Это была прачка, Фаина, которая развозила на тележке и развешивала на дверях комнат воспитанников пакеты с чистым постельным бельем. Это проделывалось раз в неделю и всегда - перед рассветом. Скальд одеревеневшими губами произнес:
- Питер мертв…
Она заскочила в комнату, заметалась, а он потерянно стоял на пороге.
- Кто? - быстро спросила женщина.
Скальд пожал плечами, прижался к косяку и заплакал, выдавливая из себя слезы, от которых давно отвык. Но облегчение не приходило.
- Бедный мальчик, - Фаина была сильно напугана. - Ты иди к себе… Я никому не скажу. Она взяла Скальда за руку. - Да у тебя жар…
Поддерживая, она помогла ему войти в лифт и довела до комнаты. Через тридцать секунд включилась система наблюдения.
- Что с вами? Голова разболелась? - участливо спросил Анахайм. - Вот и тогда вы были несколько невменяемы. Головная боль, помутнение сознания… очень характерные симптомы для многих душевных болезней…
- Я не убивал его. И вы это знаете. Я многое бы отдал за то, чтобы узнать, кто это сделал…
- Да? А что именно? - оживился Анахайм. - Я готов.
Скальд хмуро посмотрел на него.
- Мне надоела ваша многозначительность.
- Обижаете. Да и… что вы можете дать человеку, у которого все есть?..
- Вы пригласили меня сюда, чтобы похвастаться тем, как вы могущественны, но так и не убедили меня в этом. Все ваши познания о том случае почерпнуты из газет, из материалов патруля, из сплетен и домыслов… Подождите, - внезапно сказал Скальд, прикрывая рукой глаза. - Я понял, кто это сделал…
В памяти Скальда всплыло добродушное лицо женщины с бесформенной фигурой и голубыми глазами, в которых временами появлялось странное блаженное выражение. Она не отличалась говорливостью, а когда встречала Скальда в коридорах, загадочно улыбалась. Сейчас он вдруг отчетливо увидел то, на что тогда не обратил внимания, - или это память его сейчас так обострилась? Она вошла в комнату и даже не взглянула на тело Питера… Она знала, что он мертв, потому что сама сделала это…
- Но почему?! За что?! Это Фаина?
Анахайм добродушно фыркнул.
- Ладно, скажу вам. Интересно, принесет ли вам радость такое знание? - Скальд почувствовал в этих словах неприятно поразивший его скрытый смысл. - Убийство Питера не могло быть несчастным случаем, следовательно, у этого преступления был мотив. Мотив, который вы никак не могли узнать, хотя голову сломали. На самом деле все было очень просто. Эта женщина очень ревновала вас к вашему другу, Скальд. Поэтому однажды она взяла и задушила своего соперника.
- Соперника? Я не понимаю…
- Она сбежала из сумасшедшего дома, чтобы найти сына, которого у нее отобрали много лет назад. Она иногда прибиралась в комнатах, поэтому в тот день подсыпала в ваше какао снотворное. Вы знаете, что душевные болезни передаются по наследству?
Значит, она испугалась за него, когда увидела его выходящим из комнаты Питера. А он не мог понять ее странного поведения. "Бедный мальчик" - это не о Питере…
- Оставьте ваши намеки, Анахайм. Я найду ее, если она еще жива, даже в сумасшедшем доме, и экспертиза покажет, моя ли это мать. - Скальд сел за столик и налил себе воды. - Как вы узнали?
Анахайм открыл рот и тут же закрыл, потом засмеялся:
- Чуть не проболтался. Фаина давно мертва, плохо кончила. Не трудитесь, Скальд. Она не ваша мать.
Скальд потер виски и надавил на глазницы, слегка массируя глаза, которые нестерпимо болели.
- Кто вы, Анахайм? - снова спросил он.
- И почему я никогда не учил уроки?.. Потому что я ясновидящий, понятно вам? Я все знаю.
- Все?
- Абсолютно. Я смотрю на вас и вижу, что у вас, например, нет аппендикса.
- К чему вам мой аппендикс?
- Это к слову. Также я знаю, что вы безуспешно, всю жизнь, ищете своих родителей. Я мог бы вам помочь… Но, надеюсь, вы понимаете, что я не могу просто так взять и сообщить имя вашего отца, к примеру. Какая же в этом будет интрига и польза для меня? И, кроме того, вы ни за что мне не поверите. Можно сделать все гораздо более интересным. Поэтому я передам вам ощущения трех разных людей, имеющих к вам отношение, скажу больше - один из них ваш отец.
- Это невозможно, - прошептал Скальд.
- А вы уже выбирайте. Дайте свою руку. Я начинаю.
…Мы едем вместе с ней в лифте.
- Ты посмотри, посмотри только, - шепчет жена. - Этой дубленке, наверное, уже лет десять. А шапка? А эти ужасные красные варежки?
Я слушаю и думаю только об одном - завтра утром она войдет в темную прихожую, снимет свои варежки и, привстав на цыпочки, обнимет меня, и я не знаю, как мне дожить до завтра, как вытерпеть эту муку не видеть ее.
Сосед с четвертого этажа уехал в отпуск и оставил мне ключи, чтобы я присматривал за его квартирой - поливал два чахлых цветка и вызвал слесарей, если что. Я вставал в семь часов, когда жена еще спала, собирался в темноте и делал вид, что иду на работу. А сам спускался вниз, на четвертый, ждал ее час-полтора, потом, как вор, тихонько открывал дверь на ее слабый стук. Она входила так же тихо, трепеща от страха, что кто-нибудь из соседей ее увидит.
…Первые несколько секунд мы стоим неподвижно, прислушиваясь к тишине, в которой только гулко стучат наши сердца. Потом она робко улыбается и говорит:
- Я видела тебя сегодня во сне, проснулась среди ночи, а потом долго не могла заснуть… Как поживает девочка? Почему ты смеешься?
Я улыбаюсь, потому что мне хорошо, потому что мне нравится, как она спрашивает про мою дочь, потому что у нее такие нежные губы и ласковый взгляд - как будто она смотрит на ребенка.
- Я купил тебе перчатки, - говорю я.
Это вышло случайно, я и не думал ничего покупать ей, мне это даже в голову никогда не приходило. Просто увидел на прилавке подходящую пару и купил.
Она смущается и краснеет, примеряя подарок, потом перед зеркалом вытирает салфеткой губную помаду, а я стою рядом и наблюдаю.
- Я уже старая, - вздохнув, говорит она.
Мне смешно, я возражаю:
- Ты очень красивая. - И это правда. Я целую ее и тут же пугаюсь: - Я тебя обдеру своей щетиной… - Отращивая бороду, я не бреюсь несколько дней.
- Мое лицо, хочу - царапаю! - отвечает она, и я снова смеюсь.
Каждый вечер, в шесть часов, она появляется из-за угла, волоча тяжелую сумку, набитую продуктами. Ее маленький четырехлетний сын, всегда приплясывая от избытка энергии, бежит рядом и каждые пять секунд басом говорит ей: "Мама дорогая!" - рассказывая что-то свое, детсадовское. Она рассеянно кивает, потом, спохватившись, слушает внимательнее, с улыбкой поглядывая на него.
Поравнявшись с металлическим гаражом, она ставит сумку на снег, снимает варежку с правой руки и смотрит на часы. На самом деле - она сказала мне - она украдкой взглядывает на мои окна, и я вижу издалека, как начинает светиться ее лицо… Что я чувствую? Наверное, гордость… или нет, счастье… Она подходит к нашему подъезду и исчезает - до завтрашнего утра.
Сосед приехал слишком быстро, так мне показалось. Первое время я пытался вызванивать одного своего холостого знакомого - не будет ли он пускать нас к себе на пару часов в неделю? Знакомый корчил из себя важную фигуру, намекал, что в наше время уединиться - не проблема для людей с деньгами.
- Давай не будем с тобой больше, - отводя глаза, сказал я, неожиданно столкнувшись с ней в лифте. И на всякий случай спросил: - Ты не обижаешься?
- Нет, - прошептала она. Взгляд у нее стал больной.
…Я смотрю с балкона, как она идет, еле переставляя ноги. Сегодня нести тяжелую сумку ей явно не под силу. Мальчик бежит рядом, делая вокруг большие круги. Вот она подошла к гаражу, остановилась и, опустив голову, переменила руку, не сняв варежку… Я не верю своим глазам, я раздражен.
Через несколько дней, выходя утром на работу, я нашел на коврике у своей двери перчатки. Я воровато оглянулся, поднял их и выбросил в мусоропровод. Они были с биркой - она ни разу не надела их.
…Мы снова вместе едем в лифте.
- Ты посмотри, посмотри на эти кошмарные варежки, - шепчет жена, и я вижу: она действительно плохо одета, она старше меня на восемь лет, у нее двое детей и пьющий муж, отчего в глазах у нее эта постоянная тревога.
Я уже не принадлежу ей, но сейчас я стою рядом, и глаза у нее начинают светиться, она прячет их, отворачивается, чтобы я не видел ее счастливого лица, - она чувствует, что это злит меня…
Прошло уже пять лет. Она переехала давно, почти сразу после той смешной лав стори. Что стало с ней, где она, я не знаю. Моя жизнь течет без перемен. С женой мы живем хорошо, она по-прежнему такая же бойкая и любит покомандовать - она совсем не похожа на нее. Дочка отличница и учится музыке. У меня все тот же хороший бизнес, новая машина, и семья не чувствует себя ущемленной. И никто больше не говорит мне… трусливому… жадному… и уже толстому: "Ты такой интересный…" И наверное, никто уже не скажет так, как она, - задыхаясь от счастья: "Я люблю тебя…"
Когда приходит зима и ложится первый снег, а вечер наступает еще не так быстро, мне становится невмоготу. Я выхожу на балкон, курю, смотрю со своего седьмого этажа вниз и жду шести часов. Мне все кажется - сейчас она появится из-за угла со своей тяжелой сумкой, и ее сын снова будет приплясывать рядом и говорить басом: "Мама дорогая…" Потом она подойдет к гаражу, поставит сумку на снег и взглянет на часы…
Никогда я ее не забуду.