Сами дамы, ранее пристрастившиеся, в зависимости от социального положения, к пиву или "Вдове Клико", спивались и "снюхивались" теперь ещё и стремительней мужчин. Стойкость последних отчасти объяснялась тем, что они куда легче отыскивали себе более активные утехи. Например, шли в контрабандисты, налётчики и гангстеры, реже - в сыщики, ещё реже - в актеры звукового кино, которые играли бутлегеров, мафиози, медвежатников и полисменов. Впрочем, верная Бонни всегда могла поддержать Клайда в его непосильной борьбе с коррумпированными банками или стать подружкой юного Аль Капоне, звезда которого только поднималась в зенит славы на приливной волне прохибишна, то есть Великого Алкогольного Запрета. Этот хитрый юный итальянец был, пожалуй, первым, кто использовал богатейшие возможности делать бешеные деньги на таких преступлениях, где не было жертв.
Коренным образом подковалась политика. Начался разврат Кубы, которая стала излюбленным местом горячительных паломничеств из-за на редкость удачного местоположения - по ту сторону запретительной линии. Народ там во всех смыслах отрывался от континента и его проблем. Торговля спиртным и его сухими заменителями, игорной удачей и ласковым женским теплом в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году довела остров до безобразия, носящего имя "барбудос".
И, наконец, на пике - или там высокогорном плато - безалкогольного процветания и повышенной рождаемости настал большой-пребольшой, белый-пребелый американский пушной зверь. Великая Депрессия тысяча девятьсот двадцать девятого.
29 октября 1929 года. Черный Вторник на фондовой бирже. День, когда все нью-йоркские дельцы стояли в окнах своих высотных контор и раздумывали, не упасть ли оттуда наряду с курсом своих акций. Вечер, который превратил народ горделивых собственников в племя неприкаянных бродяг.
Мы, дирги, мало пострадали от этого: нам не нужно было так много питаться. Пострадал лишь наш дом, который стал форменным приютом странников. Правда, терять этой развалине было особенно нечего - в тридцатые годы нам все равно пришлось бы его покинуть.
Нет, мы не брали ни с кого из этих людей нашей традиционной дани - даже предлагаемой добровольно. Моим мужчинам хватало самоубийц, желающих уйти не таким традиционным способом, как большинство народа. Подсчитано, что количество суицидов повысилось с четырнадцати всего лишь до семнадцати случаев на сто тысяч жителей: по-видимому, в этом снова была наша заслуга, не знаю точно. Голода я не испытывала - со мной щедро делились все родичи, кроме Хьяра и Трюггви, которые зациклились друг на друге. А в остальном - куда больше статистики меня увлекала репродуктивная медицина, и интерес к ней рос от года к году.
За бурными событиями этих лет как-то забылось, что мне не дали возможности пройти инициацию по всем правилам. Зачёлся тот ритуальный обмен кровью, что произошёл у нас с маман Эти и, по всей видимости, укоротил её горькие дни на неделю-другую, а то и на месяц.
В чём была неявная суть дела? Возможность родить маленького дирга связана не только с человеческим генным материалом. Когда дирги обмениваются ихором во время полового акта или просто чтобы выказать дружеское расположение, это также является неким подспорьем делу продолжения рода.
А теперь представьте, когда, как и с какой вероятностью сие происходит. Если соединяются наши мужчины, кровь получают они оба. Это если и не срабатывает сразу (а не срабатывает так почти никогда), то вносит немалую лепту в будущее семьи. В союзе мужчины и женщины подобное излияние его в неё практически бесполезно, но теоретически может поднять древнюю волну и выявить прежний геном. (Этим бредит теперь моя Синдри.) Что до женщин - акт взаимной передачи ихора "изо рта в рот" с прикусыванием своего языка скорее символичен. Это, простите, для любителей небольшого мазохизма и не может привести к зачатию ребёнка даже в самых дерзких мечтах.
А я понимаете ли, мечтала о дитяти.
Вернёмся к нашим стриженым баранам. Застой в американских делах тянулся до тридцать третьего года, когда сухой закон благополучно потонул в водах общественного мнения. Самый последний, уже мизерный удар нанёс ему новый президент, Рузвельт Второй, на одной из официальных вечеринок пошутив: "А теперь неплохо бы выпить пива". После этого жажду проявила вся страна. В горячительных цехах сразу появились рабочие места, деньги зашевелились и начали выбираться из карманов, касс и сейфов, где чуть было не умерли от бездействия, и тотчас же начали резво плодиться. Как пошутил один прославленный экономист по фамилии Мизес: "Государство - это единственный институт, который может взять ценный материал - например, бумагу - и при помощи типографской краски сделать его никуда не годным".
И что ему, то есть государству, оставалось делать, когда чистое золото стало под запретом? Президент сразу же изъял его из частных коллекций и определил за решетку Форта Нокс. Что-то в этом роде. Наблюдатели, комментируя поворот задом через плечо, отмечали, что, если бы в начале 1933 года по улице шли два человека - один с золотой монетой в кошельке, а другой - с бутылкой виски в кармане, то человек с монетой считался бы добропорядочным гражданином, а человек с бутылкой - преступником. Через год роли поменялись кардинально.
Чудеса творились на каждом шагу. Кто может теперь предугадать, что будет завтра, вздыхали обыватели.
Завтра была война.
Проявите терпение и уделите еще чуточку внимания политике, прошу вас. Так надо.
Седьмого декабря тысяча девятьсот сорок первого года в "Жемчужной Гавани", находящейся на острове Оаху в цепочке Гавайских островов, был потоплен практически весь американский линейный флот. Сделали это японцы, но параллель к неким событиям в Бретани мог проследить любой желающий. Семилетняя война и Киберон, Гибель французских кораблей.
Далеко не уверена, что французы получили большую выгоду от своего поражения, но начиная с Пёрл-Харбора Америка неуклонно наращивала производство, копила деньги и богатела. Невеликая цена за пролитие золотого дождя на ее пашни и нивы - восемь линкоров, двести самолётов и две тысячи двести человек убитыми со стороны американцев.
И Хиросима и Нагасаки с японской стороны.
И, помимо всего, такая на фоне всего этого мелочь, как депортация американских японцев по примеру Советской России и стараниями некоего Гарольда Икеса, министра, который несколькими годами раньше набил руку на трудовых лагерях для безработных. В ход пошла давно отработанная схема.
Колдовство иногда соединяет такие далёкие друг от друга вещи и проводит столь необычные и далеко ведущие аналогии!
…Я встретила её, ну скажем, в Вайоминге. Подойдет любой штат в глубине страны. Маннами Комитану. Натурализованная японка, получила американское гражданство в тысяча девятьсот тридцать девятом. Ее семья была одной из тех, что умеют долбить каплей камень. Не благородные, вовсе нет, если не считать верным утверждение, что с ликвидацией этого благородного сословия в эпоху Мэйдзи самураями стало всё население страны. Они поселились в штате Калифорния и работали на сахарных плантациях, как чёрные рабы, но постепенно, шажок за шажком, в течение ста лет натурализовались, отреклись от веры отцов во имя протестантизма, выучили имена всех американских президентов, приобрели собственность и стали наиболее лояльными изо всех граждан Великого Плавильного Котла.
Их по-прежнему обзывали джапами, нередко заключали объявления о найме словами "Японцев просят не беспокоиться", но их жизнь, можно сказать, наладилась.
Пока они не сделались крайними.
В тысяча девятьсот сорок втором году сто двадцать тысяч этнических японцев обоих полов и всех возрастов заставили бросить на произвол местных властей или продать по дешевке дома и имущество, оставив себе лишь столько, сколько можно унести в одной руке, и загнали в огражденные лагеря.
Нет, как говорила она, обращаются с ними пристойно: семей стараются не разделять, неплохо кормят, дают возможность подзаработать на шитье солдатского обмундирования. Иногда кое-кого выпускают за ворота, если есть такая необходимость, и даже без охраны.
- Визит к врачу, - я кивнула. Это было совсем неплохим поводом.
Никто из них не бунтовал. Не пытался вырваться из тюрьмы, куда их посадили просто на всякий случай. Кое-кто пытался доказать незаконность действий правительства Рузвельта - по официальным каналам - и, разумеется. проиграл дело. Мужчин, кажется, больше всего удручало, что им не позволили воевать и уволили из армии: сейчас дело изменилось к лучшему, кое-кто вернулся или был призван впервые, но их семьи остались здесь в качестве заложников.
- Как и ты, девочка, - ответила я на её рассказ.
Она сложила смуглые ручки на юбке. Никаких тебе кимоно и поясов-подушек, обычное шерстяное платьице с короткой юбкой, кофточка своей собственной вязки, из скрученных на веретене очёсков; толстые чулки, курчавая, словно у кинозвезды, головка. Явно спит на резиновых бигудях. Для здешнего октября одета весьма прохладно.
- Я больше не заложница за отца и жениха, - сказала она, глядя прямо в глаза. - Они следовали должному пути. Их белые сослуживцы воюют за свою жизнь, так их приучили. Но даже я знаю, что долг весомее, чем гора, а смерть легче, чем перо.