И эскадрон и броневики двинулись немедленно по шоссе вслед убегающим в панике к вокзалу петлюровцам. У вокзального моста образовалась пробка из брошенных отступающими покалеченных орудий, из саней и грузовиков. Кавалерия Колбасы, помчавшись прямо по льду Десны к вокзалу, изрубила всех гайдамаков, кто не успел уйти за мост.
Батальонный Роговец двигался медленнее - он принял на свою цепь первый и самый сильный удар: петлюровский комкор Терешкевич ожидал наступления именно со стороны Седнева.
Если б не удар Щорса, зашедшего с тыла, со стороны вала, и создавшего невообразимую панику в городе, Роговец со своей цепью долго бы не мог двинуться с места. Он вел сражение снайперским способом.
Пулеметчики и стрелки, залегшие по огородам, по подворотням дворов и по чердакам еще с ночи, расстреливали мечущихся вдоль улицы гайдамаков и кавалеристов.
Петлюровцы кричали:
- Не бей своих! - видно, думая, что по ним стреляют свои, гайдамаки, засевшие в обывательских дворах.
И сам корпусной командир Терешкевич, вертясь на коне, кричал бегущим к нему со штыками наперевес богунцам, либо принимая их за своих, либо провоцируя:
- Да что же вы делаете, сукины сыны? Ведь мы же свои!
Но пуля Роговца ссадила толстого пана с гетманского коня.
- "И вылетела вон его собачья душа из нечистого тела!.." - крикнул, пробегая, знаток Гоголя, бывший учитель, а ныне комроты Хохуда из Носовки.
Выслав эскадрон для преследования бегущих по шоссе петлюровцев и связавшись с Денисом, охватывавшим беглецов с юго-востока, Щорс решил остаться в Чернигове на два дня для приведения в порядок полка и оснащения его новыми трофеями.
Военные трофеи черниговского боя были велики.
В черниговском арсенале был взят запасной склад пулеметов: около тысячи. Было захвачено четыре броневика - "Гандзя", "Сагайдачный", "Директория" и "Сичевик". К вечеру на серых боках их красовались гордые имена: "Ленин", "Коминтерн", "Богунец" и "Тараща-иец". Было взято двадцать восемь полевых орудий и два гаубичных и, кроме того, восемь автоматических пушек "гочкис", ставших впоследствии популярнейшей артиллерией "богунии" и "таращи".
Щорс, осматривая эти орудия, сказал:
- Вот чему будет радоваться маневренный наш батько Боженко. Отписать ему четыре пушки "гочкис" в подарок и вручить при первой же встрече.
Богунцы, как ни были они скупы на оружие, одобрительно улыбались и говорили между собой:
- Эх, и любят же наши командиры, красные бойцы, один другого, как брат брата, и любит особливо Щорс того чудного таращанского батька. Да и батько стоящий! Боевой! Как огонь! Дарма что старик.
Назавтра Щорс устроил парад своей "богунии". Войско выстроилось на Соборной площади, где вырыты были три широкие братские могилы. К тем могилам с траурным маршем медленно двигалась процессия богунцев и горожан, бережно несущих в закрытых красными полотнищами гробах тела погибших товарищей. Рыдали, захлебываясь, трубы, гулко вздыхал барабан, и слезы жгучей скорби сами катились по щекам даже у самых отважных и отчаянных богунцев. Когда гробы медленно опустили на землю (их было двадцать шесть), Щорс поднялся на сколоченную из досок трибуну вместе со своими боевыми командирами батальонов и представителями ревкома. Он медленно окинул печальным взглядом собравшихся, поставленные в три ряда гробы с телами павших товарищей, обнажил голову и тихо, с трудом сдерживая слезы, начал свое прощальное слово:
- Товарищи, с почетом в землю нашей освобожденной родины опустим тела героев, павших в первом бою! Среди них есть рабочие и крестьяне, есть ремесленники, интеллигенты, есть и женщины-героини - все это бойцы революционной армии, идейные строители социализма. Их заветом осталось нам - не прерывать ни на секунду борьбы до окончательной победы, ни на минуту не успокаиваться и не почивать на лаврах после любого успеха, быть всегда готовыми отдать свои жизни, так же как отдали свои жизни борьбе и победе они. Помните: мы с вами живем лишь потому, что, как они, не боимся смерти в борьбе за освобождение.
Он показал на тела убитых товарищей.
- Требую от вас клятвы у свежей могилы товарищей, павших на нашем победоносном, героическом боевом пути. Клянитесь, что вы будете бороться до конца за освобождение нашей советской земли от насильников, буржуев, помещиков, губернаторов, гетманцев, авантюристов и шовинистов, что вы будете бороться на любом участке нашей необъятно большой земли, что будете бороться вплоть до победы и установления коммунистического общества. Клянитесь! - поднял он руку вверх.
- Клянемся! - раздалось, словно глухое эхо, как будто одним общим вздохом согласия ответила ему сама родная земля.
- Да здравствует коммунизм! - крикнул Щорс..
Оркестр грянул "Интернационал". Все подняли головы и запели дружно и призывно:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов…
"Интернационал" смолк. Щорс поднял руку, оркестр заиграл траурный марш, знамена склонились, отдавая честь павшим героям. Тела погибших товарищей осторожно опускали в могилы, и все время, пока их опускали и засыпали, землей, слышны были очереди артиллерийских залпов из поставленных на валу богунских трофейных пушек. Пушки эти возвышались рядом с пушками Петра Первого - тяжелыми громадинами, стоявшими здесь со времен Полтавской битвы на крепостном валу. И казалось, все эти пушки отдают боевой салют погибшим богунцам и горожанам.
КОЧУБЕЙ НА ОСТРЕ
В Салтыковой-Девице от прискакавшего из Чернигова ординарца Денис узнал в полдень о взятии Щорсом Чернигова и о том, что отступающие гетманчуки двинулись по шоссе на Киев,
В Муравейке на рассвете ординарец столкнулся с конным разъездом отступающих и, прикинувшись "вартовым", выведал подробности черниговского разгрома, Из четырех полков двух сводных дивизий Терешкевича осталось лишь два полка. Изрублен также весь офицерский полк, несший охрану арсенала и моста, взята почти вся артиллерия, кроме четырех легких батарей, охранявших намеченную врагом естественную линию отступления - Киевский тракт.
Захвачен красными или сам перешел к ним весь броневой дивизион в количестве четырех броневиков. Убит корпусной командир Терешкевич.
Сведения были утешительными. Ординарец сам лично видел Щорса и привез его пламенный привет красной коннице и полное одобрение Кочубееву маневру.
Щорс требовал от Дениса форсировать преследование отступающих, разорвав главные магистрали отступления- шоссе и железную дорогу по направлению к Киеву. Он требовал занятия Козельца и Остра.
Денис приказал левофланговым эскадронам Лободы и Филона идти на Козелец, а сам пошел на Остер. Ему хотелось самому побывать в Остре, где четыре месяца назад его пытали еженощными выводами на расстрел гетманчуки-палачи - отец и сын Вишневские, заставляя его рыть себе могилу. Денису очень хотелось теперь повстречаться с палачами. Да к тому же он ничего не знал о судьбе своих бывших тюремных товарищей. В особенности его волновала судьба его школьного друга - Александра Бубенцова, того, что навестил его на минуту перед расстрелом и оказал ему тогда незабываемую мужественную поддержку. Собственно, то был лишь взгляд понимающих и ободряющих глаз. Но эти глаза Бубенцова стояли теперь неотступно перед ним и, казалось Денису, звали его и требовали помощи.
Теперь ему представлялся случай самому освободить товарищей, если они еще живы, и поэтому, несмотря на усталость коней, он решил к ночи во что бы то ни стало быть в Остре.
Перед атакой надо было дать коням передохнуть.
Денис придержал коня и, обернувшись, прокричал:
- Легче аллюр! Перемени ногу - шагом! Татарин, а ну песню!
- Сейчас перекурим, товарищ военачальник, - отвечал запевала Савочка Татарин, делая заносчивый и неприступный вид, между тем как его так и подмывало запеть и засвистать. - Что тебе: со свистом или с раздумьем?
- И с раздумьем и со свистом, - отвечал Денис, улыбаясь.
- Грицько, заводи "Донскую походную".
- А ты чмыхай! - отвечал грозно Грицько, обидевшись, что не ему заказана песня.
По дорожке пыль клубится… -
лукавым голосом, как бы поддразнивая или подзадоривая хор, начал Татарин и сразу сорвался на фальцет и свист, поддержанный многоголосо ахнувшим хором со второй же строки куплета:
Едут всаднички домой,
Да эх, до-мой…
Вот уже замаячили вдалеке и огни города, а с холма вдруг весь он открылся; за ним углубленной голубой дугой заколыхалась Десна, обдутая и обметенная ветрами, как каток.
- Эскадрон, в лаву, строй фронт, влево а-арш! Сабли к бою долой! - скомандовал Денис и дал шпоры коню.
Впереди него понеслась разведка "командирского заслона", которую тут же в дороге организовал Грицько Душка с Татарином.
- Нет, не подведешь, не нагонишь! - кричали они, обогнав Дениса.
Они промчались через ночной город без единого выстрела. По дороге высунулся было со штыком какой-то вартовый из-за угла. Увидев на вартовом погоны, Грицько Душка рубанул его по погону и помчался дальше.
У ворот тюрьмы стояла стража.
- Взять этих сукиных сынов! - скомандовал Денис. - Бросай винтовку! - крикнул он вартовому, приходя в ярость.
Денис в волнении оглядел тюремный дворик, где еще так недавно петлял он на прогулке двадцать шагов от стены до стены, где на его глазах избивали людей.