Николай Петрович остался на площадке, растерянно глядя в спину уходящего друга. Сплюнув, он присел на парапет.
"Не могу ж я его самого кинуть, - натужно подумал он. - Может, и хорошо, что кто-то наверху остался. Если через час не вернется, спущусь, погляжу, чего там, - укачал он свою смущенную совесть, вступившую в непримиримый конфликт со здравым смыслом отца семейства. - Ну Сергеич, ну ненормальный…"
Он неприязненно подобрал губы и неуютно огляделся вокруг. Стоило Ковалеву раствориться среди деревьев Кирилловского косогора, как ощущение безопасной цивилизации исчезло и стало темно и тревожно, как в лесу. И мысль о том, что освещенный и понятный центр где-то рядом, уже не спасала. А всего-то несколько шагов… Странный все-таки город Киев! Странное место. Темень и абсолютная, давящая на уши тишина.
Нет, Николай Петрович не боялся темноты. Просто тьма настораживала его. Но еще больше Петровича нервировала неопределенность его положения и еще что-то - еще более неопределенное, смутное и неназванное.
Проклятая церковь словно таращилась ему в спину тяжелым и гнетущим взглядом изнасилованной, а сумасшедший дом за ее забором беззвучно лыбился и неслышно подкрадывался ближе и ближе, тянулся к нему полоумными, призрачными, смеющимися руками…
Только сейчас он заметил, что все фонари на лестнице разбиты. Точно специально…
В доме через улицу погас свет. Сначала одно окно, затем второе.
А потом свет исчез совсем.
Для Петровича он исчез навсегда. А еще через пятнадцать минут он исчез и для Владимира Сергеича. Потому что земля, в брюхе которой он брел по извилистым катакомбам Кирилловских пещер, вдруг вздрогнула от страшного и безмолвного взрыва всем своим большим, темным и рассыпчатым телом и набросилась на него, накрывая его собой.
* * *
Поздним пятым июля к Старокиевской горе причалил пижонский розовый лимузин 30-х годов, из брюха которого появился известный украинский телеведущий с бутылкой "Советского" шампанского в руках. Вслед за ним из машины вылезли никому не известный длинный парень и длиннокосая девушка с гладко зачесанными темно-русыми волосами.
- Э, смотри, ведьмы! - засмеялся длинный, показывая на трех особей женского пола, понуро сидевших на еще сохранивших тепло жаркого летнего дня ступеньках исторического музея. Возле их ног валялась растрепанная дворницкая метла.
- Наверное, какие-то городские сумасшедшие, - уточнил ведущий опасливо и нервно.
- А если и правда ведьмы? - загорелась девушка, и в ее голосе прозвучала столь неподдельная вера в возможность невозможного, что телеведущий, намеревавшийся отметить в этом романтическом углу Киева свой сегодняшний успех, решил вдруг не рисковать.
- Давайте лучше там разопьем, - качнул он рукой в другой конец пейзажной аллеи. - Или лучше поехали к Родине-Матери!
- Как скажешь, - безразлично согласился с ним длинный.
Русая девушка бросила на загадочных обладательниц помела последний неудовлетворенно-любопытный взгляд, и лимузин отъехал…
- А вдруг ты права? - угрюмо спросила Даша Дображанскую.
Она неприязненно посмотрела на Катю, как будто даже ее правота была лишь очередным свидетельством неискоренимой зловредности Катиного характера, и раздраженно продолжала:
- Стоит только предположить, что у того, кто нас развел, куча лишних бабок, и окажется: никаких чудес нет! Переводчики для животных действительно существуют - это не сказка. А метла так и не взлетела! - Чуб безжалостно отшвырнула безнадежную метелку ногой. - А К. Д. этот, может, только что в той тачке розовой приезжал, на нас, дур, покуражиться! Что скажешь, а?
Но Катя не сказала ничего - лишь нетерпеливо дернула тугой ворот-стойку и медленно вдохнула свежий ночной воздух.
Оставленный за плечами день был похож на финал сказки Ершова, герои которой прыгали по очереди в три котла. И выныривая из очередного переплета, Катя не знала, возродится ли она вновь или заживо сварится вкрутую.
Выходило, что выжила! И сделав безумный, умопомрачительный круг, тупо вернулась на то же самое место - в прямом и переносном смысле слова.
- А ты чего молчишь? - напала Чуб на Машу, уже пятнадцать минут добросовестно не сводившую глаз с неба.
- Вроде бы нигде ничего не загорелось, - пискнула та, смятая этим воинственным разоблачением. Она самоотверженно подперла затекшую шею ладонью и снова с надеждой задрала ее вверх.
- Конец света! - взвыла Даша Чуб. - Она все еще верит! Окстись, Масяня! Не было ни одного настоящего чуда! Все можно объяснить! Мы живем в век высоких технологий! Псы говорят человеческим языком! Прозрачное привидение - кинопроекция! И если сейчас на небе появится красный огонь, это будет всего лишь…
- О БОЖЕ!!! - распахнула рот Маша Ковалева.
И на ее запрокинутом лице выписался такой бесконечный восторг, что обе ее спутницы невольно посмотрели вверх и увидели то, что невозможно было объяснить никакими высокими технологиями.
Небо над ними затрепетало, ожило, сошло с ума, звезды сорвались со своих орбит и, закружившись в стремительном снегопаде, сложились сами собой в ровные и изогнутые линии невиданного и в то же время странно знакомого узора.
- Вы видите?! - истошно заорала Чуб, внезапно осознав:
Она знает его!
Знает наизусть!
Испокон веков он лежал во внутреннем кармане ее красной кожаной куртки…
На бесконечном бархатно-синем небе горела сложенная из тысячи звезд карта Киева!
А в сердцевине и в верхнем левом углу сверкающей карты взорвались три ослепительно красных огня. И ухватившись взглядом за один из них, Даша почувствовала, что небо головокружительно падает на нее или, может, это она неудержимо несется с неба на землю, потому что звездные линии вдруг мгновенно слились в улицы и дома, и, инстинктивно выставив вперед руки, Даша летела прямо на темную, ощерившуюся множеством острых крестов церковь.
- Нет! - бессмысленно закричала она, понимая, что сейчас разобьется насмерть о полукруглый зеленый купол.
- Че-е-е-е-ерт! - удушливо прошипела рядом Катя, судорожно сжимая свой воротник.
И в ту же секунду безумная фантасмагория рассыпалась и исчезла. А за их спинами заблеял угодливый козлиный тенорок:
- Звали, панночка? Чего прикажете?
И обернувшись, Катя увидела кого-то черного, волосатого, с приплюснутым носом, и полетела на землю, обрывая конвульсивной рукой пуговицы с пиджака.
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! - завизжала Даша. И чтобы передать всю безразмерность ее крика, следовало бы пропечатать это долгое "а" до конца страницы.
Маша открыла рот в безмолвном окостенелом вопросе.
- Ты кто? - поворошила она губами, с которых не слетело ни единого звука.
Но черномазый, видимо, умел читать по губам.
- Черт, - услужливо представился он. - Что прикажете, панночка?
* * *
Поцеловавшись затылком с бетонными плитами, Катя с трудом выбралась из бессмысленной темноты и попыталась сесть. Ей казалось: с тех пор как она повалилась на землю, так неудачно отшатнувшись от черномазого нечто, прошло не больше минуты. Но ее уже окружал день, ясный и солнечный, и тело было легким и спокойным - без следов испуга, нервных потрясений и бетонной боли. Вот только вокруг что-то явно было не так. И даже не что-то, а абсолютно все!
Исчез серый музей с шестью колоннами сталинского ампира, и растворились соседние дома. А по левую руку от нее появилась откуда-то каменная крестово-купальная церковь с шестью полукруглыми византийскими куполами. По правую - высокий терем-дворец и еще множество других построек…
Кто-то рывком поднял ее с земли, и голос, густой и грубый, прогудел в самое ухо. Катя разобрала лишь одно слово "Маринка", но не поняла и его: "Это что, ей?"
Она попробовала испугаться.
Однако это у нее не получилось. Вместо страха она испытывала совсем иное, невыносимо тягостное чувство: будто ее сердце пытается прорваться сквозь грудь и сбежать прочь. Мужчина поволочил ее за собой, продолжая взволнованно вещать непонятное. Его рука, сжимавшая ее руку, была огромной, мозолистой и заскорузлой - мужицкой. Все остальное шло на шаг вперед, и она видела только его широкую спину в тяжелой, темной кольчуге.
Они спустились с горы вниз - туда, где больше не было Андреевского спуска. И церкви не было тоже. Но сама гора была, и на ее вершине стоял воткнутый в землю высокий и кривой железный крест.
Мужчина обернулся, и она, наконец, увидела его лицо - с длинной неухоженной бородой, превосходным решительным носом и просящими васильковыми глазами. Он был высокий - на две головы выше высокой Кати, с пугающими, в сажень, плечами. Но она не боялась его - она боялась за него, и в то же время чувствовала, что зла на него так, что готова убить!
Голубоглазый заговорил снова. И внезапно, словно кто-то вытащил вату из ее ушей, она услышала и поняла его:
- Ты ведьма, ты одна знаешь. Не дай совершить грех! Скажи, оно ли это? - молил васильковоглазый.
И хотя она не знала, о чем он, она точно знала ответ: "Да, оно!"
И еще знала, что не должна говорить об этом васильковоглазому.
А если не скажет, он погибнет.
- Скажи, любимая, - попросил он так нежно и горько, что у нее зарыдало сердце.
- Отступись, - безнадежно попросила она. - Не губи себя. Отрекись от нее!
- Нет, - угрюмо покачал головой он. - Нет.
И она поняла, что его выбор сделан - и он окончателен и необратим. А значит, теперь придется выбирать ей.
Кто погибнет сегодня ночью?
Ее мужчина?
Или ее Город?
И тогда она, наконец, смогла испугаться.