- Ты никогда не пьёшь наравне со мной, хотя это означает рюмку в два дня, - продолжал он филиппику. - Никогда не садишься рядом - только в кресло напротив или на другой конец скамьи в парке. Требуешь стелить себе в отдельной комнатушке, несмотря на то, что Кэти умаялась раздувать пламя в здешних очагах. Ещё не хватало, чтобы ты ото всех запирался. Можно подумать - почивать мешают.
Ирония сказанного заключалась в том, что мы не спим по-человечески: нам требуется лишь отдых, желательно в лежачем виде, и… как это… прострация. Часа на два от силы.
- Нас ведь никто не видит, когда мы у себя. Кроме старушки Кэт. Если ты считаешь, что я нарушаю маскировку и должен поднажать на интим…
Хьяр снова ухватился за сосуд - и я прямо побоялся, что он раздавит хрустальную ножку и запустит в меня остальным. Только тогда я понял, что именно сказал и о чём проговорился.
Он вызывал у меня далеко не сыновние чувства. Я пытался прятать это от себя, а вот Хьяр, похоже, уловил выходящие наружу флюиды.
- Сынок, - проговорил он тем временем, - похоже, ты надорвался изображать благополучную семью. Благополучную пуританскую семью. Не рано ли на тебя мужские панталоны нацепили?
Выпрямился из кресла и одной рукой выдернул с места меня. Как непостижимо хорош он был в своём гневе - пятна румянца, выступающие скулы, прикушенный алый рот! Внезапный огонь отражался в зрачках, бросал рыжие блики на русые волосы, длинные, как у Оскара Уайльда, и разбросанные по плечам, таким шелковистым и гладким под стёганой атласной курткой…
Тут меня в полном смысле озарило. Как реанимированный нашими порывами камин, где с новой силой вспыхнуло пламя.
- Я сделаю всё, что прикажешь, - ответил я. - С радостью.
…Кажется, он возносил меня наверх на руках, когтями сдирая с меня и заодно с себя оболочку и рассеивая её клочки по всей лестнице. Во всяком случае, в его будуар мы прибыли изрядно облупленными.
А потом…
Ногти наши умалились. Привычный метаморфоз. Тяжесть лонной крови перестала меня пугать.
Хьяр неторопливо стянул с себя рубашку - единственное, что оставалось на нём. Смял в кулаке, бросил - и переступил через батистовый комок обеими узкими ступнями. На миг мы соприкоснулись всем, что было у нас спереди.
Мускулистые плечи зрелого мужа, сосцы девы, стан и живот гимнаста, пенис эфеба.
Безволосая кожа, только между ногами влажные от пота завитки. Скользит под пальцами, как шёлк. Щекочет, будто лапки огромной бабочки. Зализывает свежие царапины. Дразнит моё орудие. Поднимает как для решающего выстрела.
На этом Хьяр мягко оттолкнул меня и улёгся поверх постели ко мне спиной. Свернулся рыхлым клубком. Сказал негромко и чуть сдавленно:
- Твоя воля, не моя. Хочешь - приди, не хочешь - останься там, где стоишь. Если я сейчас тебе прикажу, так и останусь в отцах навсегда. Не хочу подобного изврата.
Я лёг, прижался и почувствовал, как всё внизу мигом подплыло кровью и разбухло. Ужас и восторг. Мой возлюбленный подался ко мне, выгнулся абиссинской кошкой. Странный, сдавленный, прерывающийся голос, будто бы не его, ударил в виски вместе с биением моего сердца:
- Тебе не нужно проделывать всё с начала до конца. Только вложи его мне между ног и ни о чём не заботься.
Он был прав. В таких случаях твоя плоть творит за тебя всё. Я даже не заметил своих движений, быть может, и было два или три, но внутри меня будто накипел и лопнул огромный пузырь, которым вдруг стало всё мое существо. Хьяр ужом выскользнул из моих тисков, извернулся и начал пить, как из фонтана, почти не касаясь губами моей крайней плоти. Кажется, одно это соединило нас, как запах. Так, как дирг узнаёт дирга, как людской мужчина - женщин или как гей - гея. По игре феромонов. Игре воды и света.
А потом он сжал мои покорные запястья крепко-накрепко и с тихим смехом произнёс:
- Кажется, я слишком мало кормил тебя сильными мужскими телами, девочка.
Вот он - он дошёл до конца. Притиснул, обернул и распростёр, а потом поднял из праха на колени. Подарил мне боль первого соития. Пронзил меня насквозь, как стилет - кусок масла, и напоил своей жаркой телесной жидкостью.
Ну как, убил я твои страхи? - спросил Хьяр, когда мы повалились рядом, изнемогая.
- Вроде бы вместе со мной самим. Да нет, всё о-кей, только вот кто улики стирать будет?
- Вижу-вижу, что о-кей. Дабы потопить в океане драккар Трюггви Победоносного, одного берсерка недостаточно. А насчет простынь, если тебя это в самом деле волнует, - отдадим Руне для её лекарской ворожбы. Стирать не будет, однако: сожжёт и использует пепел. Очень от внутренних кровотечений способствует. Как, то бишь, их? А. Паренхиматозных.
Он отстранился, поцеловал меня в один глаз, потом в другой, закрывая:
- Спи, нахал малолетний. Я тебя как-нибудь и такого перенесу в твою отшельничью каморку.
14. Рунфрид
Как говорится, одни получают удовольствие, другие философствуют по этому поводу. Вот какой речью разразился Уинстон Черчилль по поводу едва затихнувшей войны:
"Человечество никогда ещё не было в таком положении. Не достигнув значительно более высокого уровня добродетели и не пользуясь значительно более мудрым руководством, люди впервые получили в руки такие орудия, при помощи которых они без промаха могут уничтожить всё человечество. Таково достижение всей их славной истории, всех славных трудов предшествовавших поколений. И люди хорошо сделают, если остановятся и задумаются над этой своей новой ответственностью. Смерть стоит начеку, послушная, выжидающая, готовая служить, готовая смести все народы "en masse", готовая, если это потребуется, обратить в порошок, без всякой надежды на возрождение, всё, что осталось от цивилизации. Она ждёт только слова команды. Она ждёт этого слова от хрупкого перепуганного существа, которое уже давно служит ей жертвой и которое теперь один-единственный раз стало её повелителем".
Стоило бы внести эту пророческую мудрость в мировые анналы. Или, по крайней мере, выбить на одном из моих менгиров в качестве заклинания. Ибо вторая волна мировой бойни мимо Бретани и Нормандии не прошла - не досталось моей родине такой счастливой судьбы. Здесь были немецкие базы, морские и сухопутные, и ковровые бомбёжки.
Но это я говорю задним числом. Тогда мы трое - или четверо, считая хохлушку-эмигрантку, или вся наша небольшая община - благодушествовали. Это теперь мне остаётся лишь философствовать по поводу.
Итак, побоище в основном закончилось в девятьсот восемнадцатом году, однако неугомонные американцы решили наверстать упущенное. Открыли новый фронт добродетельные красотки с их безалкогольными вечеринками и лозунгом; "Пропитанные спиртным губы никогда не коснутся моих уст!" Их пуританизм, над которым мы, дирги-эмигранты из Европы, добродушно подсмеивались вместе с Марком Твеном и Карелом Чапеком, окончательно взбесился. Те воинственные дамы суфражистского замеса, которые ходили по салунам и барам с молоточками и громили выпивку, и их смиренные и смирённые мужья приняли Тринадцатую поправку к конституции. Простите, Восемнадцатую. Героический Сухой Закон, запрещающий продажу спиртных напитков по всей стране, учитывал положительный опыт аналогичного же российского, когда с первого дня войны был поставлен жирный крест на всём провоцирующем помутнение мозгов, включая пиво и исключая наркотики и революцию.
Закон ударил в основном по благородным и мало спиртосодержащим жидкостям: элю, сидру, коллекционным винам. Это естественно: когда хорошо нарезаться становится проблематичным, поневоле стараешься восполнить качество количеством. Что стало первой ласточкой прогресса во всех областях аборигенной культуры.
Возникли принципиально новые сорта спиртного - "ликёр месячного сияния", в переводе на славянский язык "самогон", и бурбон, дешёвое кукурузное пойло, которое потеснило в аптеках хороший скотский виски с запахом можжевелового дыма.
Ну, разумеется, выдержанные напитки, не содержащие молекул несвязанного монооксида дигидрогена, то бишь не разбодяженные водой, можно было получить в аптеке по рецепту - немаловажная часть моего медицинского образования. "Настоящий Маккой" заказывали у моего человеческого патрона чаще, чем пурген и мороженое. Я проверяла задёшево купленные у врача рецепты, ибо числилась при хозяине в дипломированных фармацевтах. Не помню, правда, какой пол был указан в моём дипломе - это не волновало абсолютно никого в Новейшем Свете.
Восемнадцатая поправка обогатила и лексику: появились понятия "муншайнер", изготовитель того самого лунного концентрата в домашних условиях, "бутлегер", то есть перевозчик спиртной контрабанды в сапоге (далеко не единственный способ), "спикизи", то есть "делайте свой заказ потише, джентльмены" для культурных баров и "блайнд пиг" ("слепая хрюшка") для тех приютов, где посетители вели себя и в других отношениях наподобие этого славного пятачкового зверика.
Впрочем, самые утончённые из них пристрастились уже не к веселью, но к окончательной разделке с бедами Вселенной путём принятия в ноздрю снежного порошка, серебряной пыли, кристаллов счастья, антрацита, кикера, кокса, марафета, мела, муры, кошки, нюры, белой феи - в общем, кокаина. Моя аптека была не очень причастна к такого рода словотворчеству - шеф уже разочаровался в эффективности сего лекарства, которое казалось ему слишком светским, что ли. Уж лучше по старинке лауданум накапывать от нервов или глотать опиум в таблетках от желудка.
Мужская мода была осчастливлена гламурным украшением в виде плоской, прильнувшей к телу фляжки со спиртным, без чего стало неудобным приглашать даму на танцы под джазовую музыку, и тугого пакетика с белой приправой к напитку.