Предложение Дениса об охвате отступления гетманско-петлюровской черниговской группы сводилось к тому, чтобы Гребенко шел на Нежин для соединения с нежинскими партизанами. Он же брал на себя Козелец, как обещал Щорсу. На том и порешили.
В КОЗЕЛЬЦЕ
- Хорош твой усач! - сказал Денису Душка, подсаживаясь к нему.
Он имел в виду освобожденного вчера из остерской тюрьмы Денисова товарища - Александра Бубенцова.
- А что я тебе говорил!
- Увлекаюсь я такими людьми, как книжкой для чтения! - хлопнул Душка Дениса по колену. Помолчал и вдруг подхватил стихающую песню:
Да по крутому бережку
Казачок идет,
Легкую винтовочку
С плеча вскидаёт.
- Так чем тебе мой усач понравился? - спросил Денис, когда песня опять пошла нырять, как ладья, в волнах хора, направленная гребцом-запевалой…
Душка бросил хору новый куплет и, толкнув в бок соседа, подвыв ему на ухо, как камертон, и усмехнувшись в ус, опять повернулся к Денису,
Запели "Закувала та сива зозуля".
Вдруг дверь с шумом отворилась, и вошел Сапитончик.
- А ну, бросьте петь петлюровскую песню! - крикнул он с порога. - А то вон те гады, пленные, подхватили.
- Где подхватили, Пистон? Что ты мелешь? - заинтересовался Денис. - Пойте, не слушайте его, дурака!
Сапитон несколько смутился.
- Да вон, мы их в закут посадили во дворе, они оттуда и хоркают. Там их человек полтораста. Услышали
"Закувала", сразу подхватили. Наверно, сон им приснился, что к своим попали.
- Продолжайте петь, ребята. А ну, пойдем, Сапитон! - Денис поднялся, опоясался оружием и вышел вместе с хитро подмигивающим Сапитоном, полагающим, что уж тут-то будет интересное дело.
Но Сапитон не разгадал намерений Дениса и, удивляясь, говорил после товарищам:
- Непонятный мне человек Денис. То вчера кричал: "Рубай их в пень, живыми не оставлять гадов!" А то - на тебе, разжалился.
- Заткнись! - говорили ему другие, подальновиднее. - Ничего ты, Пистолет, не понимаешь. "Рубай у пень" - в бою, значится, руби, - иначе нет победы. Ну, раз ты победил, лежачего не бей, озорная твоя душа. С лежачим, значится, разберись, как он тебе покорился. Время у тебя есть. А толку у тебя - вот он весь, - щелкнул Савка Татарин Сапитона по лбу. - В песне душа настежь, понимаешь ты, у человека. Тут ты к нему как в открытую дверь идешь. Вот почему Денис и пошел к ним.
Татарин был прав. Услышав от Сапитона, что пленные поют, Денис понял: раз люди поют, значит у них душа жива.
Направляясь к пленным, он так и сказал Сапитону:
- Заметь, Сапитон, - мертвецы не поют.
- Да мы ж их еще не расстреляли, - возражал, ничего не понимая, Сапитон.
Когда они вошли в пустые хлебные амбары, где сидели, скучившись для теплоты, пленные, песня вдруг замолкла.
- Ничего, пойте, а я послушаю, - сказал Денис. - Неплохо поете.
- Да это мы по себе панихиду поем, товарищ атаман. При людях несподручно.
- Умирать, значит, надумали?
- А то как же, - откликнулся еще один голос. - Известно - пощады у вас не будет.
- Ну, надо было в бою умирать, когда такая охота. Пленных мы не расстреливаем.
Кареглазый красавец запевала горько усмехнулся, видимо не решаясь поверить.
Толпа пленных оживилась. Многие из сидевших повскакали, но еще боялись подойти к Денису, хотя, видно, искра доверия уже пробежала между ними.
- Ведь большевики вы, а наши украинские песни поете… Это ж вы нарочно, - отозвался кто-то невидимый из-за чужой спины.
- Вот большевики-то и дали свободу нашим украинским песням, - отвечал Денис. - Идемте к нам - сами увидите.
И, недолго думая, Денис повел "гостей" в общую казарму. Идя за Денисом, пленные чувствовали себя неловко.
- Не на расстрел ли это?
- Да нет, зачем им издеваться?
- Не на расстрел и не на издевательство, а на братание, - сказал резко Денис.
- Садись, братенники, - сказал Сапитон, входя в новую роль, как только вошли пленные в общую казарму.
Партизаны тоже сначала не поняли Денисова маневра, но после минутного замешательства освободили гостям левую сторону.
Денис что-то прошептал на ухо Татарину.
- Ну что ж, давай починать, - крикнул весело Савка Татарин. - Кто кого перетянет. Кто у нас тут запевала? Выходи на кровавый бой!
Ему показали на кареглазого. Но тот мотнул головой.
- Начинай "Закувала", а я буду "По синему морю" солить. Ну, начинай, не ломайся, - подбивал кареглазого Татарин.
Пленный вытер рукавом усы, чуть улыбнулся хитрым глазом и начал:
Закупала та сива зозуля
Раним-рано на зорі.
Ой, заплакали хлопці-молодці
Тай на чужбині в неволі, тюрмі…
"Но что же это за песня! Нам нужна песня торжествующей победы", - подумал Денис.
- Запевай, Савка, "Интернационал", - сказал он, когда кончили "Зозулю". - Вы не знаете его? Так научитесь. С ним русские добывали себе свободу. А теперь - дело за нами.
Партизаны запели и встали. Встали и пленные и сняли шапки. Когда спели, Татарии махнул рукой,
- Накройсь! Садись, ребята. Значит, вы теперь в нашу веру похрещены.
- Давай теперь любую, чтоб да здравствовала советская власть и братство народа. Да давай и плясанем по разу. А ну, выходь!
И Татарин, мигнув гармонисту Матюку, пошел отплясывать русскую.
- Да здравствуют большевики! - крикнул вдруг кареглазый запевала и, склонив лицо на рукав шинели, вытер набежавшую слезу. - А мы думали - вы нас прикончите.
- Теперь гопака вдарим, - рассмеялся, глядя на запевалу, Татарин.
Ой, на дворі чечіточка,
Не цурайся очіпочка.
- Оце так!
- А кто тут у вас за главного? - спросил Денис, когда сплясали и спели добрый десяток песен. - Я не про офицеров, их среди вас нет. А кто у вас будет теперь за старшого?
- Вон он же и есть наш главный, - указали на запевалу, - Рубан Павло: це ж наш партизанский командир.
- Та мы ж не петлюровцы, - сказал Рубан, - а то хиба б так! Мы с Дубовицкого полку, с Глуховщины. Може, чули?
- Ах, так вот кто вы такие? - протянул Денис. - Знал бы - не дал пощады. Ну, да теперь ничего не поделаешь.
- Дозвольте мне с вами, товарищ командир, поговорить.
- Ладно, завтра поговорим обо всем. А сейчас пора спать. Расквартировывайтесь, ребята. Устройте и товарищей.
- А с усим удовольствием, - отвечал коновод и квартирмейстер Самойло Самойлович Самойленко. - Вы ж теперь крещеные, сукины дети, - ножами нас не прикуете, лягай рядом, всем места хватит.
НА КИЕВ
В середине января петлюровское командование сообщило в киевских газетах:
"В направлении Чернигов - Киев положение угрожающее: население Черниговщины симпатизирует большевикам, избравшим стремительную тактику движения, не обременяющую население длительными постоями… Черниговщина выставляет целые партизанские отряды в помощь движущейся на Киев русской большевистской армии под командой некоего Щорса".
Богунский полк из Чернигова выступил на Козелец, Таращанский - в направлении Нежина, объединившись в Веркиевских лесах с нежинскими партизанами под командой матроса Наума Точеного.
В то же время остальные два полка Первой Украинской дивизии - Новгород-Северский и Нежинский, - взявшие с демаркационной линии направление на Харьков, заняли Бахмач и Конотоп и шли к Харькову на соединение с ворошиловской группой войск в районе Полтавы.
Бригада Щорса двигалась действительно молниеносно, используя в пути санный способ для передвижения пехоты. Впереди его шла фланговым обходом кавалерия Кочубея, соединившаяся в Остре с кавалерией Гребенко, принявшего под свою команду добрую половину кочубеевской кавалерии, в то время как Денис Кочубей с остальной своей кавалерией был отправлен по предложению Щорса в тыл, который при таком скором марше войск, естественно, нуждался в специальной чистке. Кроме того, Денису Кочубею было поручено разыскать застрявший где-то в лесах Глуховщины, ушедший самовольно с нейтральной зоны Дубовицкий полк, вернуть его в подчинение дивизии и позаботиться о снабжении Первой дивизии, оторвавшейся в своем скором марше от тыловых баз фронта. Петлюра у Киева сосредоточил свои главные силы, судя по данным разведки, в количестве от пятнадцати до восемнадцати тысяч человек, из которых до пяти тысяч прекрасно вооруженных и вышколенных "сичевиков" из обученных и сформированных в Австрии и Германии. Петлюра намеревался дать генеральное сражение идущей на Киев большевистской дивизии в полсотне километров от Киева, у Семиполок, куда он и выдвинул свою "знаменитую", так сказать "гвардейскую", бригаду галицийских "стрильцив" в количестве трех полков, прикрывая ее артиллерией с тыла и флангов, в том числе и двумя броневиками, курсировавшими в направлении Бровары, Дымарки, Бобрик, Бобровицы. С этими броневиками вел бои на своих самодельных броневиках батько Боженко из Нежина и сковывал их фланговые действия по отношению к центральной щорсовской группе. Ночью 24 января 1919 года Щорс сделал еще один смелый бросок вперед к Киеву, посадив на сани чуть не весь свой полк, и под прикрытием ночной метели обошел от Козельца с левого фланга петлюровцев у Семиполок и прижал их к железной дороге у Рудна - Бобровицы, где "сичевики" попали под обстрел таращанской артиллерии с трех курсирующих по линии от Нежина боженовских бронепоездов - двух самодельных и одного настоящего петлюровского бронепоезда "Сичевик", взятого батьком Боженко в "броневом" поединке и уже переименованного в "Коммунист".