ибо природа сильнее. Поэтому аборигены ежегодно выкладывают по осени мостки, которые за зиму неизбежно сгниют и разложатся. Таков, замечу, и общий символ всей человеческой жизни! Снег создаст подобие хорошей дороги, а к весне опять настанет надобность в мостках. Таким способом у нас принято отмечать круговорот природы и вообще смену времен года.
- Лисистратов - настоящая ваша фамилия? - перебил я.
Он поглядел на меня сбоку, моргая маленькими, добрыми, светлыми глазками.
- А почему вы думаете, будто нет?
- В театральной среде принято брать себе псевдонимы, - блеснул познаниями я.
- Это так; однако по всем документам я именно Лисистратов, - ответил мой спутник. Он остановился перед большим, темным домом, широким, с покосившимся входом. - Мы пришли.
В трактире было немного народу. Лисистратов усадил меня за стол поближе к растопленному камину и пошел договариваться с хозяином. Я сидел, рассеянно глядя в огонь и краем уха слушая, как Лисистратов что-то втолковывает своему собеседнику и как тот нехотя соглашается. Скоро мой новоявленный приятель возвратился ко мне, уселся напротив и сообщил, что сейчас нам принесут горячие щи и водку.
Я возразил, что не имею обыкновения употреблять щи в это время суток, что до водки, то с некоторых пор предпочитаю не пить ее вовсе; но Лисистратов только рассмеялся:
- Сразу видать поповича! Еще скажите, что по пятницам не вкушаете скоромного.
- А если скажу?
- Я не поверю, - ответил Лисистратов.
Тут явился парень с обмотанными фартуком чреслами, похожий больше на сапожника, чем на трактирного слугу.
Он выставил перед нами на столе тарелки, большую супницу с торчащей из нее ложкой, вазочку со сметаной, графин со стопочками, корзинку с нарезанным хлебом и блюдечко с мелко накрошенными чесноком, укропом и петрушкой. Я мгновенно поддался соблазну и разжился тарелкой щей, а Лисистратов налил мне водки и удовлетворенно произнес:
- Я ведь предрекал вам, что не устоите!
Мне сделалось тепло и весело, более того - я ощутил к Лисистратову большую симпатию. А тот, наклонившись ко мне через стол, говорил, почти не шевеля губами, как будто опасался слежки:
- Вы ведь решили, конечно, что эта девица, Анна Николаевна, есть светлый образ? Она на всех так воздействует при помощи своих моллюсков. А сама, кстати, перестарок. Ей тридцать шесть, она вас уведомляла?
- Анна Николаевна на свой возраст никак не выглядит, - сказал я.
- Так-то оно так, но возраст у женщины не в чертах лица и не в обвислости кожи, а во взгляде. Чем больше женщина увидела и обдумала, тем старше у нее взгляд. А Анна Николаевна, смею вас заверить, повидала на своем веку!
- И чего она такого повидала? - спросил я.
- По-вашему, возможно прожить тридцать шесть лет и ничего не повидать? Это фактор времени! - глубокомысленно ответил Лисистратов. - Объективность требует признать.
- Понятно, - сказал я.
- Отказать Кузьме Кузьмичу! - проговорил Лисистратов. - Это, знаете ли, был поступок! О нем много рассуждали в местном обществе. Ведь Кузьма Кузьмич, покойник, был почти святой. Ему натурально поклонялись. Даже из соседней деревни пришла одна мамаша с золотушным ребенком и крепкой верой. Не слыхали? Вообразите, верила, бедная, что Кузьма Кузьмич наложением рук способен исцелить ребенка. И что бы вы думали?
- Что? - спросил я, потому что Лисистратов сделал ужасно долгую паузу и впился в меня взглядом.
- Возложил! - объявил Лисистратов. - Долго противился - от осознания недостоинства; но затем все-таки сдался на уговоры и возложил.
- А ребенок? - спросил я.
- Ребенок, вроде бы, стал лучше, но потом все-таки помер. Правда, помер он от воспаления легких, - прибавил Лисистратов. - Я эту историю вам к тому рассказываю, что в святость вашего дядюшки многие верили. А Анна Николаевна осмелилась ему отказать. Как вы на это смотрите?
- Как на честный поступок молодой женщины, - брякнул я.
Почему-то мне было неприятно воображать Анну Николаевну - с ее русыми стрижеными волосами и мозольками на ладонях - замужем за старым (а теперь уж и вовсе покойным) Кузьмой Кузьмичом.
- Искренний поступок - да, - подхватил Лисистратов. - Но честный ли?
- А в чем разница? - спросил я.
Лисистратов вместо ответа налил нам обоим опять водки.
- Я, между прочим, блистал в драматических ролях, - поведал он. - В Лембасово имелся когда-то второй театр, драматический. Вы не знали?
- Правда? - удивился я, ощущая, как водка начинает оказывать воздействие на мои мыслительные способности.
- Вы удивлены? А между тем наше захолустье обладало двумя театрами и концертным залом. Теперь вместо концертного зала - стадион, драматический театр захирел и умер; процветает одна лишь опера, которой завладел господин Скарятин, так вам полюбившийся. - Лицо Лисистратова сделалось злым, сморщенным. - Это была его интрига, чтобы изничтожить драму! Его и Бухонёва, которому он так покровительствует. А я остался без заработка и постепенно впадаю в ничтожество. Но я - ничто! Вместе со мной пошел ко дну величественный корабль драмы!
Он помолчал, выпил, налил себе одному, опять выпил (я в это время доел щи) и сказал:
- А если бы Анна Николаевна снизошла ко мне, всё было бы по-другому. Но она слишком гордая.
"Интересно, - подумал я, - неужели здесь все поголовно влюблены в Анну Николаевну? И не того ли ожидала она и от меня?"
Мысль эта показалась мне и лестной, и заманчивой, и устрашающей. Надо признать, в те годы я много думал о женщинах, и при том всегда бессвязно.
Я выпил еще водки и заговорил о женщинах с Лисистратовым. Тот внимательно слушал, подливал мне, сочувственно кивал, приводил какие-то примеры и заверял, что полностью разделяет мои чувства.
Затем он объявил, что должен освежиться, и исчез, а я остался в одиночестве и от скуки принялся водить ногтями по толстой трактирной скатерти. Вскорости одиночество мое было нарушено. Я поднял голову и увидел своего дворника, Серегу Мурина.
Тощая щека Мурина болезненно дергалась.