Необычно - и необычайно - хороша собой. Среди её соплеменников доминирует простонародный, так сказать, этнический подтип: более ширококостый, круглолицый и коротконогий. Маннами была изысканна от природы - её лицо словно сошло со старинных ксилографий, изображающих прекрасные лица и тела куртизанок. Чтобы убедиться в этом, не обязательно разоблачать её глазами, как я не хотела делать, и снова набрасывать на стан многослойные одеяния хэйанского периода; длинные же, гладкие, распущенные косы увёртывать в хитроумный узел и скреплять кинжального вида шпильками. Всем этим я, каюсь, согрешила в моих и её мыслях.
Ибо Маннами явно была сильным эмпатом.
- Ты уверена, что тебе нужно именно сюда? К женскому…хм… оператору? - уточнила я.
Надо сказать, что во время кризиса я порядком углубила своё образование в желаемую мной сторону. Университетам требовались любые деньги, какие они могли получить, а наше сообщество если и не было так богато, как об этом говорит молва, то, по крайней мере, не особо нуждалось в твёрдой пище.
- Когда я осталась без родных, меня направили к вам знающие люди, - ответила она, подняв на меня глаза с длиннейшими ресницами. Право, в них можно было затеряться, как в лесу, и утонуть, как в колдовском озере! И какие губы - она их не красила, естественный цвет был такой же, как и щёки, но чуть темнее.
Я хотела сказать: "Если тебе нужно избавиться от ребёнка - это запрещено". Только в этом не было никакого секрета, хотя скорбящие утробы чистили сплошь да рядом. И мои слова выглядели бы как вымогательство денег у сироты. За изматывающую работу с сукном цвета хаки лагерникам полагалась примерно треть зарплаты свободного гражданина - не больше.
Поэтому я не торопясь, выбралась из-за своего стола, заперла дверь смотрового кабинета и придвинула табурет к её стулу.
- Тогда мне не приходит в голову, что может быть неладно с такой молодой особой, - негромко проговорила я.
- В прежние годы вдова самурая должна была уйти в монастырь для таких, как она, или покончить с собой, - говоря это, девочка слегка закусила губу.
- Ты считаешь, что таков и твой путь?
- Не знаю, - ответила она так тихо, что мне пришлось читать по губам. - Когда меня выпустят после войны, идти будет некуда - говорят, нашу ферму в Сиэтле захватили бездомные. Замуж я не хочу ни за кого. И быть пылинкой на ветру - тоже.
- Это официальное заявление, что ли? - мои слова прозвучали слишком резко.
Маннами поняла и смысл, и интонацию.
- Можете считать и так. Администрация не будет возражать.
- Там, в вестибюле, скопилась небольшая дамская очередь, - ответила я. - С серьёзными и незаконными случаями я разбираюсь у себя дома.
Ничего подобного: смотровой и операционный кабинеты были и здесь, в клинике, причём очень даже неплохие. И для операций были отведены специальные дни.
Но нельзя же мешать одно с другим, верно? Эфир с хлороформом?
В общем, я выписала Маннами направление на чистку криминального заноса матки, достаточно подкреплённое диргским нелегальным золотым запасом, чтобы обеспечить лояльность лагерных охранников - с пулеметами на вышках или без оных.
Датированное завтрашним днём. Интуиция говорила мне, что тянуть дальше нельзя. И что ситуация не так проста, как может показаться с первого взгляда.
Хотя уж простой она не казалась никак.
15. Хьярвард
Дети нашли верный путь друг к другу и сговорились. Вернее, не так. Вдобавок к переписке на грани фола ОН приобрёл привычку ложиться на подоконник девятого этажа и целиться в уличное кафе из прецизионной оптики. Говоря попроще - отличного армейского бинокля, каким в стране Стекольнии вооружают продвинутых десантников. Сам то ли не думал, что на него тоже будут любоваться - снизу, сверху и со всех сторон, - то ли твёрдо на это рассчитывал. Молва приписывает тайным совершителям судьбы непомерные возможности.
Только этот новоявленный Киану Ривз не учёл одного. Разумеется, ОН всем хакерам хакер - из таких, кто, по словам Трюга, может залезть в мошонку самому Папе Римскому и понудить Патриарха Стекольнского усесться на яйца. Но когда ОН затеял провокационную болтовню с Искоркой, даже не зная точно, придуривается она или нет. (А ведь было очень похоже. Вся Сеть и тем более всё Луркоморье полны вопросов типа "Как стать настоящим вампиром или классным колдуном" и платных приглашений к соответствующему действу. Наше официальное, между прочим, вполне "косит" под такие, отличие лишь в том, что мы не просим денег вперёд и не отвечаем на все вопли души подряд.) Когда Синди ответила ему - не скажу, чтобы всерьёз, она любит поиздеваться и повыламываться над простыми смертными, - но и без шутливого вранья. Тогда он взломал защиту как два пальца и вычислил наше физическое местообитание по скрину.
Ничего страшного: подобные адреса и создаются как прикрытие. Даже как своего рода реклама. Мы туда, можно сказать, только наведываемся - ночуем вдвоём, поодиночке или с клиентом. Играем с канокапчами, то есть с опознавательными значками в виде иероглифов, и игровым движком - вакабой. Живём и общаемся с себе подобными мы - фигурально, разумеется - посреди таких дремучих лесов, что легко скрывают один-единственный упавший лист. А убежища у нас в точках, по поводу которых никому из людей в голову не придёт, что они пригодны для существования. И это при том, что скрываться нам необходимо не более чем Министерству Государственной Опасности, чьё изящное голубовато-белое здание в стиле ампир и другое - десятиэтажный гранитный утюг с элитными магазинами в цокольном этаже - украшают собой лучший проспект столицы.
Разумеется, пока. Лишь дурно воспитанная лиса поселяется в норе с одним-единственным выходом. И даже двумя.
По всему по этому Трюг засёк подозрительно регулярные блики, поймал в свой собственный объектив человека, который лорнировал его милых сестрёнок, - а далее уж была пара пустяков.
Этельвульф - очень красивый малый, несмотря на слегка покрасневшие глаза типичного завсегдатая борделей… тьфу, борд. В самом деле есть нечто от Киану - восточное и с налётом сугубого аристократизма. Заурядные имя и фамилия, а также отчество. Особенно отчество - будто родителя хотят скрыть или намеренно выставить напоказ его отсутствие. В армии побывал, возможно, перенёс её как травму, но ничем особенным себя не проявил. Родные в других городах, в Стекольне проживает в качестве лица весьма неопределённых занятий.
Кажется, его собственная аномия, то есть резкое неприятие окружающей действительности без попытки хоть в чём-либо её оправдать, - своего рода горькое лекарство от безделья. И вытекающая отсюда тяга ко всему самоубийственному тоже. Ибо для суицида теперь необходима некоторая праздность, чтобы вспомнилась и оформилась в сознании традиция, к которой можно присоединиться. Необходимое условие для этого - потребление культуры.
Причём совершенно особенной.
Это раньше тебе всё подсказывало общество: культура сати, культура сеппуку, культура ухода старцев и тех, кто запятнал себя позором. Следующий этап воздействия, отчасти совпадающий с первым, традиционным, - фиксированные письменные тексты: жития отцов церкви и с их страстным желанием попасться на зуб цирковому льву или на рога быку, Роланд, протягивающий небесам перчатку вместо того, чтобы взмолиться Богу об исцелении, "Вертер", детективы и чувствительная дамская стряпня. По нисходящей линии.
Ибо, я так полагаю, для настоящего суицида необходимо не следование шаблону, но истинно творческий порыв. Самоубийца должен быть честолюбив, как художник. Обоими руководит в лучшем случае стремление высказаться, вывернуться всему без остатка, в худшем - жажда успеха.
Что с того, что успех этот - посмертный? Другого почти что и не бывает.
Вульгарное обывательское мнение, что художник кончает с собой потому, что исчерпался, имеет под собой мощную основу. Самоубийство - последнее произведение, которое всегда в запасе, и отличная, можно сказать, адекватная замена творческого акта: если некто распоряжается жизнью и смертью своих героев внутри текста, отчего ему не продлить это сладостное ощущение вовне?
(Кажется, нам следует ликовать, что среди писателей и художников не так много маньяков. Маркиз де Сад лишь облизывался на свои мечтания. "Колесница Ада" Акутагавы со жестоким и жестоко наказанным персонажем - то, что про живописца сочинено и не более.)
Предельный критерий творческой самостоятельности - право самому выбрать свою смерть: время, место и форму. Об этом непоколебимо знал поэт Гумилёв. В какой-то мере он сам покончил с собой чужими руками - к сожалению, весьма и весьма грязными. Сократу было куда легче заработать и испить свою чашу болиголова.
Вот нас и выбирают. Такие зловредно творческие люди, как этот Этельвульф, по паспортной кличке Станислав.
Причём как прямо, если он не врёт нашей Синдри, так и косвенно: с нашей стороны будет сущей глупостью - оставлять в живых такого виртуозного и безответственного дешифровальщика.
Поэтому когда Стан послал запрос по легальной электронной почте, мы уговорили Искорку явиться для душеспасительной беседы: время - восемь пополудни, место - кафе "Французские Бриоши", форма воздействия… О ней решили договориться дополнительно или не договариваться вовсе.
Показательно, что юнец нисколько не возразил против отца девицы - лишь бы я держался на почтительном расстоянии. Настолько уверен в себе и своих целях?
Что дирг может легко скрыть от человека свой истинный возраст и суть - парень, как ни странно, не догадывается. на всякого мудреца довольно простоты. Как об уникальных возможностях нашего зрения, слуха и прочих рецепторов, позволяющих вмиг обнаружить в окрестностях нежелательные предметы всякого пошиба.