И снова ощущение дежавю: длинные гулкие коридоры, факелы, решетки, стража. А вот и крепостной двор, чем-то похожий на площадь Вогезов в Париже: еще б статую короля Людовика, фонтан да деревья. Увы, здесь деревьев не было, лишь зеленела местами уже успевшая выгореть на местном жгучем солнышке травка. Прямо по траве и пошли, пересекли весь двор по диагонали, а затем поднялись по широкой лестнице, что вела на второй этаж, в просторный кабинет с распахнутыми настежь ставнями. Окна, конечно же, выходили во двор, снаружи оставались лишь бойницы да пушки, крепость все ж таки.
За длинным, устланным зеленым сукном столом, под портретом какой-то коронованной особы в парадной золоченой раме, узника дожидались трое, один из которых был священник в длинной, фиолетового цвета сутане, другой - длинный, как верста, военный в белом щегольском мундире с серебряными пуговицами и галунами, и третий - явно штатский - добродушного вида толстяк в камзоле темно-синего бархата и ослепительно-белой сорочке. Этакая сталинская "тройка" для суда над врагами народа - начальник местного отдела НКВД, председатель партбюро, прокурор. Интересно, кто здесь за прокурора? Священник? Вряд ли. Так что же - толстяк?
- Ага, явился! Это тебя прозвали Висельником? - первым как раз и начал беседу толстяк, и теперь он уже не казался Громову таким добродушным.
Сесть узнику не предложили, он так и стоял в углу, а чуть позади - два вооруженных палашами стража.
- Ну? - не дождавшись мгновенного ответа, фальцетом взвизгнул толстяк. - Не желаешь с нами разговаривать? А ты, я вижу, упорный… как те дикари, что сидят здесь уже второй месяц, и скоро, видно, сдохнут, ежели мы их допрежь того не повесим… А, господа?
Толстяк оглянулся на своих коллег, и все трое весело засмеялись, после чего военный, вздернув длинный породистый нос, вновь повернулся к пленнику и вальяжно махнул рукой:
- И что? Ты тоже собрался на что-то жаловаться? Так тут у нас есть алькальд, сеньор де Арадо… и наш священник, почтеннейший отец Маркос, тоже с удовольствием выслушает тебя. Все выслушают, - вояка недобро засмеялся. - Кроме меня! Я - комендант крепости, полковник Мигель д'Аргуэлья-и-Монца не склонен слушать разного рода висельников и авантюристов вроде тебя, подлый английский пес! Ты все услышал? А теперь - говори!
- Я счастлив, почтеннейшие сеньоры, что нынче нахожусь среди вас, - вспомнив уроки месье де Кавузака, молодой человек сделал шаг вперед и поклонился с такой галантностью, какая сделала бы честь любому версальскому щеголю. - Да-да, счастлив! Я и мои друзья жестоко пострадали от произвола узурпатора, этой проклятой самозваной свиньи - эрцгерцога австрийского Карла.
- М-ма-алчать! - чуть заикаясь, внезапно побагровел толстяк. - Не погань своим подлым языком царственную особу!
- Чего ты разорался-то, алькальд, - удивленно обернулся к нему полковник. - Он же Карла имел в виду - самозванца и узурпатора. И вообще - чего ты такой нервный?
Алькальд упрямо набычился и засопел:
- Так-то оно так, но… сегодня он Карла ругает, завтра - Филиппа. Никакого почтения к королям! Так, знаете, до чего можно договориться? Да и речь его… вы что, не чувствуете - он не испанец! Хитрая каталонская свинья.
- А ты что скажешь, святой отец? - комендант форта посмотрел на священника.
- А что я-то? - забеспокоился тот. - Я - как все.
Маленький, тощий, в мешковатой сутане, с каким-то дерганым отечным лицом, отец Маркос напоминал сейчас внезапно вызванного к доске двоечника, не знающего урок. Впрочем, судя по стилю общения, сия троица являлась давно сложившимся коллективом, спаянным, быть может, совместными пьянками, а скорее всего - хищениями казенных средств. А что? От метрополии далеко - при известном уме и наглости многое можно себе позволить, лишь бы только не зарываться.
- Еще раз повторяю - я и мои товарищи пострадали от режима узурпатора Карла, - веско напомнил Андрей.
- А ваш корабль? - снова взвизгнул алькальд. - Вы ведь под английским флагом шли.
- Просто снять не успели. А корабль мы захватили и шли в Сан-Агустин, надеясь обрести там покой и защиту.
- И почему мы должны верить твоим словам? - помолчав, осведомился полковник. - Есть рапорт капитана "Короля Филиппа" - это наш фрегат, - в нем все конкретно указано: шхуна-бриг "Санта Эулалия", каталонское, под английским флагом, в трюмах - черные африканские рабы. Куда их везли, догадаться нетрудно - конечно же в Каролину! Ну или в Виргинию, все равно - к англичанам. А что у вас там в пути приключилась свара - так это часто бывает. Просто не поделили будущие барыши.
- Но есть же судовой журнал! - в отчаянии выкрикнул Громов. - Вы записи-то смотрели?
Комендант крепости повернулся к алькальду:
- Да! Судовой журнал. Что там?
- Ж-журнал? - опять начал заикаться толстяк. - Д-да м-мои люди его и не смотрели. 3-зачем? П-просто некогда было. Ну с-сам подумай, Мигель, - как раз п-подвернулся п-покупатель - чего было тянуть? Смотреть там какие-то журналы… Мы с-сразу судно и продали, а не п-продали бы, так п-потом т-такой п-подходящий случай м-можно и целый год ждать!
- Ага, - полковник хмуро склонил голову - Громову показалось, что он вот-вот проткнет своим носом стол. - Значит, журнала никто не читал. И что теперь прикажете с ним делать? Верить всяким бродягам я вовсе не склонен.
- Да зачем им верить, Мигель?!
- Однако и казнить их было бы не совсем справедливо.
- Не нужно никого казнить, друзья мои! - в разговор неожиданно вступил священник. - Зачем казнить?
- Так что ж, отпустить? - не сдавался злюка алькальд. - Может, еще и денег им дать, так сказать - компенсацию?!
Отец Маркос покачал головой, посмотрев на своего собеседника с укоризной:
- Не надо ни отпускать, ни казнить. Что у нас, в форте да в городе работы мало? Ров надо копать - надо! А еще ворота ремонтировать, достраивать стену…
- Южный бастион неплохо бы починить, - обрадованно поддакнул полковник. - Ты что молчишь, алькальд?
Толстяк задумчиво скривился и вдруг улыбнулся:
- В городе работы хватит. Люди отстраиваются… да и я б свой домик расширил.
- Ну вот все и решили!
Облегченно потерев руки, сеньор д'Аргуэлья перевел взгляд на узника:
- Слышал? Так своим каторжникам и передай. Работать, работать, работать! Отрабатывать, так сказать, свой хлеб… пока до сезона дождей - а там поглядим на ваше поведение. Да! Не пытайтесь бежать - пристрелят, да, собственно, и некуда - со всех сторон болота да непроходимые заросли. Аллигаторы, змеи, немирные дикари индейцы. В общем, ты меня понял, Андреас Висельник?
Громов хмуро кивнул:
- Вполне.
- Тогда не смею больше задерживать. Стража!
И вот уже третью неделю подряд узники рыли крепостной ров, точнее сказать - углубляли старый, и работа была поистине каторжная - после трудового дня бедолаги просто валились с ног. Слава богу, хоть первые кровавые мозоли от лопат и кирок сошли, на их месте появились кожные уплотнения, стягивающие руку словно перчаткой. На рву трудились все - и ссыльные, и поселенцы - естественно, кроме детей и женщин, этим нашли другую работу - плетение циновок и камышовых крыш. Несколько дней назад Громов заметил невдалеке чернявого шкипера и - чуть ближе - старосту Симона. Оба, как и все, с киркою в руках, полуголые, загорелые, словно индейцы, из которых в камере остался один - самый молодой и выносливый - оба его сотоварища умерли и теперь были закопаны бог знает где, а скорее - просто выброшены в море или в ближайшее болото - аллигаторам на обед.
Вообще, насколько представлял себе Андрей, такое отношение к индейцам было для испанцев не характерно. В отличие от тех же англичан, в большинстве своем - протестантов, добрые католики испанцы дикарей не выживали и не презирали, а наоборот, охотно с ними роднились - кто ж откажется взять в дом красивую, покладистую и трудолюбивую индеанку-жену? Особенно это касалось племенной знати, давно уже ассимилировавшейся с завоевателями и ныне составляющих с ним одну и ту же касту - креолов. Испанцы индейцев за людей признавали, однако только католиков - каковыми все местные и являлись, а вот те индейцы, что содержались в крепости, по всей вероятности, были пришлыми, и даже - закоренелыми язычниками, по крайней мере, Громов не видел, чтоб кто-то из них молился Христу или Святой Деве. Наверное, отсюда и отношение.