- Бросьте ребята. Разве мы не такие же подневольные рабочие? Вы у котлов, мы на палубе… Чего же нам делить? - сказал молодой черноглазый матрос, миролюбиво протягивая Шорти коробочку с папиросами.
Боцман оглянулся на инженеров. Те громко спорили.
- Как вам угодно, сэр, но подобной стратегией вы ничего не добьетесь, - говорил сухо Торгут. - Нельзя людей ставить ниже животных. Даже верблюд кусает погонщика, если тот его мучит. Эти ребята буквально спасли корабль.
Чиф-инженер раздраженно поморщился.
- По-вашему, во всем виноват мистер Беренс?
- Конечно… и если дело дойдет до суда, я подтвержу это в консульстве.
Он показал быстрым движением на манометр и, снизив тон, продолжал:
- Вы понимаете: пар упал, машина почти не работает… Если не сговориться с командой, корабль остановится. Эти люди ведут корабль!
Чиф-инженер пнул ногой дверку.
- Черт с ними, сговаривайтесь!.. В первом же американском порту я их всех выгоню к дьяволу, - пробормотал он, скрываясь в кубрике.
Торгут проворно слез вниз.
- Вы, чистота корабельная, - обратился он с легким пренебрежением к боцману и матросам, - чего еще ждете? Марш наверх за начальником, пока эти парни не почернили вас углем!
Матросы обрадованно полезли назад на палубу. Кочегары и угольщики заулыбались.
- Никак опять наступление, - с притворным испугом проговорил Шорти. - Сдавай, ребята, оружие: третий механик приказ от чифа несет.
Торгут остерегающе показал на манометр.
- Ладно, мальцы, шутки после. Топки скоро погаснут. Давай шуровать.
Янг-Чен торопливо схватил лопату.
- Хо!.. Моя работай, тюан, - сказал он с готовностью.
Бертье остановил его за плечо, нажав всей тяжестью богатырской ладони.
- Постой, Янг-Чен. Узнай прежде мирные условия. Приняты наши требования? Нет?
Механик улыбнулся.
- Могу обещать одно, - сказал он серьезно. - Если второй инженер не будет уволен, я сам уйду с корабля и всем, кто захочет уйти отсюда, гарантирую работу на новом судне. У меня в Сиэтле знакомство большое. На мели не останемся.
- Мир заключен, начинай шуровать! - весело крикнул Шорти, передавая резак корейцу. Ким распахнул дверцу топки.
- Живо! Поднять пар! - метнулся за ним француз.
- Угля! - крикнул Янг-Чен.
- Везу угля, - разом откликнулись негр и ирландец, подталкивая вагонетки к шахте.
Ярцев и Наль, не начиная работать, подошли вместе к младшему механику.
- Тедди Бридж ранен в голову, - сказал Ярцев. - Разрешите перенести его в кубрик на койку, он совершенно не может двигаться.
Механик посмотрел на часы.
- Идите, ребята. Справимся здесь без вас. Через пятнадцать минут придет смена.
Он молодо выпрямился и закричал бодро:
- Давай, давай шуровать!.. Гарантирую выход на берег и по двадцать долларов аванса!.. Завтра будем в Японии.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В крупных японских городах, на окраинах, можно увидеть узкие длинные дома, разделенные на крохотные квартиры в две и даже одну комнату, где живут рабочие и малоимущие из мелкой буржуазии. Эти жилища для бедняков носят названия нагая. Большинство из них - одноэтажные, с выходами на улицу, но изредка, для семейств более зажиточных, предприниматели сооружают постройки в два этажа, где каждая квартира имеет свой мезонин.
Светлоокрашенный дом на Юраку-чо был, в сущности, таким же нагая для бедняков, но не японских, а европейских и потому с бамбуковой и соломенной мебелью и более плотными внутренними стенами. Дом разделялся на две половины с отдельными выходами. В одной из них поселились Ярцев и Наль Сенузи.
Благодаря корабельным карточкам им удалось сойти беспрепятственно в Иокогаме, якобы для гулянки в порту. Здесь все трое сели на электрический поезд и через час уже были в Токио, где Ярцев работал когда-то в американско-японской фирме и рассчитывал теперь на поддержку старых друзей.
Эрна чувствовала себя плохо. Ее пришлось поместить в больницу. Ранение в голову вызвало острое нервное расстройство, грозившее осложнениями.
За это время Ярцев успел разыскать своего старого друга профессора Таками и по его рекомендации устроился личным секретарем директора "Общества изучения Запада". Наля, как знающего японский и русский языки, приняли туда тоже в качестве переводчика издательства.
Редакция и главная контора "Общества изучения Запада" помещались в большом двухэтажном доме, где при помощи раздвижных тонких стен, а где надо и ширм, директор нагородил всевозможные кабинеты, отделы и отделения, создав этим видимость мощного предприятия. Полновластным хозяином предприятия являлся издатель Имада - узкогрудый, изящный японец с северной белой кожей и беспокойными глазами. Кабинет его был отделан и обставлен по-европейски, с претензией на, роскошь. Вдоль стен возвышались зеркальные книжные шкафы. Перед огромным венецианским окном стоял письменный стол с блестящими инкрустациями, а напротив, около стены, обитый зеленым сукном стол попроще, предназначенный для личного секретаря.
При разговорах с клиентами директор старался держаться с преувеличенной важностью, желая придать своей хрупкой фигуре и моложавому безволосому лицу внушительную солидность. Рекламная сторона дела была поставлена так умело, что, если бы Имада, ущемленный мировым кризисом, не запутался в рыбных и лесных спекуляциях, "Общество изучения Запада" с его энергичным издательским аппаратом могло бы расти и шириться безболезненно, питаясь в нужные моменты заемными капиталами из банков…
Когда спекуляции не удались, Имада решил использовать "Общество изучения Запада" в качестве якоря спасения, сыграв на последних событиях в Китае и растущем влиянии военной клики. Советский отдел занял теперь в "Обществе" первое место. Остальные иностранные отделы совершенно заглохли. Книги переводились и издавались чаще всего русские. Имада настойчиво и умело старался создать вокруг себя мнение, что он как глава "Общества изучения Запада" знает все тайны и слабости красной России, может быть, даже чуточку больше, чем сам военный министр. В целях рекламы и пуффа он посадил в кабинет секретаря-европейца, говорящего по-английски и по-русски, но ни слова не понимающего по-японски. Это казалось ему внушительным и удобным.
Но в этом Имада промахнулся. За время прежней работы в японо-американской фирме Ярцев успел изучить разговорный японский язык неплохо и за незнающего выдал себя лишь потому, что, по совету друзей, не захотел терять возможности получить заработок.
Когда он пришел в первый раз на работу, директор подал ему несколько номеров советских и американских журналов, попросил внимательно, их просмотреть и отметить в них все достойное перевода.
Главным редактором в издательстве уже второй год работал профессор Таками, японский марксист, бесспорный знаток советского искусства и быта.
Этот несловоохотливый бодрый старик со сдержанными манерами, одинаково исполненными достоинства, появлялся ли он в кимоно или в европейском костюме, казался единственным человеком, знающим в "Обществе изучения Запада" свою цель и дороги.
Пока Имада думал о спекуляциях и прибылях, профессор сумел перевести и издать, много книг, крайне ценных для пролетарской японской общественности. Эти издания так же, как популярный рабочий журнал, который Таками создал и редактировал, все еще приносили "Обществу изучения Запада" крупный доход. На этом профессор держался, пока дела общества не пошатнулись настолько, что крах оказался неизбежным…
Внешне, однако, все обстояло пока благополучно: Имада продолжал разъезжать в просторном американском автомобиле, по-прежнему изысканно одевался, посещал клубы, давал городским и военным чиновникам мелкие взятки и рекламировал свое мнимое знание "слабых сторон" Советского Союза. Надежда на крупную правительственную субсидию, которой он таким образом добивался, втираясь в доверие военной клики, поддерживала его бодрость. Последнее время настроение его улучшилось еще потому, что влиятельный депутат Каяхара, богатый промышленник и видный член партии Сейюкай, посватался за его дочь.
В тот день директор пришел в кабинет особенно довольным. Задымив гаванской сигарой, он попросил подать ему свежую почту и неожиданно весело рассмеялся.
- Россию мы называли и прежде страной загадок, но Советская Россия загадочнее для нас бесконечно, - сказал он, просматривая иллюстрированный русский журнал "СССР на стройке" и пуская в окно кольца дыма.
- Вы жили в России до революции? - спросил Ярцев.
- О да, и даже чуть после, - сказал директор, делая рукой легкий жест.
Беседовал и двигался он с необычайным изяществом, напоминавшим движения хорошего актера.
- О, это была прекрасная жизнь - моя жизнь в Москве, - продолжал он с приятной улыбкой. - Конечно, я был простой учитель японского языка и жил с женой и маленькой дочкой на жалование, но я иногда мог ходить в "Яр", ел русские блины с икрой и пил холодную русскую водку… О, я был тогда молодой!
Он помолчал, сосредоточенно посасывая сигару, и добродушно добавил:
- Моя дочь - мого, современная девушка. Она читает по-русски и по-английски целые дни и очень любит поэзию и музыку.
Имада вспомнил, что дерзкая статья, о которой так беспокоился Каяхара, должна быть помещена в очередном номере журнала "Тоицу", выходящем в его издательстве. Он вызвал рассыльного и попросил принести из типографии верстку последнего номера. Минут через десять верстка была на столе. Статья журналиста Онэ шла передовой с убийственными для краболовной компании Каяхары снимками: клеймение рабочих каленым железом, подвешивание к мачте, избиения бамбуком за нерадивость во время лова.