Вышли, и сразу поперед воротами, дорога чуть изгибом, а напрямую - лагерь городят. Как тот раненный и сказал - роют ров, колья ставят. И тент натянули. А под ним… ну да, раненые. И - здрасьте, ваше благородие - лекарь Берг, собственноличной персоною. Вид встрепанный, и обескураженный, даже можно сказать, растерянный. Топчется так на месте, то сюда дернется, то туда, словно не знает, за что хвататься. А уж как нас увидел, по лицам, видать, признал - и совсем растерялся. Особенно как взводных разглядел. Вроде как рвануться к нам хотел, да и передумал. А мы - что? Мы ничего. Мимо, строем, походным шагом, по трое в ряд, глаза в затылок впереди идущему. Прощевайте, мастер Берг, ибо, как говорили древние фашисты - каждому таки свое, йэдем, понимаете ли, даз зайнэ, по - ихнему, по - фашистски. Вот и у нас с вами так. Каждый выбирает сам. И нечего, нечего - так и чувствую, как значит, от лагеря, десятки глаз в нас смотрят. И невольно глаза‑то прятать самому хочется, да отвернуться, да сгорбиться… Нет, шалишь. Распрямился, и на лагерь смотрю наискось, с прямой головой иду - ну, не парадным шагом, но так, потверже. Нечего мне тут укоризны строить. Сами виноваты. Сами выбрали свою долю. Смотрю - и другие в строю, словно почуяли - распрямляются, шаг печатать начинают, вот р - р-раз - как оно обычно и бывает - и все в ногу пошли! То было только слышно по дороге - чоп - чоп, чоп - чоп - чоп - а сейчас - ш - р-рах, ш - р-рах, ш - р-рах! Аж по земле дрожь пошла. Капитан даже привстал с сиденья, оглянулся удивленно. А мы знай шаг печатаем. Нечего! Каждый сам свой путь находит. Сами себе судьбу выбираем. Кто сюда, а кто в лагерь… ну а раненые? Что раненые… тут ведь тоже, кому как повезет. И вообще, тоже дело такое - неизвестно еще, кому доля слаще выйдет. Так что нечего. Не за что мне каяться. У всех - своя доля.
- Точно, братец! - гудит сосед слева - коренастый бородач - Каждый сам дело делает и за него отвечает!
Это, я, выходит, вслух брякнул. Ну, да и ладно. Таким шагом мы на злости отмахиваем километра два, потом даже Кане приказывает сбить шаг - мостик впереди. Мосток крепкий, но положено. Дальше идем спокойнее, но все равно настроение какое‑то… боевое. Таким макаром, с недолгими передышками, топаем до вечера. Надо сказать, мотопехотинцем быть - оно куда как приятнее, все же. Поклажи у нас, правда, нету - даже патронов нету… ну, почти. То есть, идем налегке. И, как я так смотрю по прошлому опыту - для пешего похода - довольно быстро. Видно, торопится капитан. Нужны мы где‑то. Сразу вспомнилось - зачем мы там нужны - и как‑то настроение упало.
Как начало темнеть, мы уже забрались довольно высоко в предгорья. Ну, или как это называется - такие невысокие, но крутоватые, лесом поросшие холмы что мы из крепости видали. Сплошь из каменистых осыпей. То есть, те‑то холмы, что с крепости видно, миновали, а за ними следующие, и потом еще - а дорога‑то все вьется и петляет. Потому что напрямки, по осыпи да по лесу - куда как медленнее выйдет. Вроде и не далеко отошли, а много отшагали. Оттого и гнал нас капитан. Но все же, под вечер, в сумерках уже, скомандовал он привал на берегу ручейка, приказал стать на ночевку. Взводные засуетились, пытаясь, видно, вспомнить - как это делается. Да, господа офицеры, подзабыли вы, как это - солдатами на деле командовать… или и не знали никогда? Смотрю, ка - вэ - два вроде как вспомнил, нарезает смены, определяет где стоять охранению… А наш совсем раскис, только, как рыба, пасть разевает. Кане, смотрю, сплюнул, и приказал нам всем хворост для костров собирать, а взводного ледяным тоном подозвал к себе. Тут ведь опять что - нельзя командовать штрафниками - кому‑то из них. Даже Кане не имеет права назначить такого. Только в бою, если убили командира - и то до конца боя пока нового не назначат. Вот и тут. Привалило капитану счастье. Если это не барона шутка, а его личная, этих сволочей во взводные прибрать - то, похоже, он уже жалеет. Но, правильный - отчитывает взводного не при нас. И матюгов не слыхать. Вот только, как вернулись мы - вид у нашего взводного был такой, что хоть аллегорию отчаяния с него ваяй. Из говна и пепла. Что, надо заметить, изрядно подняло нам настроение. Разожгли костры, взводный кое‑как разбил смены, настало время ужина. Оба взводных, не сговариваясь, устроились в центре нашего бивака, рядом с капитаном. Тот поморщился, но промолчал. Впрочем, к ним не подошел и их и подавно не пригласил 'к столу'.
А у нас как‑то, в отличие от второго взвода, рассевшегося по двое - трое у костерков - сразу, едва наше недоразумение убежало, организовался общий стол. Сложили длинный костер, расстелили две плащ - палатки - и набросали из своих запасов, кому чего не жалко. Тут же, посовещавшись, доверили делить все рыжеволосому рябому парню - большинство у нас были из пехоты, и они его все отрекомендовали как 'честного до глупости'. И сели все есть вкруг, окромя разве смены, что уже заступила сразу - но им Рыжий Бруно тщательно отмерил порции. Смотрю, капитан встал, прошелся, глянул внимательно. Мы чуть напряглись, но нет, ничего, ушел обратно. Интересно, вот он все ж такой из себя… а как оно ему - ночевать посреди чужой, вражеской, хоть, вроде как, и на их стороне числящейся, штрафной роты? Один ведь… захотим зарезать - никто ж не поможет. Но виду даже ведь не подаст. Странно конечно, что вот так вот, один он с нами остался.
Пока размышлял - часовые, что стояли на стороне, откуда мы пришли, тревогу подняли, мы все всполошились было - но тут же разрешилось все - на телеге приехали двое наших сержантов, писарь, он же водитель телеги, и солдат с лошадиной мордой, судя по всему - наше хозобеспечение. Ни у кого больше столь кислых морд не видывал. Стали они посередине, образовав что‑то вроде цитадели, от телеги тенты натягивать стали. Я нашим предложил - может, тоже - палатки соорудим, как положено? Чего поодиночке в кутаясь в плащ - палатки спать?
- А часовые? Им без плаща как?
- А нехай передадут следующей смене свои, и все.
На том и затеялись, соорудили, под заинтересованным взглядом капитана и сержантов палатку. Все как положено, честь по чести. Расстелили на земле, чтоб лечь рядком, и накрыться хватит - вместе всем спать оно и теплее, и если роса сядет или дождик - то под общей палаткой суше. Слышу - хмыкает, не то кто‑то из сержантов, не то сам капитан. Вроде как даже одобрительно. Ну, оно, надо сказать, все так ладно получается - оттого, в немалой мере, что у нас, в первом - почитай все из одной части. Пехотинцы, из двух взводов всего. Ну и я один из пушкарей, да минометчик этот. А во втором - с бору по ниточке. Да и пехоты у нас больше, а она к полевым привычнее.
Утром выступили затемно еще, капитан опять спешил. Тем же порядком пошли, но капитан пересел на телегу, а лошадь его на буксир взяли. Видать, чего‑то там они обсуждать будут, совет в Филях, все дела. А нам чего - топай себе, и топай. Снова тянется - вьется дорога, все больше забираясь в горы - вот скоро и леса уже меньше становится, пошли проплешины с жесткой выцветшей невысокой травой, синие цветы кустиками, невысокие скрюченные какие‑то деревья, появляются кучки камней и заросли ежевики. Поневоле как‑то все давит, и я чуть эдак оттягиваю ремень винтовки, взвешивая ее, что ли. Все же не на прогулку идем, а местность тут как‑то… навевает. Винтовка, надо сказать не пустая. Ночью еще, будучи в охранении, я тихонько зарядил в нее четыре патрона, да и закрыл затвор, спустив курок на пустой ствол. Пусть будет. И нести ее, вроде бы и незаметно потяжелевшую - а гораздо спокойнее. Мало ли чего ждет.
Судя по всему - накаркал. Едва мы выкатились из‑за очередного поворота, как строй стал ломаться - впереди встали без команды, нам команды не дали, и мы смешались неопрятной кучей. Нехорошо. Что там? Да какая разница! Дернул с плеча винтовку, перехватил в руку - толкнул оторопело стоящего, и тянувшего шею, как селянин в театре, соседа справа - румяного блондина, и впрямь, наверное, из деревни. Тот спохватывается, смотрит на меня - и тут же сноровисто выкатывается в сторону, сбрасывая в руки винтовку. Примерно так же действуют и остальные, без команды уже растекаясь, разворачиваясь подобием строя. Ну, пехота, чего взять - учены неплохо. А вот команды‑то нету… Сзади уже подали команду второму взводу, Кане негромко требует доклада - а впереди - тишина. Да и наплевать, солдатики ученые - мы рассыпаемся строем поперек дороги - и тут и мне становится видно причину остановки. Мать их, портовую девку…
Дорогу пересекает неширокий, но, судя по всему, довольно глубокий и обрывистый, не знаю, как правильно сказать - каньон, овраг? Речка там, по всему сказать, больно оттуда зелень прет сильно. А через него - мост. Добротный, крепкий мост. Был. Потому что мост этот уже охватывали оранжевые языки пламени.
А на том берегу бежали, спотыкаясь, вверх по поросшему травой склону трое человек, в лохматой одежде, и с оружием.
- Мост сожгли! - очнулся вдруг наш придурок - Мост! Мост!
Это чучело так и стояло посреди уже пустой дороги, во весь рост, нелепо тыкая пальцев в то, что уже было видно всем, в том числе и подбежавшему капитану в сопровождении сержантов с карабинами. Орал наш взводный так, словно хотел докричаться отсюда до крепости. Но докричался только до врагов. Один из них моментально остановился, скрутившись присел на ногу, и бахнул в нас из карабина. Пуля щелкнула куда‑то в камни, никого не задев, но все инстинктивно пригнулись, взводный заткнулся, удивленно повернувшись на выстрел, Варс выругался, а стрелок снова вскочил, и побежал дальше. Тут всего‑то метров триста, мелькнула мысль. Я ж его сейчас снял бы, если знать наверняка, что винтовка пристреляна. И тут же вторая мысль - если сейчас они начнут бить не на бегу - они нас всех перещелкают, если не уберемся.
Но у капитана Кане по этому поводу было совсем другое мнение.