Глава 2
Главный свидетель. Ну, конечно. Все остальное подтасовано под его наговоры.
– Подойди ближе. Твое имя.
– Бачч…, – он кашлянул, приосанившись, – Бартоло… Бартоло Мартелли. Сын Габино Мартелли из Турина.
– Знаешь ли ты подсудимую?
Еще бы ему меня не знать.
Баччелло покосился в мою сторону, и, снова кашлянув, звонко отчитался:
– Да, Ваше Преосвященство. Знаю.
Ну-ну, даже в ранге повысил главного судью.
Тот, и не моргнув, благосклонно отнесся к неприкрытой лести, подбодрив свидетеля еще и кивком головы.
– Назови ее имя.
– Корделия. Корделия ее имя. Дочь ювелира из Бергамо, Ваша Светлость.
Баччелло, определенно, был не в ладах с реестром званий и титулов, путая духовное со светским. Но в данном случае ему это было только на руку – Главный инквизитор готов был принять на свой счет, видимо, все возможные регалии, выстраивающиеся дальше вверх от его должности.
Если честно, меня кольнуло не упомянутое шутом "графиня делла Ласторе", будто никогда и не было Франческо в моей жизни.
– Что ты можешь свидетельствовать против нее?
Писец даже подался вперед, боясь пропустить хоть слово из домыслов карлика.
А он заторопился! Тыча в меня пальцем и брызжа слюной, Баччелло не утаил ничего из того, чему, действительно, стал свидетелем. Правда, в его интерпретации, все мои "деяния" вызывали не только телесную дрожь. Душа должна была бы тоже содрогнуться.
– Это она…, она его убила. Графа Франческо… Когда он за ней поехал, я предостерегал его от поспешного решения… Кто она, откуда? Он ничего о ней не знал… А у нее и мать ведьма…
Что? Паскудец! И до матери докопался!
– Не спеши так, сын мой, секретарь не успевает за тобой. Итак…
– Прошу прощенья… К ней он уехал, ну, чтобы привезти в замок и обвенчаться. Живой и здоровый. А вернулся уже не жилец. И не прошло трех дней как он скончался…
– Он уже был тогда болен. В Милане уже умирали люди от чумы. Я была на кладбище и знаю. Тебя же, подлеца, я вытащила с того света. Как видно, напрасно, прости Святая Мария.
– Замолчи, несчастная! – Главный инквизитор угрожающе загнусавил, нетерпеливо махнув в мою сторону рукой, – твои оправдания это всего лишь оправдания. У нас же есть факты твоего отречения от церкви.
Той же рукой, но уже жестом благосклонного поощрения – ладонью вниз, опустившейся на Библию – он подал знак своего расположения к шуту:
– Продолжай, сын мой.
Поддержанный "правосудием", Баччелло злорадно зыркнул на меня и, осмелев, даже рискнул подскочить поближе, благо сзади меня придерживали цепью – вдруг да сорвусь с места в ведьминской лявольте, бесстыдно подпрыгивая до потолка и тряся подолом в бешеной пляске.
– Это не ты спасла меня. Так было угодно Богу. Чтобы я исцелился. И чтобы изобличить тебя, ведьминское отродье. Да, ты была на кладбище. Но только лишь для того, чтобы убедиться в злодеянии. Могильщики…
– Что ты еще можешь добавить? – главный судья недовольно прервал его, напомнив шуту о занимаемом им месте в судилище – свидетеля, не обвинителя.
Баччелло, распалившийся было до праведного гнева, вмиг приутих, торжественно завершив выступление намеренно короткими броскими фразами, словно забивающими гвозди в крышку гроба "фактов":
– Спросите у нее, почему ее платье было все в крови в ночь смерти графа? Я знаю, почему. Она выпила его кровь. А еще у нее есть колдовская настойка. Дьявольская. Которой она хотела меня отравить. Но Господь защитил меня, – карлик вдруг завизжал словно недорезанный поросенок, плюя в мою сторону, – ты ведьма! Ведьма!
Даже Главный инквизитор поморщился, не ожидая подобной злостной бури от столь мелкого создания.
– Есть ли у вас еще вопросы, святые отцы?
Судьи за нижней кафедрой переглянулись, и слово взял тот, что посередине, на протяжении двух часов допроса прятавший от меня глаза и уже вконец замусоливший четки:
– М-м-м…, Корделия…, вы упомянули, что вытащили свидетеля с того света. Что это значит?
Впервые ко мне обратились по имени, что не совсем понравилось главе нашего форума, не скрывшего сей факт и раздраженно напомнившего забывчивому коллеге, кто устанавливает здесь правила:
– Отец Чезарио, мы допрашиваем свидетеля.
Но ни он, ни я и не вспомнили о Великом инквизиторе, поймав друг друга взглядом.
Да так, что слова уже были и не нужны.
Глава 3
Обо мне будто забыли. За две недели томления в монастырской "каморке" лишь коротышка напоминал о себе пустым зубоскальством и, не в пример ему, молчаливая монахиня, исправно доставлявшая все ту же похлебку из непонятно каких овощей, протухших настолько, что определить вид продукта не было никакой возможности.
Зато времени подумать у меня было предостаточно.
Могла ли я избежать запутавшей меня паутины судебного дознания? Могла. И еще как могла. Для этого я не должна была родиться Корделией. Это как минимум.
Тогда бы не произошло всего того, что произошло.
Цепочка событий в моей жизни – болезнь матери, передача отцом бразд воспитания дочери в руки Агнесы, ниспосланные одно за другим Божественные откровения, подготовившие и направившие меня сюда, в Милан, единственный город в Ломбардии, захваченный чумой – выстраивалась таким образом, что я должна была следовать по этому пути. И никак не по другому.
Если бы не встреча отца с Франческо…
Если бы не найденный рецепт настойки…
Если бы не болезнь графа…
Если бы не излечение Баччелло и…
Много "если бы". В конце концов, я могла просто не высовываться из палаццо и спокойно пережить заразу.
Могла. Но тогда бы пол замка вымерло. Вместе с городом.
Нет. Я ни о чем не жалела. Пусть мое участие в спасении заболевших и тех, кто стоял в быстро продвигающейся очереди на печать смерти, и было каплей в море, но капля-то весомая.
Иначе не было бы просьбы Леонардо – лекаря, художника, устроителя празднеств и кто его знает, чем он еще занимается – раскрыть секрет лекарства.
Или тот мальчишка. С потухшей свечей. Я его все-таки разыскала. И не только его. Нашедших приют в палаццо.
Я будто сама себя оправдываю. Что ввязалась во все это. Не сидела бы сейчас в этом подвале с истерзанными ногами, ожидая еще худших мук.
Но, надо признаться, несмотря на то, что я знала, какой конец мне уготован, внутри все равно теплилась надежда на некое чудо, которое обязательно вызволит меня из беды.
Нет, не Чезарио. Мой судья и… Я не позволю ему вмешаться. Не хватало еще и ему примкнуть к судилищу. Только уже в качестве пособника ведьме.
Вспомнив его глаза, с холодной серо-голубой льдинкой, бесследно растаявшей в том, скрестившимся с моим, взгляде, я улыбнулась.
– Чего скалишься? И скажи, что ты не ведьма. Другая бы билась тут и выла о прощении. А эта…, – коротышка застрял у решетки, наблюдая за мной, – или ждешь, что нечистый и тут тебя выручит? Может, расскажешь, как ты с ним договорилась-то? На красоту твою польстился? Или ты на его?
Он весело рассмеялся собственной шутке.
– Может, покажешь, чему он тебя научил? Говорят, вы там, на шабаше, чего только не выделываете. Так как? А я тебе за это отдам свой суп. Он-то получше, чем твой. Не пожалеешь.
– Ты о чем?
Я насторожилась. Что это пришло ему в голову?
Вместо разъяснений смышленый брат иезуит загремел ключами и, замешкавшись у входа, с показной решительностью перешагнул порог.
Я отползла к стене, тут же промочившей на спине дерюжку, выданной мне здесь же, в монастыре.
– Ты что-то здесь потерял, братец?
– Да ладно тебе корчить тут из себя. Видел я уже таких, – он присел рядом на корточки, – чего жмешься-то?
Откинув капюшон, пригладил редкие волосенки, и со вздохом, словно утомившись уговаривать, ухватился за мои колени.
Я буквально потеряла дар речи от подобной наглости, уставившись на его нетерпеливо сжимающиеся пальчики-червячки.
Он же, пораскинув мыслишками, вероятно, принял заминку с моей стороны за согласие на соблазнение, и, оторвавшись от коленок, потянул сутану вверх.
Моему изумлению не было границ. И от не подкрепленной ничем самонадеянности коротышки, и от его нахрапистости, не допускающей возражения. Но в основном от того, что скрывалось под его сутаной.
Мне бы испугаться – как-никак некоторые детали мужского тела для меня до сих пор оставались загадкой – но под влиянием, видимо, вынужденно стремительного взросления я зашлась в таком хохоте, что даже забыла на время о саднящих ранах.
Опешивший искуситель отпрянул назад, но, не учтя болтающуюся за ним цепь, опрокинулся на спину, тут же перевернувшись и на четвереньках заперебирав конечностями к выходу, что дало мне возможность рассмотреть особенности строения того, что у него спереди, и с обратной стороны.
Напрасно я не отвела глаза, поскольку жизнь моя буквально повисла на волоске. От смеха, оказывается, тоже можно умереть. И без мучений, как от чумы.
Выскочив, наконец, за пределы моей "спальни", несостоявшийся "рыцарь" почувствовал себя в относительной безопасности и, припав к решетке, высказал мне все, что он накопил, вероятно, за дни нашего знакомства:
– Потаскуха! Дьявольская потаскуха! Грязная тварь! На костре-то попляшешь! Чертова колд…
Его прервали.
За мной прислали "карету". На очередной допрос.