Да и сама Лысюка… Ей сказали - захвати пароход, а она с Касимсотом кокетничает напропалую. Никакого контроля за экипажем. Если бы Сууркисату не было лень, он бы давно революцию здесь организовал.
Или хотя бы переворот.
А как они разговаривают? Уши вымыть хочется:
- Люлик Кебабович, вам компресс поменять на лоб?
- Если не трудно, Нямня Назуковна…
"Люлик Кебабович…" Это же позор, а не мужское имя. С такой мощной фамилией - и такое имя… А "Нямня Назуковна"?
Тургений вытирал слезы и смотрел, как в смоге тает Сахарин.
Сууркисат, если честно, тоже испытывал томительное беспокойство, провожая взглядом дымы отечества.
- Ну чего ты ревешь? - Трефаилу надоело думать о странном поведении капитана и террористки, и он решил позаботиться о друге. - Что там особенного осталось?
- Два отгула, - всхлипнул Тургений. - Любовь миллионов… и в туалет хочу.
Наконец Трефаилу открылась истинная причина душевного томления - ему тоже до слез хотелось отдать долг природе.
- Бедный Тургений! - По лицу Трефаила потекли слезы. - Ты пописать хочешь?
- Ага, - жалобно кивнул Мумукин. - Какать…
Трефаил заметался по палубе, пытаясь найти боцмана или кого-нибудь из матросов, однако никого найти не мог, если не считать глухонемого кока, который надраивал и без того сияющую сковородку, на дне которой темнела таинственная надпись "Maria Celesta" - видимо, имя жены. Язык жестов не помог: на все покряхтывания, хватания за живот и приплясывания с ладонями в районе паха кок показывал за борт.
- Идиот слепой, ничего не видит, что я показываю, - проклял Трефаил корабельного повара и помчался к Биркелю.
Биркель едва не угорел, потому что при помощи парового калькулятора пытался подсчитать грядущие барыши. Перспективы в связи с угоном самого большого парохода в мире открывались головокружительные, но младший Касимсот не подозревал, что голова у него кружится вовсе не от перспектив, а от угарного газа.
- У тебя вот… висело, - сообщил ввалившийся в каюту Сууркисат, подхватывая медленно падающий на пол топор. - Форточку открой.
- Не форточку, а иллюминатор, - оскорбился угоревший Биркель.
- Ты меня не учи, - повысил голос Трефаил. - Скажи лучше, где у вас тут туалет, а то повар у вас ни хрена не понимает, за борт предлагает оправляться.
- Во-первых, не повар, а кок. - Биркель открыл иллюминатор, и в каюте запахло рыбой. - Во-вторых, не туалет, а гальюн. И в-третьих, чем тебе не нравится перспектива оправиться через борт?..
А Мумукин там какать хочет, с тоской подумал Трефаил, энергично встряхивая упавшего в обморок контрабандиста.
Аккуратно настучав Биркеля по физиономии и добившись его возвращения в ужасающую действительность, Сууркисат вежливо попросил:
- Я спрашиваю, где мне найти туалет для приличных людей с незаконченным высшим образованием? Мы стесняемся делать это при большом скоплении народа.
Биркель вдруг побледнел, вырвался из рук Трефаила, высунул голову в иллюминатор и что-то несколько раз прорычал.
Когда голова Биркеля вернулась, лицо из бледного стало зеленым… но быстро созревало и вскоре приобрело нормальный розовый цвет. Такие метаморфозы заинтересовали пытливый ум Сууркисата, и он выглянул наружу.
Особых изменений в своем организме он не почувствовал, но зато оказался глубоко потрясен открывшейся ему картиной: по всему левому борту в самодельных люльках висели матросы с голыми задами и отчаянно кряхтели. Подозрительный звук сверху заставил Трефаила вывернуть шею под неестественным углом, и взору его предстало зрелище поистине ужасающее. Огромный зад с татуировкой "Непоседа" висел буквально в полуметре от лица Сууркисата.
Осторожно, чтобы не смущать обладателя кокетливой надписи, Трефаил втянул голову в каюту и ощупал волосяной покров головы, старательно обоняя воздух. Потом вздохнул облегченно - и захлопнул иллюминатор.
- Биркель, вертись, как хочешь, но нам с Тургением нужен цивилизованный… - Сууркисат вспомнил слово: - …гальюн.
И, чтобы как-то разрядить обстановку, пошутил:
- Иначе я тебе глаз высосу.
Через пять минут Биркель спускал на воду шлюпку, а в шлюпке сидели гордый Трефаил и совершенно остекленевший от воздержания Тургений.
- Через час лебедкой обратно подтяну, - пообещал Биркель. - Вам хватит… оправиться?
- Пойдет, - разрешил Трефаил.
Шлюпка плюхнулась в волну, и фал на кормовой лебедке начал стремительно вытягиваться - механик и кочегар, едва вернувшись в машинное отделение, получили команду "полный вперед".
Шлюпка была вместительная и даже благоустроенная - с небольшим кубриком, в котором нашлись запасы еды, теплой одежды, сухого (и главное - чистого) белья размеров Б и М, а на корме лодки обнаружился стульчак, на который Тургений тут же уселся.
- Мумукин, штаны снять забыл, - предупредил Сууркисат.
Как ошпаренный Мумукин соскочил с насеста, избавился от лишнего гардероба и уже через минуту весело напевал:
- А-а я-а ся-а-а-ду-у… в туалет… и-и у-у-еду-у… куда-нибу-удь…
С чувством глубокого удовлетворения - на борту даже нашелся старый номер "Чукчанской правды", так что с туалетной бумагой проблем не возникло - Мумукин встал во весь рост и крикнул:
- Лысюка, ты дура-а!
Простор будоражил нервы не только Тургению. Исполненный вдохновения, Трефаил тоже загорланил песню "Раскинулось море широко".
Фал меж тем продолжал разматываться, и вскоре пароход ушел так далеко, что казалось, будто диссидентов собирались оставить в открытом море. И если Мумукин хоть как-то реагировал на происходящее, а именно - впал в панику, то Трефаилу все было параллельно.
- Герыч, не суетись, Биркель нас через час подтянет, - попытался он успокоить товарища.
Однако Мумукин не успокаивался. Он приводил аргументы, что погода резко испортилась, что волны ходят слишком высоко, что скорость шлюпки вдруг резко упала, и вода в кильватере уже не пенится, и пароход куда-то исчез…
Трефаил огляделся.
Действительно, раскинулось море широко. Настолько широко, что никаких ориентиров в поле зрения не осталось, ибо пароход действительно исчез.
А через минуту начался шторм.
Люлик понял, что влюбился в Лысюку, когда она призналась, что мечтает замуж.
- За кого? - Улыбка придала лицу морского волка не самое умное выражение.
- За Мумукина, - покраснела Лысюка. - Ой, а у вас руль оторвался…
Черная ревность обуяла душу моряка, который до сегодняшнего утра и слов любви не знал. Он вышел со штурвалом в руках на мостик и вдохнул полной грудью свежего морского воздуха.
Не помогло.
В бессильной ярости капитан забросил штурвал подальше в море. Как бы в ответ с севера ударил порывистый ветер, матросы забегали по палубе, закрепляя снасти.
Не в силах сдерживать гнев, Люлик направился мстить. Заскочив в каюту, взял валяющийся почему-то на койке топор и вышел на тропу войны. Он обыскал весь пароход, но нигде надоедливых дрищей, или как их там - диссонансов? дисплеев? да какая разница… - найти не мог.
На корме стоял Биркель.
- Где эти твои… клиенты? - как бы между прочим спросил Люлик у брата.
Биркель с подозрением осмотрел топор, который старший Касимсот застенчиво прятал за спиной, и сообщил:
- В трех кабельтовых отсюда.
Люлик кинул взгляд в замутневшее пространство моря, и в трети морской мили действительно заметил темное пятнышко шлюпки.
- Ну что же, - ухмыльнулся он, - тем лучше. Море покажет, кто из нас достоин.
С этими словами он обрубил фал. На мгновение показалось, что после этого "Ботаник" побежал значительно резвее.
- Это была наша единственная шлюпка… - убитым голосом констатировал Биркель.
- Ничего, в Перепаловске-Взрывчатском новую купим, - отмахнулся старший брат.
- Там груз лежал… - продолжил младший.
- Много?
- Нет. - Биркель напряженно всматривался во все больше волновавшееся море, будто надеялся, что Мумукин с Трефаилом нагонят пароход на веслах. - Но это были бриллианты.
- Ну это ерунда, не переживай. - Люлик похлопал брата по плечу и пошел обратно на мостик… Оглянулся и прогремел: - ЧТО?
- Бриллианты, десять штук, с перепелиное…
Люлик летел в рубку. Сейчас, сейчас… Ревность ослепила его, но он исправит свою ошибку.
- А где штурвал? - Люлик в третий раз осмотрел рубку.
Дождь молотил в окна, качка усилилась, боцман Непоседа костерил души матросов, не успевших вылезти из-за борта до начала шторма и исчезнувших в пучине.
Лысюка, дремавшая у компаса, очнулась:
- Так вы, Люлик Кебабович, оторвали его и выбросили.
Люлик вспомнил. Люлик покрылся холодным потом. Люлик мысленно попрощался с жизнью. А потом сказал:
- Нямня Назуковна, будьте моей.
Лысюка задумалась. Глаза ее пытались сосредоточится на стрелках компаса, но те вертелись так быстро, что глаза просто не успевали.
- У вас часы бегут, - пожаловалась Лысюка.
- Где? - удивился Касимсот и посмотрел на компас. Потом на Нямню Назуковну. Потом на кувалду, которую она нежно прижимала к декольте.
- Это что у вас?
Лысюка покраснела, но ответила с достоинством:
- Это у меня грудь.
- А на груди?..
- Бюстгальтер…
- А на бюстгальтере?
- На бюстгальтере инициалы… - вспыхнула Нямня.
И она показала вышитые люрексом литеры Х и Б.
- Почему Ха и Бэ? - не понял Люлик.
- Потому что Хрюндигильда Брудерсдоттер, неужели нельзя догадаться?
- Лысюка не на шутку рассердилась.
- Так вас же зовут…