Глава 15
Ладонь саднило.
Он обмотал руку полотенцем, что лишь частично спасло от кровотечения. Не учел погрешность. Боль болью, а потери крови желательно было бы избежать. И без этого туман в глазах.
Доменик не назвала час пробуждения. Предупредив только об одном – проснуться она должна без чьего-либо вмешательства. Иначе…
А что иначе?
Валерио скривился в усмешке – "иначе" ее ждет и без его помощи. Он факелом, хочет того или нет, сожжет этот дом вместе с хозяйкой. Организм, подвергшийся несусветной пытке в течение более чем длительного времени, не выдерживал. Более страшного наказания трудно придумать – вроде живешь, а, вроде, и нет. Осталась ровно одна цель – не дай Бог сомкнуть глаза.
Куда там инквизиторам с их причудами!
Чашка с кофе, качнувшись и не удержавшись, с глухим стуком свалилась под столик. Но Валерио, невидяще уставившийся прямо перед собой, одинаково равнодушным остался как к неверной траектории движения руки, невпопад опустившей чашку на столик, так и к ее падению.
Голову словно сдавило прессом.
…. инквизиторам… инквизиторам… инквизиторам…
Черные сутаны. Толпа перед помостом. Пылающая Корделия…
Так это же… он! Он Инквизитор! И не во сне. Нет. А тогда.
Очень давно.
Часть пятая
Глава 1
– Призываю тебя – опомнись и покайся. И ты получишь прощение.
– Я не нуждаюсь в вашем прощении, и мне не в чем каяться.
– Не наше прощение. Прощение Господа. Образумься и покайся во имя Господа. И мы подумаем о снисхождении.
– Вы заблуждаетесь. Господь направил меня и дал мне силы воспротивиться злу.
– Так ты утверждаешь, грешница, что на тебе почиет Божья благодать?
– Да, святой отец.
– Одумайся, вероотступница. Твой язык погряз в ереси. И ты смеешься над нами! Ты, которая вознамерилась извести всех в городе своими колдовскими гнусностями, прикрываешься Всевышним? Наше терпение не безгранично. Сознайся в колдовстве или…
– Я готова сознаться в грехах, ибо не безгрешна, но не в тех, что вы мне тут навязываете.
– Ты перечишь церковному суду. Ты забыла о присяге отвечать без оговорок?
– Я устала, святой отец.
Он, бедняга, утомился не меньше, с полудня добиваясь невозможного – моего признания в сговоре с дьяволом. Порывшись в кучке бумаг на столе, со вздохом согласился:
– Уведите ее.
У выхода меня настиг его скучно гнусавый голос:
– И не давать ей спать. Будет время подумать о содеянном.
Тюремщик, детина метра под два ростом, в чуть ли не трескающейся по швам сутане, слегка, по его разумению, дернул цепь, от чего я едва удержалась, чтобы не грохнуться оземь:
– Ну, чего стоишь?
Он прав. Чего стоять? Хотя вполне можно было обойтись только словами.
Переступив порог зала кафедральной консистории, я все-таки обернулась – Главный инквизитор, тот, что меня уговаривал сознаться в несодеянном, протирал вспотевшее лицо, уделяя особое внимание картофеле-образному в старческих пятнах носу, и укоризненно покачивал головой. Ну, как же! Столько усилий, слов, увещеваний, угроз – и все напрасно. Придуманное им наказание лишить меня сна всего лишь предупреждало о тех муках, которые я приму в случае отказа признаться в зломыслии и в заключении союза с нечистым. Он будто сожалел о тех страданиях, к которым сам же меня и готовил.
Слева от него, на ступеньку ниже, за высокой кафедрой перешептывались его помощники инквизиторы-судьи. Тот, что в середине, с опущенной головой, не участвовал в беседе коллег, сосредоточенно пересчитывая шарики четок. За все время допроса он единственный, кто не произнес ни слова, лишь изредка посматривая на меня и тут же отводя глаза в сторону, будто борясь с любопытством. Может, это первый для него процесс? И "ведьма" тоже первая?
И совсем уже у подножия главной кафедры за столом расположился озабоченный обязанностями птицеподобный секретарь, старательно записывавший мои ответы на протяжении допроса. Он, кося глазом, словно петух, выискивающий зерно в мусоре, глубокомысленно вчитывался в исписанную им бумагу, проверяя – не упустил ли чего.
– Мне тебя что, волоком тащить? Иди, давай.
Детина рассвирепел. Задержись я еще, уж точно, палкой пройдется по моей спине.
Но легко сказать " иди".
Железные обручи на ногах с цепью, громыхающей сзади, так сдавливали икры, что за неделю пребывания в подвале монастырской тюрьмы оковы стерли кожу в кровоточащие язвы, при каждом движении вызывая дикую режущую боль, будто их кромсало остро отточенное лезвие.
Кроме того, весили они намного тяжелее туфелек.
Я еле доплелась до клетки, взобраться в которую получилось лишь с третьего раза.
И все бы ничего, но до монастыря не близко, и по пути опять соберется толпа, с юродскими ужимками и посвистыванием забрасывая меня камнями. И уворачиваться от них бессмысленно. Летят и справа и слева. Успевай прикрывать только голову.
Как ни смешно, но монастырский подвал после того, что я выдерживаю по пути оттуда и обратно, истинное избавление от мук.
Здесь, по крайней мере, я защищена от нападок толпы и могу поберечь ноги, насколько это возможно.
Ну, вот я и "дома".
Едва решетка за мной захлопнулась, я без сил повалилась на соломенную подстилку.
Цепь, надежно приковавшая меня к мокрой и склизкой подвальной стене, не давала сдвинуться от нее больше чем на полметра. Но я и не помышляла о прогулке по мрачной, провонявшей крысами, клетушке.
Кто-то, пока я отбывала аудиенцию у Главного инквизитора, "позаботился" обо мне, подбросив миску с уже остывшей похлебкой и кувшин с водой. И почему-то этот некто забыл о длине цепи, не позволившей дотянуться ни до того, ни до другого.
Но мне предначертано умереть не от жажды.
– Эй, ты слышишь? Придвинь мне воду.
Тюремщик, уже не тот, что доставил меня сюда, а мой постоянный страж здесь, полная противоположность детине – недоросток, с закатанными до локтя рукавами, из-под которых сочились худосочные ручонки – не спеша вытер губы полой сутаны, с неохотой оторвавшись от своей миски уж точно не с похлебкой:
– Я тебе не слуга. Уж как нибудь сама. Или позови на помощь своего… хе-хе… хвостатого приятеля.
Он отвернулся.
– Тебе не поздоровится, если меня найдут тут бездыханную по твоей вине. Я нужна им живая. Ну?
– Разговорилась. Ишь ты. Я б таких как ты без всякого суда… С такими-то бесстыдными глазищами… Да ладно уж.
Лениво поднявшись и прихватив палку, он просунул ее под низ решетки, подтолкнув кувшин ближе ко мне. Ровно настолько, чтобы я могла кончиками пальцев царапнуть его бочок.
– Еще.
– Может, тебе еще и поднести?
Ухмыльнувшись, коротышка вернулся к заскрипевшему под ним стулу.
Сжав зубы, чтобы не застонать – колодки врезались в израненные икры – я понемногу притянула кувшин к себе.
Вода отдавала плесенью, но и за это спасибо. Мне ее приносили раз в два дня.
Отставив кувшин, я, кое-как пристроив больные ноги, задумалась, подсчитывая свои "грехи" – все пятнадцать бутылочек с настойкой нашли применение. Иными словами, сотня людей спасена. И это самое главное. А о новой порции, дозревающей под кроватью в моей спальне, слава Богу, никто не знает. Кроме Леонардо.
Очередной визит в церковный суд разнообразился появлением свидетелей моего отступничества от церкви. Но поскольку спать мне, действительно, не дали за эти три дня, тыкая в меня палкой каждой раз, когда я погружалась в забытье, голова туманилась, и я приложила неимоверные усилия сдержать зевоту. Тем более, подобный жест с моей стороны вполне мог быть расценен участниками процесса как пренебрежение и к ним, и к процессу.
– Считаешь ли ты себя послушной дочерью церкви?
– Да, святой отец.
– Ты лжешь, несчастная. И тому есть немало свидетельств, которые расходятся с твоими словами.
– Клянусь, святой отец, что это лжесвидетельства. И Бог видит это.
– Твоими клятвами ты только оскверняешь свою совесть и приближаешь свою смерть. Но если ты сознаешься в своих заблуждениях, то мы вернем тебя в дом Господень. Я обещаю тебе – суд будет справедливый.
Вот тут он меня разозлил:
– О какой справедливости вы говорите? Разогнать детей из замка и выбросить их на улицы зараженного города – это справедливость? У меня они получили все – уход, еду. Вы обвиняете меня в сговоре с дьяволом только за то, что я лечила заболевших – это справедливость? Побойтесь Бога, святой отец.
Его терпению тоже пришел конец. Он вдруг покраснел, будто ошпаренный кипятком, резко поднялся и, вытянув палец в мою сторону, гнусаво прошипел:
– А кто всему виной? Кто сотворил все это? Ты! Ведьма и вероотступница. Признайся в грехе колдовства! Сама. Сейчас. И смягчишь свою участь. Тебя не будут больше мучить. Обещаю.
Я расхохоталась, чем окончательно вывела его из себя.
– Карлика сюда!