Примерно полчаса спустя, посетив пару базаров и один книжный магазин, Катя стала счастливой обладательницей пышного парика в виде сотни блондинистых косичек, пары шелковых перчаток, подержанного и беспартийного мобильного, телефонного справочника Киева и проясненного отдельно телефона злосчастного Лысого, проживающего в башне Киевиц на доступном для "слепых" метраже.
Еще пятнадцать минут Екатерина Дображанская, обезопасив пальцы шелком, со злорадным удовольствием заполняла раздел "Личные номера". Номером лысого, получившего имя "PREDATEL". Номером человека, расписавшегося ножом на ее предплечье, окрещенного "SVOLOH-PAPA". Номером телефона, возвышающегося на столе охранника Киевского музея русского искусства, без всяких изысков названного просто "MYZEI". И еще десятком цифр ресторанов, парикмахерских и прочих заведений, где Катя никогда не бывала, но нередко бывала иная барышня из прошлой Катиной жизни.
Барышня эта носила ту же фамилию, что и ее "SVOLOH-РАРА", могла дать фору даже забубенной Даше Чуб, очень кстати училась (неполный год) в театральном университете и некогда с помощью хронических анонимных звонков убедила своего разведенного папу: эта сучка Катя Дображанская спит с ним только ради подписания концептуальной бизнес-бумажки, и делает она это не только с ним.
И хотя поклеп этот был ложью от первой до последней буквы, сшитых между собой аршинными белыми стежками, оправдаться Кате так и не удалось, несмотря на то, что за всю историю их отношений Катерина не выклянчивала у любовника никаких подписей, клянчить их не собиралась и все до одной "ночи измен" проводила исключительно с ним.
Он не поверил ей.
И не поверил в вину своей малолетней оторвы.
И, пожалуй, именно это, а даже не порез, изуродовавший ее правое плечо, она так и не смогла ему простить.
Настроив автоответчик, Дображанская позвонила из ближайшего автомата на собственный свежекупленный номер и, заполнив звонками все "неотвеченные вызовы", пропищала с визгливым и вредным восторгом:
- Это я! Все сработало! Твой лысый в жопе! Только не суйся к нему. Там менты. Я сама видела! Добьем потом. И моего папу тоже! Как тогда его сучку черную… Ха! Так им всем и надо!
- Черт, - позвала она, вернувшись в машину. И не оборачиваясь назад, распорядилась четко и ясно: - Белый парик должен слететь с крыши чердака, через который бежала Даша. Так, чтобы это увидел один из оперов…
- Будет ишполнено, Яшная Киевича.
- Мобильный должен отыскаться на чердаке. Легенда такая. Две дурные соски решили подставить лысого толстяка. Чем он им насолил, пусть додумывают сами, таким много не надо… Они позвонили с другого номера и вызвали такси на адрес лысого. Затем поехали и разгромили музей. Телефон башни у нас с толстяком не совпадает. Особые приметы - отменяются. Если одна была в парике, вторая, скорее всего, тоже… Конечно, идиотская история, но ведь они и есть идиотки!
- На то ваша воля, моя Яшная пани.
- Моя. Моя! - Катя вдруг истерично заржала, ударившись лбом о руль и издав неприличный гудок. - Как только они узнают, где работает ее "сволочь-папа", они похоронят этот висяк во веки веков. Он свою сволочь-дочь уже год по притонам ищет. Пусть! Пусть теперь знает, кого воспитал! Он мне еще не верил! А если таксист вспомнит меня…
- О, моя Яшная пани, - завел любимую пластинку подлиза Черт, - когда вы доштигнете иштинной влашти, вше это…
- А когда я достигну ее?
Катя стремительно оглянулась.
- Ланьше, чем вы думаете, - сладострастно сказал Черт.
* * *
Обе Дашины ноги и впрямь вернулись очень быстро. Руки сжимали два обширных пластиковых кулька, а на ее пухлоносом и пухлогубом лице была выписана крайняя степень самодовольства.
- Ну че, нашла? - Чуб азартно швырнула пакеты на диван. Маша Ковалева сидела на полу круглой комнаты и заторможенно взирала на ключ в своих руках - так, словно перед ней были так и не найденная чаша Грааля, так и не изобретенные философский камень, эликсир молодости, вечный двигатель и утерянная голова Владимира Великого, вдруг разом найденные ею в одном сундуке.
- Нашла, я спрашиваю? - прикрикнула Чуб. - Что, этот?
- Я нашла ключ от Андреевского спуска, 13, - зачарованно выговорила Ковалева, не отрывая глаз от чудесного ключа.
- А кто там жил?
- Булгаков, - в устах Маши это прозвучало как "Господь Бог". - Живой Булгаков, представляешь?! Неужели можно увидеть живого Булгакова?!
- А остальные ключи? - несказанно возмутилась Чуб. - Мы о чем с тобой договаривались? На хрена нам Булгаков? Нам нужен Прахов и Васнецов!
- Прахова нет, - отчужденно сказала Маша, - я все брелоки просмотрела. Есть только Трехсвятительская, 10, где жил Врубель.
- Который Катин портрет рисовал? - уточнила Даша. - Ладно, - смилостивилась она. - Врубель так Врубель! - Кажется, афера увлекала ее сама по себе, безотносительно к ее результату.
- Нет, - не то восторженно, не то моляще сказала Маша своему ключу. - Это невозможно. Это было бы слишком хорошо. Так не бывает! Не выйдет.
- А не выйдет, так хоть приколемся! Ты лучше посмотри, че я нашла! В музее "Одной улицы" взяла! На нашем чертовом спуске.
- На нашем Андреевском? - студентка наконец оторвала взгляд от ключа и недоверчиво воззрилась на Землепотрясную Дашу.
Машу удивило не столько то, что Чуб уже благополучно присвоила себе 750 метров Андреевского спуска, сколько убийственный факт: служители уважаемого музея отдали драгоценные экспонаты сомнительной девушке в платье из национального флага!
- И тебе вот так их дали?!
- Не так, а под залог. Спасибо, Катя нам деньги оставила… Я сказала, что мне нужно натуральное ретро для клипа певицы Вики. - Чуб бесцеремонно вытряхнула кульки.
- И тебе поверили? - не поверила Маша.
- А почему нет? - пожала плечами Чуб. - Я ведь раньше работала у нее директором. Мы в этом музее ей фотосессию снимали.
- Директором? Ты же сама певица?
- И директор, и певица, на все руки мастерица, - лихо пропела Даша Чуб. - Ой, кем я только не работала! И у Вики, и журналисткой в газете, и… Ладно, лучше тебе и не знать. Меряй давай! - Она торжественно встряхнула длинным платьем из слежавшегося черного шелка. - Это тебе, я в него не влезу. А вот еще и туфельки к нему. Прикольные, правда?
Маша оцепенело вытаращилась на платье и пошевелила обомлевшими губами.
- Но оно не подходит, - трагически заявила она.
- Это почему? - удивилась Чуб.
- Оно без турнюра!
- Без че?
- Турнюр - это такая большая попа! - как могла, объяснила ей та. - Ткань собиралась в складки, и сзади было возвышение. А это платье носили в начале века.
- Но мне сказали: оно дореволюционное! - защитила свое приобретение Чуб.
- А что, до революции мода, по-твоему, ни разу не менялась? - вспылила будущая историчка. - И туфли в 1880-м носили другие - не с круглыми носами, а с вытянутыми!
- А у меня еще вот че есть, - занервничала Даша.
Она угодливо развернула новую тряпку, и перед Машей предстал черный балахон.
- Костюм монашки. И к нему еще шапочка! - похвасталась Землепотрясная. - Или монашки тоже за модой следили?
- Монашки не следили, - помрачнела Маша еще больше. - Только как монашка к художнику придет? Я все продумала! Я думала, что одна из нас придет заказывать свой портрет, а вторая принесет шляпную картонку от модистки. Картонка ж есть… А Васнецов жил в Киеве с женой, она могла заказать шляпу.
- Монашка со шляпной картонкой кажется мне неубедительной! - забеспокоилась Даша.
- Богатая заказчица без турнюра - тоже! - отрезала Маша. - А тем более без шляпы. Без шляп тогда ходили только проститутки!
- Есть платочек, - оправдалась добытчица, выуживая из кулька черную шаль из нитяных кружев. - Он с твоим платьем на манекене висел… И вообще, - разозлилась она, - другой женской одежды в музее все равно не было! Только поповские рясы и мужские костюмы. В конце концов, можем никуда и не идти. Не больно надо!
- Ладно…
Маша надменно надула щеки. Демонстративно вытянув шнурок из кроссовки, повесила на него священный ключ от булгаковского дома, а шнур - на шею. Затем отошла от Даши на два шага и, хмуро обозрев землепотрясную подругу с головы до пят, изрекла с непререкаемым профессорским видом:
- Запомни! А лучше - запиши. Не говори "хреново" - говори "скверно". Не говори "прикол" - говори "пассаж". Не говори "типа" - говори "вроде", "наподобие" или "чисто как у него". И ни в коем случае не говори "вау" и "землепотрясно" - только "Господи, прости нас грешных!".
- А если "вау" в хорошем смысле? - серьезно уточнила Чуб.
- Тогда: "Господи, спасибо тебе!"
- О'кей.
- Не "о'кей", а "всецело с вами согласна".
- Ясно, - нетерпеливо закивала согласная. - А в промежутках-то что говорить?
- Скажи Виктору Михайловичу Васнецову, - начала придумывать на ходу студентка исторического, что ты из женского Флоровского монастыря на Подоле.
- Монашка?
- Нет, лучше послушница.
- А какая разница?
- Монахиня уже приняла постриг, - терпеливо разъяснила ей Ковалева. - А послушница может уйти в любое время… Скажи, что у тебя сызмальства дар к рисованию и твоя заветная мечта - стены в Божьем храме расписывать. Но мать-настоятельница тебя на это дело не благословляет и такого послушания не дает. Считает, что это гордыня и не женское дело. Вот ты и хочешь монастырь покинуть, и пришла умолять его, чтобы он порекомендовал тебя в рисовальную школу Николая Мурашко.
- Bay! - восхищенно закачала косами Чуб.