5. Город нуара
Внутри было пусто. Ни ясных мыслей, ни привычных распознаваемых чувств. Я понимал, что меня перекупили. Или отпустили по приказу. Не так важно. Важнее другое – кто вытащил меня оттуда, из лап фальшивых террористов. И зачем. Но если подумать…
Боевики, наркобароны, олигархи, светские львицы – одно и то же. Что-то очень родное. Я будто поучаствовал в их семейной ссоре. Братья поцапались с сёстрами. Не более.
Частные военные компании, приватизированная ЦРУ, боевики. Финансово-политическая мафия. Монополии псевдолиберальной экономики. Высокооплачиваемые адвокаты. Элитные шлюхи. Заложники и средневековые казни под высокотехнологичную HD-камеру.
Это такая реальность. Наша жизнь. И с ней ничего не сделать. У нас ничего нет против неё, как нет другого мира и другого времени.
Мне вспомнилось одно давнее дело, успевшее наделать шума в наших кругах. Конгресс выделил 500 млн. на вооружение своих людей в бывшем Йемене. Однако купленное оружие и снаряжение "как бы" похитили террористы. Похитили самым странным образом – оружие словно принесли боевикам на блюдечке. Конгрессу пришлось снова выделять круглую сумму. А потом ещё и ещё. Кое-кто неплохо заработал.
Теперь я понимал, что совершенно не знал мира вокруг. Что только начинаю узнавать его. Ведь мне даже оружие вернули, которое отобрали на КПП у дворца! Я ощупывал ручку пистолета, запустив руку в карман плаща.
Ноги несли по улицам Берлина-3, покрытым пятнами холодного света. Я брёл, не разбирая дороги. Должно быть, вперёд. Или по гигантскому кругу – перед глазами мелькали повторяющиеся картинки. Бесконечный мокрый асфальт, по которому иногда проезжали машины. Людей за их тонированными стёклами не разглядеть. В стенах домов виднелись редкие окна, отсвечивающие холодным белёсым или синеваты цветом и так похожие на ослепшие глаза.
Я то шёл по пустым бульварам, то останавливался. Кутался во влажный плащ. Под ногами хлюпали расходящиеся по швам мокрые туфли. Изо рта при дыхании шёл пар.
Я не знал, куда идти. Везде натыкался на стену пустоты. Она обступала меня. Заполняла город, ставший на удивление серым.
Пустота ощущалась везде. В домах. Во взглядах редких прохожих. В холодном влажном воздухе. В глухом и хмуром небе, отражавшемся в лужах. Она витала вместе со сквозняком меж деревьев с опадающими листьями. Пустота ворвалась в город очень давно. Из года в год это место превращалось в её дом. Шло время, дожди и туманы, и пустота обустраивалась в новом жилище. А мы становились её пленниками. Тенями. И ничего не изменить.
Разве что во снах, но те быстро заканчиваются. И сейчас тебе некуда спешить. Некуда идти. Незачем. Ты можешь поклясться в том, что похожее чувство знакомо большинству. Вот в одном из тёмных окон забрезжил слабый свет переносного светильника. На занавеску легла неровная тень – человек, привставший с дивана, поднял трубку аналогового телефона. Состоялся короткий разговор, и тень бросила трубку. Она поднялась и подошла к занавеске, по пути завернувшись в покрывало.
Свет погас, и призрачный, растворяющийся в сумраке человек уставился на чёрные влажные улицы. Может, и на меня. Его бледное лицо на секунду показалось из темноты, когда он закурил. Я пошёл дальше, а когда оглянулся, то в окне виднелся лишь тлеющий огонёк сигареты. Он мерцал, когда курящий затягивался. Ему тоже не спалось этой нескончаемой ночью.
Внутри стояла пустота. Справиться с ней помогали звуки. Я прислушался к ним, и сквозь дождь различил игру саксофона. Пошёл на неё.
Два одиноких уличных музыканта играли нуар-джаз. Точнее, подыгрывали дождю. Один на саксофоне. Другой обозначал замедленный ритм с помощью бас-гитары. Они стояли на фоне кирпичной стены под навесом, защищавшем от дождя.
Слабый свет задерживался на полях шляп. В сумрачной атмосфере отсвечивали рубашки музыкантов, саксофон и гитара. Они не смотрели в мою сторону. Просто играли. Я слушал мелодию и пытался рассмотреть лица. Тщетно. Под полями шляп поселилась темнота, вперемешку с неверным паром от дыхания.
Я положил на стоящий рядом динамик платёжную карту, на которой оставалось немного денег. Саксофонист поблагодарил кивком и подарил на прощание соло, из той серии, какие долго не забываются.
Я направился дальше. Внутри уже не было так пусто. Там звучала музыка, саксофон и дождь.
На краю широкой безлюдной площади показалась рельсовая дорожка метро, выходящая на поверхность города. На неё выехал поезд. В вагонах находилось по две-три одиночки. Каждый смотрел в окно замершим взглядом. Сквозь влажные стёкла и плывущий в серых огнях город.
Поезд объезжал площадь по длинной дуге с небольшим наклоном. Замедлился и встал у остановки. Люди вышли и побрели, каждый в свой угол. Их не встретили у перрона. Они такие же одиночки. Электронное табло с неоновой подсветкой показывало точное время – полночь. Значит, это последний рейс на сегодня. Или уже на вчера.
Из-за низких, подсвеченных городскими огнями туч иногда выглядывала луна. И тогда её слабый свет проливался на улицы. Редкие встречные плыли в нём, будто тени, увлекаемые сквозняком, по каменным стенам и мокрому асфальту.
Я засмотрелся на луну и едва не попал под машину. Странно, что меня не сбили. Я был совершенно разбит, точно пьян. Потерян.
Оглянулся. Перед глазами пронёсся калейдоскоп витрин и стёкол проезжавших всюду машин. Автомобили блеснули совсем рядом, спереди и сзади, по сторонам. Затем видение стихло, и улица опустела. До меня дошло, что я стою посреди проезжей части. Я вспомнил, что машины сигналили, проезжая мимо. Что слышался визг тормозов и шин. Удивительно, но меня не сбили.
Вокруг потемнело. Или это луна скрылась за тучами. Глаза будто перестали видеть. Только губы шептали что-то. Или дрожали от осеннего холода.
Я различил впереди женский силуэт. Она будто шла по дорожке отражённого света, по блику неона на мокром асфальте. Женщина разговаривала по коммуникатору. Слышались её слова на французском – я не понимал ни одного, но мне нравилось. Красиво и загадочно. Казалось, её бархатный голос читает стихи. Сами французы наверняка привыкли и не замечают, как разговаривают на языке поэзии.
Захотелось увязаться следом, однако женщина нырнула в переулок. Я побрёл в полном одиночестве, пересекая широкие улицы и пустые площади. А параллельно мне, в призрачных витринах, брело такое же сумрачное отражение. Мы бесцельно шли, куда глядели слезящиеся глаза. Мимо рядов припаркованных машин. Мимо закрытых зашторенных окон и чернеющих влажных стен.
В город пожаловал частый гость, ночной дождь. В такие моменты казалось, что сам город плачет в подушку. В подушку тумана или пара, поднимающегося от влажных тротуаров и люков ливневой канализации.
Иногда я думал, что начинаю понимать происходящее. Все эти каменные джунгли – продукт подсознания. Нечто совершенно отличное от созданного природой. Природа наоборот. Каменный город, залитый дождём и неоном – не снаружи. Это наш внутренний мир, прорвавшийся в реальность. Отравивший её сладким красивым ядом. Город – воплощение страхов и одиночества. Он, как мы, боится и наслаждается пороком. Надеется на непостижимое, на то, чего нет в границах человеческого существа. Он – это мы, незнакомые самим себе.
Из приоткрытого окна доносилась религиозная проповедь. Голос старого хрипящего динамика говорил о душе и совести. Слова невидимого проповедника разносились ветром по пустой улице. Они не задевали меня. Ведь я уже знал правду. Она мелькала вокруг. Везде. Пустоту внутри разбавляла лишь память об услышанной мелодии саксофона. Её вполне достаточно. Красота музыки оправдывала прошедшие минуты жизни.
Я посмотрел под ноги. А моё отражение, двойник на влажном асфальте – вверх и в сторону.
Я тоже посмотрел туда. Оказалось, витрина магазина сувениров. Подошёл ближе, перебежав проезжую часть. За большим стеклом стояли несколько ретро-телевизоров. На них транслировалось красивое старое кино. Во влажном воздухе звучал музыкальный фон фильма: звуки идущего в реальности дождя, в которые вплеталась мелодия саксофона из кино. Иногда пианино, похожее на редкую звонкую капель.
Я засмотрелся на экран. На изумительные кадры. Каждый из них представлял собой картину художника. Я словно попал в другой мир, в мир ожившего искусства.
… Декард открывает глаза и не понимает того, что проснулся. Не понимает, где он: наяву или нет. Вокруг та же квартира, где закончился день и начался сон. Вокруг комната, похожая на уютную пещеру, в которой укрылся человек.
Сквозь пелену алкоголя и уходящих сновидений возвращается понимание: рядом та кукла, оживающая на глазах. Кукла с чистым незамутнённым сознанием ребенка, и в неё можно влюбиться.
Сейчас она играет на пианино. Сверяясь с нотами, дотрагиваясь до белых клавиш. Преображаясь с каждым мгновением.
Она уже не похожа на ребёнка. Нет теней под огромными глазами. Нет старомодной причёски. Нет строгого и немного школьного жакета. Несколько мгновений – и происходит превращение, подобное рождению бабочки.
Декард моргает и сосредотачивается на её лице. Бόльшая часть кадра заполняется темнотой, которая вместе со следами света обрамляет красивое и гармоничное лицо.
Вот она прекращает играть. Поднимает руки и дотрагивается до волос – белая льющаяся по темноте ткань блузки разбавляет сумрак экрана. Её ладони освобождают первый вьющийся локон. Затем следующий.
Она оживает. Возможно, не осознавая того, что происходит. В глазах ещё можно различить ровный красный огонь, но ты понимаешь, что от прежней Рейчел осталось ускользающе мало. Проснулась её душа.