Агнеса, вмиг вернувшись к предначертанной ей вот уже как четырнадцать лет со дня моего рождения роли, задрала подол своей нижней юбки и шумно высморкалась, после чего прощупала указанное место и строго изрекла:
– Ничего. Поедешь мокрая. Уже нет времени переодеваться. Пока доберетесь, высохнет.
При воспоминании, куда я должна добраться, она снова собралась удариться в причитания, но я ее вовремя остановила:
– Так-то ты меня провожаешь? Нос опух, глаза как куриная гузка. Смотреть противно.
Сгрубила намеренно, зная не оставляющий в долгу характерец Агнесы. И окрик подействовал. Она тут же выказала ее всегдашнюю сварливость, воинственно уперев руки "в боки":
– Ты посмотри на нее! А еще дочь такого важного сеньора. Тебя послушать – чисто деревенская девка. А все этот Джакомо. Нахваталась от него всякой дряни, – нянька вздохнула, – ладно уж. Пойдем. А то получу нагоняй от твоего отца. И так все твои грешки беру на себя. Неприлично опаздывать… графине делла Ласторе.
Агнеса поправила съехавший набок чепец и с преувеличенной почтительностью, граничащей с гротескностью, распахнула передо мной двери, но, не справившись до конца с ролью придворной дамы, добавила со всегдашней поучительностью:
– Не лети, как угорелая. Помни, кто ты теперь. Я, следуя наставлению, с задранным подбородком и величавой осанкой зашелестела юбками, покидая мою половину палаццо.
Завтра дочь ювелира – Корделия Сотти – станет женой графа Франческо делла Ласторе. Я, которая сиденью за благочестивыми беседами предпочитала возню с лошадьми или копанию в отцовской библиотеке, должна была осваивать новую для меня роль со всеми придуманными для нее условностями, включая походку.
Уже на пороге гостевого зала меня встретил разгневанный взгляд отца, ясно передавший, что бурлило у него в голове.
В противовес испепеляющим молниям в его глазах, в группе присланных за мной посыльных, по цветастости узорчатых тканей плащей не уступающих моим попугаям, воцарились тишина и благоговение.
Один из них сдавленно вздохнул. Полагаю, не сдержав переполнившего восторга от моей несравненной красоты. А, могла ли быть другая причина?
И все четверо склонились передо мной в полкорпуса – очередная условность, которую я обязана была теперь принимать как должную.
– Ну, что же, дочь моя, – отец, с несвойственной ему напускной нежностью, приобнял меня, тут же мстительно ущипнув за бок (плотный бархат смягчил накал страстей), – эти высокочтимые сеньоры сопроводят тебя к твоему супругу.
Он приложился губами к моему лбу, к счастью, на этот раз без намерения нанести увечье.
Подтолкнув меня к "высокочтимым сеньорам", отступил на шаг, тем самым подтвердив, что договор в силе – его самая дорогая драгоценность передана из рук в руки в целости и сохранности.
Сделка удачно завершилась. Ему – должность придворного ювелира. Мне – титул. Пресытившемуся похождениями Франческо – юную красавицу жену.
Все остались довольны. Кроме меня, осведомленной о продолжительности моей супружеской жизни – ровно одна ночь.
Агнеса кинулась было помочь мне забраться в карету, но тут же была оттеснена одним из "высокочтимых сеньоров", намерению которого поддержать меня я категорически воспротивилась. Речь не шла о демонстрации пренебрежения к протянутой руке. Просто пока я еще звалась Корделией Сотти. Со всей прилагающейся к этому имени неповторимостью.
Уже из окна сбросила Агнесе, стянув с волос, золотую сеточку. Так я ее и запомнила – прижимающую к груди мой прощальный привет и с каждым шагом иноходца уходящую от меня в прошлое.
Что я могла сделать? Все предрешено. В том числе, и мой отъезд из Бергамо.
С собой я увозила и мою тайну, скрытую даже от Агнесы.
Глава 3
Милан встретил нас шумливой суетой сворачивающих товары торговцев и лавочников, спешащих до наступления темноты укрыть окна ставнями, сдержанной неторопливостью прогуливающихся перед сном горожан, утомленных дневными заботами, громыханием по мостовым повозок, груженых всякой всячиной.
Наша кавалькада проскочила огромную площадь с вздымающимся к вечернему небу непередаваемой красоты собором и устремилась к маячащему впереди стрелой вытянутому замку. Но… и он остался позади.
Я не люблю поездки в карете. Страшно трясет. Так, что на момент выхода из шелковой клетки теряешь представление о местоположении частей тела. В дополнение к подобному неудобству, ограниченность пространства и света создает иллюзию бочонка, сброшенного в море. Ладно бы пустого, а то ведь со мной впридачу.
По резкому толчку поняла, что, вероятно, наше путешествие, слегка затянувшееся, на этом и закончится.
Я спустила ноги со скамеечки, где безуспешно пыталась вздремнуть – волнение не дало выспаться ни ночью, ни сейчас. Обула выбранные Агнесой атласные туфельки и смиренно (нянька бы очень удивилась, узнав, что и смирение мне подвластно) ждала приглашения явить лик теперь уже моим согражданам.
Приглашение немедленно последовало – меня встречали две юные сеньорины.
Одна, до рези в глазах огненно-рыженькая и в бесчисленных крапинках-веснушках, с нескрываемом любопытством обежала меня взглядом с головы до пят и, видимо, удовлетворенная увиденным, радостно мне улыбнулась, подав руку для безопасного спуска. Другая, с прической "огурцом" и головой той же формы, состроив мордочку абсолютного равнодушия к моей персоне, придерживала дверцу кареты.
Поблагодарив за расторопность первую, воспользовалась предоставленной ею услугой и, чтобы как-то расшевелить вторую, вежливо обратилась к ней, приостановив нисхождение на графскую землю:
– А… что у нас сегодня на ужин?
Застигнутая врасплох игнорированием с моей стороны придворного этикета, она вынужденно сбросила маску безразличной ко всему куклы, под которой мелькнула растерянность, сменившаяся недоумением: " Так запросто?". В ее головке что-то крутилось. Скорее всего, ее мучил вопрос, нарисовавшийся и на личике: "А, где графиня-то?".
Ее сомнения по поводу моей причастности к предстоящему венчанию в ту же секунду развеялись от повелительного:
– Проводите донну Корделию в ее покои.
Ведомая свитой, я, так и не получив ответ на пока еще просьбу моего организма дать ему подкрепиться, проследовала в распахнувшиеся передо мной парадные двери палаццо с выгравированным по центру летящим ястребом – гербом дома Ласторе.
Сооружение подобного рода для меня было в новинку.
Мой бергамский "дворец" вполне мог пригодиться этому в роли охотничьего домика, но не более того. А уж апартаменты второго и третьего этажа, через которые лежал наш путь в "мои покои", сравнивать с тем, где я провела беззаботное детство, было бы даже не смешно.
Роскошь, блистательная, выпукло-вычурная, головокружительная, небрежно отодвигала все возможные чувства, благосклонно оставляя лишь одно – восхищение. Любуйтесь, любуйтесь.
Я забыла обо всем, успевая только выхватывать взглядом то огромное, чуть ли не в полстены, красочное полотно какого-то живописца. То высокие венецианские зеркала, отражающие нашу процессию и ошеломленную меня. То изящно расписанные потолки, утопающие в позолоте и бирюзе.
Наконец, прогулка по нескончаемой анфиладе залов завершилась перед высоченными дверьми, впустившими нас – тех самых девочек, что удостоились чести первыми лицезреть будущую графиню, и одного из "высокочтимых сеньоров", принявших меня из подтолкнувших к ним рук отца – в спальню, по великолепию не уступающую всему виденному прежде.
Пока я осматривалась, пытаясь понять, что меня здесь так взволновало, помимо непреходящего и все более усиливающегося чувства потрясения от окружающей красоты, кто-то за моей спиной с некоторым запозданием ответил на заданный ранее вопрос:
– А на ужин сегодня ваша любимая утка с маслинами.
Я обернулась.
Болезнь, распознанная мной в ту нашу первую встречу, вызревала быстрее, чем я предполагала.
Глава 4
Он откровенно рассматривал меня, и мне ничего не оставалось, как заняться тем же, изучая его лицо, мельком увиденное совсем недавно.
Так случилось, что неделю назад отец вернулся из очередной деловой поездки весьма возбужденный. До такой степени, что поднялся ко мне, на мою половину, что происходило крайне редко, поскольку с младенчества препоручил меня Агнесе, не особенно интересуясь моим физическим и духовным ростом.
Отогнав няньку в сторону, он приподнял меня с кресла, где я пыталась соответствовать предопределенным мне с рождения природой и Всевышним девичьим задачам. Одна из них – научиться все-таки вышивать крестиком вместо того, чтобы устраивать бешеные местечковые скачки с препятствиями или азартно доказывать конюху Джакомо, что я не жульничаю, играя с ним в карты.
Подтолкнув к окну, отец так пристально вглядывался в меня, что я даже заподозрила, не засомневался ли он, что перед ним именно я, а не, скажем, Зеленый рыцарь.
Вероятно, убедившись в том, что зрение его не обманывает, и перед ним, действительно, его единственная дочь, отец удовлетворенно потрепал меня по щеке и, вдруг что-то неумело замурлыкав себе под нос, с миром удалился.
Агнеса проводила его изумленным взглядом, с твердой уверенностью выдав свое мнение о событии из ряда вон выходящем, свидетельницей коего она стала:
– Заработался, бедный.