И снова провал, потом еще помню, в каземате каком‑то, тоже дым вовсю селитренный, от гранат, горло щекочет мерзко, стою я, смотрю как уже свет пробивается через амбразуры - утро идет. Это вроде как отдых на полминуты. И тут вижу - в углу валяется. Кого ж это так, интересно? Подошел - ну, точно. Знакомая морда. Вон, и сам лежит - здоровенный детина с новеньких. Ему лицо как срезало, маской такой расплывшейся и лежит в углу. Неприятное зрелище. Зато у него гранат полная сумка была, и патроны - и это было хорошо
Дальше опять не помню нихера, и потом только уже - наверху, сразу за выходом боковым с укрепления. Лежим мы за штурмовиком, башку поднять не можем, а в этого штурмовика, что поперек валяется, в его кирасу, пули только - щелк! щелк! Чорт их знает сколько - а он, самое‑то страшное - еще жив, штурмовик. К нам лицо повернул, со рта пена красная ползет, как рыба шамкает, сказать чего хочет - а нам его и не утащить даже. Потом прилетело ему в затылок, так и все. А после пушка, что дорогу прикрывает, начинает бить по соседнему укреплению, откуда по нам стреляли, и тут же уполаем мы обратно, и бедолагу этого утаскиваем, хотя его кираса, пожалуй, только на металл уже пойдет.
Очнулся я, так чтоб подряд помнить, только когда уже все завершилось. Сидим мы, в себя приходим, а на соседнем укреплении уже бой идет. Драгуны под все это дело, пока еще к нам по потерне оттуда валашцы пройти пытались - начали штурмовать. Им теперь легче - с нашего укрепления во фланг не ударят. Да и много их, и артиллерия помогает - снова эти длинные пушки выкатили, в низинку, где мы утром шли, и оттуда гасили амбразуры, да остальная артиллерия тоже, по главной позиции валашской сыпят хорошо. Тут смотрю - наши‑то, тыловые - уже с нами. Барахло притащили, и жратву вроде. Разговоры идут - 'подкрепления прибыли' - и особенно штурмовики радуются. Да и наши тоже - с роты взвод считай целиком насмерть выбит, еще полвзвода пораненых. Нам свежее мясцо ой как надо бы, они наши пули себе возьмут. Но и остальные тыловики - хорошо. Тыл - это всегда надо, без него - никак. И, вот ведь встреча - кто бы подумал - кричит, распоряжается тот самый Костыль! Подмигнул даже, крикнул
- Каша наваристая, с мясом, солдатик, сейчас наедитесь досыта, бедолаги! - то ли вспомнил, то ли просто так, по доброте - а приятно.
* * *
Окончательно в себя начинаю приходить спустя еще минут… несколько. Постепенно как‑то возвращается все… Звук, вкус, запах. Боль. Надо же, колено отбил крепко, и рука саднит, содранная. Посмотрел на руку - нате, экая же длинная и мерзкая с виду даже царапина на ложе винтовки - как паскудно и некрасиво вспорота добротно пролаченная поверхность. Обидно отчего‑то стало, хоть и казенная, а все равно, стою, значить, ковыряю эту царапину, и, кажется, даже ругаюсь под нос нехорошими совсем словами.
- Это штыком тебя так. Молодец, отбил, ловкай ты, паря… - Это, значит, подошел какой‑то пожилой дядька, кажется, из пехотных кто‑то: - Не годятся, конечно, наши ружья по этим подвалам лазить, да зато вот когда на штыках резаться - то лишние пять вершков как раз хороши.
- Не помню, хоть убей - как‑то ошарашено мямлю - Вот гранатой как кидались - помню, стрелял - помню, а на штыках - нет…
- Да ты, шельмец, и вообще, как я посмотрю, больно уж чистенький - Опачки, вот и начальство нагрянуло. Обернулся, принимая уставную стойку и исполнительно - выпученный вид. Так и есть, Кане и этот, как его бишь… Фаренг. Смотри ты, вырядился, в кирасе и шлеме… Неужто тоже со всеми перся штурмовать? Ну - ну… А капитан, тем временем, уже начинает злиться, есть у него это, то ли на меня так, то ли со всеми - заводится с самовзвода - Ты, стервец, поди, отсиживался где, а?! Струсил, поди? А ну, кто его, паскудника, в бою видел?! Отвечать!
Мне, честно‑то говоря, немного не по себе становится - я ж сам не припомню, где я был и чего и как делал. Но вдруг раздается несколько голосов:
- Вашбродь, он с нами сначала был, стрелял хорошо, никому ихним высунуться не давал…
- Господин капитан, сей штрафник действительно в бою участвовал, за все время не скажу, но на начале боя со мной шел, потом в казематах потерялись уже…
- Точно так, вашбродь, когда эти в штыки полезли, мы как раз патроны все кончили, так он первого прикладом сшиб, чуть мне глаз штыком не вымахнул… а Бролт того уже внизу в пузо дорезал… а другой уж ихний, тот Бролта в грудь насквозь, сразу… А этот да, не прятался, вашбродь
Вот ведь. И впрямь, как напомнили - ну точно же, этот говнюк с оскаленной мордой, что пытался тыкать в нас штыком, в какой‑то галерее, освещенной тускло, лампами навроде шахтерских. Может, и повезло мне, что сдуру, отбив штык, не стал колоть, а поверх ствола его двойным в башку прикладом угостил? А то застрял бы штык, и кончил бы я как этот самый Бролт. А так - точно же - мы потом еще вдвоем с кем‑то лупили прикладами по спине сцепившегося с нашим валашца, ага. Нет, ну к чорту, надо в такие переделки лезть - штык отмыкать, да в руку, и пистолет наготове. Это тебе не в поле - лесу, или окопах резаться, тут надо посерьезнее. Чую, еще предстоит же нам, и похоже, не раз. Однако, пока я это вспоминаю, Кане смягчается.
- Хм. Ну, ладно. Все равно стервец и мошенник, ясное же дело. Но, раз так, то молодцы. Так, воины… - однако, новенькое что‑то - с чего это мы вдруг не желудки, не скотины и не отбросы? А капитан продолжает: - На сегодня, пожалуй, все. Выставить посты и отдыхать! Мы свое сделали… не так ли, лейтенант? И даже больше. Надеюсь, валашцы не полезут еще раз в атаку, впрочем, наши артиллеристы готовы поддержать нас огнем, и бомбометы уже подтянулись в котловину. Так что, братцы - ОТДЫХ!
Ну, сказать, что услышав от Кане в свой адрес 'братцы', мы немного обалдели - это не сказать ничего. Стыдно, конечно, но 'Ура' я орал вместе со всеми, и вполне искренне. Впрочем, чего стыдного‑то. В конце концов, мы действительно - все правильно сделали. Да и стресс снять, просто поорать. В бою‑то, орут только раненные, и, надо заметить, страшно так орут. А остальные все больше рычат, да вскрикивают иногда, а чтоб орать, так ведь некогда.
Ну, поорали знатно, да тут же по казематам - он, значит, решил, что это мы опять в атаку пошли - и сыпанул шрапнели жиденько да с ружей. Да только бестолку.
А потом… сказка же просто. Сначала радость - разрешили обмыться, да еще и теплой водою - пусть и понемногу совсем, но, смочив сменную портянку чистую, обтереться хватило (засаднило повсюду - оказывается, поободрался - пообцарапался сильно), потом второй портянкой и вытерся - всего ничего, а почти как ванну принял. Посмотрев на прочих - тоже вылез в ров, оказавшийся теперь в тылу укрепления, в неуставном виде - полуголым, обвязавшись рукавами полуодетого комбеза по поясу, в сапогах на босу ногу, которые, впрочем, все тут же и поскидали. Тут уже вовсю хозяйничал Костыль - накладывал всем в миски нечто похожее на макароны по - флотски, только вместо трубочек макароны имели вид пластинок - ромбиков, эдакая разновидность лапши, получается. Получил и я свою порцию, дед еще и подмигнул:
- Ну, попробуй - как оно - тоже - 'Нормально'? Али, может - 'Жрать можно'? - и морда ехидная - преехидная. Запомнил, все таки, старый пень. Ну, да, я в ответ скалюсь искренне
- У вас, дедушка Костыль, поди и из топора если каша будет - и то съедят, да добавки попросят! - и отхожу я уже под веселый солдатский гогот, причем едва ли не громче всех ржет сам Костыль.
Присаживаюсь к своему взводу - смотри‑ка - расстелены плащ - палатки, а на них - баклага и - вот ведь, гора нарезанного свежайшего хлеба. И ведь, когда беру его, понимаю - он же, сцуко - теплый! Стало быть, и полевая хлебопечка у нас есть. Серьезно у барона подходят к делу, нечего сказать. А в баклагах - винище, тут же все разливают по кружкам. За плащ - палаткой вроде как обычно мы присаживались в восьмером, и похоже, что хлеба, что вина - на восьмерых. Но сейчас ни одной полной плащ - палатки не найти. У нас пятеро, где‑то шестеро, а где и трое. И все как‑то притихли, сидим, озираемся - вроде как порядок такой, что лишнее на всех разделить вполне можно, да только радости немного от этого. Кружки‑то все налили, да так и замерли. Я вдруг взглядом встретился с Боровом - смотри, жив - цел, хотя плечо перевязано и фингал на полморды наливается.
- Ну, что, братцы - вышел Костыль, да все на него взгляд и перевели - Вы, солдатушки, не грустите так уж об тех, кому сегодня бой был последним. Их уж не воротишь, а вы грустью только победу омрачите, и их ведь победу тоже - коли они с вами вместе были. Так что, братцы - а ну‑ка, поднимем кружки, за павших! Слава героям!
- Героем слава! - Разом откликаемся, да кружку в пасть - кто и залпом, кто глоток. Думал, как обычно, кислятина - ан нет, крепленое, недурственный такой портвейн… Отставил остатки, ну и понеслась - звяк по рву стоит, словно тут взвод фехтовальщиков упражняется - умеет же Костыль готовить, чего говорить!
Однако, этот старпер не только по части готовить жрать, он, как выяснилось, и в ином мастак. Хрючим мы, значит, свои порции, а он расхаживает, да прям как по учебнику, во время, значит, поглощения пищи, чтоб на положительные эмоции накладывалось, шпарит нам политинформацию, про военно - политическую обстановку, опять про волосатые щупальца и душителя свобод.