Она воняла. Дней пять назад, на ней разбомбили колонну беженцев. По дороге цепью брели красноармейцы Тыщкмбрига: искали продукты, не нужные мертвым, но необходимые живым. Михалыч замер, глядя на мертвую женщину с двумя мертвыми детьми. Потом молча встал в цепь и стал потрошить сумки и мешки. У него дрожали руки. Рост, неестественно широкие плечи, горб, как бы босые, но, очевидно, не босые, ноги делали его "ненашесть" очевидной, хотя и не страшной. Мрачное лицо не добавляло популярности. Его сторонились. Никто не обратил внимания на Fw-189, сделавший круг над разбитой колонной, а зря: через полчаса они внезапно услышали
Треск
мотора. Мотоцикл с коляской выскочил из-за поворота. Цепь не успела разбежаться, но успела пригнуться, и первая пулеметная очередь прошла над головами. Второй не случилось: Михалыч, вытаскивающий из крестьянской котомки какой-то незатейливый харч, зло махнул рукой в сторону мотоцикла. Мотор замолк, через секунду раздался хлопок, и мотоцикл вспыхнул. Бойцы, подбежавшие к мотоциклу, задумчиво крестились. Михалыч подошел позже, закончив с котомкой. Ветер сдувал пламя вправо от коляски. Не обращая внимания на то, что у пулеметчика пропала голова, Михалыч отцепил его руки от пулеметных рукояток и сдернул горячий пулемет с турели: "Пригодится." Верхняя половина тела водителя свалилась на землю вместе с частью передней колонки мотоцикла, включая фару и руль, в который вцепились его руки. Михалыч пробормотал: "Перестарался" и сел на обочину, рассматривая пулемет. Второй мотоцикл выскочил из-за поворота и затормозил. Разглядев столб дыма и его источник, водитель резко развернулся и умчался. Последним исчез из вида хлыст антенны, намекнувший на будущие неприятности. Никто, кроме Семеныча, подходившего к месту действия со здоровенным Тыщкмбригом, мотоцикл не заметил.
- Ни хрена себе! - сказал Тыщкмбриг, разглядев остатки мотоцикла и его экипажа.
- Я же говорил, пальцем режет. - сказал Семеныч негромко и добавил: - Теперь хрен спрячешь.
- А танк - можешь? - спросил Тыщкмбриг, глядя на Михалыча. Тот оторвался от пулемета, не вставая повел глазами на мотоцикл и комбрига, и тихо сказал:
- Могу.
- На каком расстоянии?
- На каком увижу.
- Тогда - и самолет?
- И самолет.
- А попадешь?
- Попаду - грустно, но уверенно, сказал Михалыч.
- И сколько у тебя таких выстрелов?
- Надо прикинуть. Наверно, около полумиллиона.
- О*у*ть! - Подвел итог Тыщкмбриг.
Михалыч
не соврал. Минут через пятнадцать, когда прямо на дороге бойцы сортировали найденные продукты, а Лысый записывал их в список, пара 109-х сделала над ними круг и зашла на штурмовку. Ведущий не успел открыть огонь, ведомый успел, но уже не прицельно. Михалыч, дождавшись, когда самолеты снизятся и выйдут на параллельную дороге прямую, отложил пулемет, взял в левую руку правую кисть и вытянул руки в сторону самолетов. Глядел он при этом несколько вбок: широко открыв глаза разглядывал нечто невидимое. Когда из второго самолета тоже повалил дым, он опустил руки. Дымящие 109-е с воем проскочили над остатками колонны и исчезли за лесом справа от повернувшей дороги. Потом раздались два взрыва. Михалыч вернулся к пулемету.
Через два часа, сварили еду и поели горячего. Для всех, кроме Михалыча с тунжами, это была первая горячая пища после освобождения из плена. Тыщкмбриг приказал дневку: надо было перевязать раны, помыться и, наконец, поспать. Потом подошел к Михалычу и начал серьезный
Разговор:
- Пойдем, побеседуем.
- Не боишься? Семеныч твой…
- Я - не старший майор. Я - ни хрена не боюсь. Ни немцев, ни НКВД, ни тебя. Я даже своих мыслей не боюсь.
- Это - круто. - серьезно сказал Михалыч. - Я вот своих - боюсь. Я раньше никогда убитых детей не видел. Мне, после сегодняшнего, хочется тех… истребить. Всех.
- Правильно мыслишь, нечего тут бояться.
- Есть. Они - тоже люди. Убивать людей - страшно. Еще страшнее хотеть убить. Я сегодня убил четверых. Вчера - троих и трех собак. Надо бы пожалеть, а мне только собак жалко. Это - стыдно.
- Кончай п*з*е*ж, пойдем в сторонку, надо разобраться, как с тобой быть.
- Слушай, я хочу тебя попросить: смени терминологию.
- Какого…?
- Просто, я к женщинам очень серьезно отношусь. - Михалыч смущенно улыбнулся. Тыщкмбриг заржал. Они отошли в сторону и присели на поваленную сосну.
- Так из какого ты века? - начал Тыщкмбриг.
- По-вашему считать - из XXIII.
- По-нашему? А вы что, новый счет завели? От Октябрьской Социалистической Революции?
- Какой-какой революции? Вашей? Нет, про нее мало кто помнит. А считают еще по китайскому или еврейскому календарю.
- Еврейскому? Они что, все еще существуют?
- Почему же нет? Израиль - продвинутая страна. Да и Китай не из последних.
- Да, дела… Двадцать третий, значит. Израиль - страна, значит. И что там у вас думают про наше время, про коммунизм?
- О прошлом люди мало думают. Коммунизма никогда не было, о нем забыли. Я про него немножко почитал, прежде, чем - сюда. Экономика Фридриха Маркса - ниже плинтуса, даже для его времени. У Георгия Ленина, все - сиюминутина какая-то, ни одной новой толково изложенной мысли.
- Какой, нах, Георгий?! Ленин - Владимир Ильич!!!
- Черт, перепутал. Кажется, с Троцким. Или с Плехановым. Наспех читал, не запомнил.
Тыщкмбриг сжал зубы и минуту помолчал. Желваки ерзали под кожей. Потом зло спросил:
- А про эту войну? Ты старшему майору сказал - "в сорок пятом", получается, великая война сейчас идет?
- Ну да, вторая мировая. Третья будет через сто лет. В этой войне что-то около пятидесяти миллионов погибнет, в третьей - два миллиарда. Еще четыре умрет от голода и болезней.
- Так вы про нас - забыли, как и не было нас? - голос у Тыщкмбрига дрожал от обиды, на будущие миллиарды погибших он не обратил внимания.
- А ты что про Семилетнюю войну знаешь?
- Это какую - Семилетнюю? С кем?
- Вот видишь, а ведь всего сто восемьдесят лет прошло. Россия воевала с Пруссией. Взяли Берлин. Вроде, Суворов взял. Ваш Черчиль ту войну назвал самой первой мировой. Вся Европа воевала, плюс Американские колонии.
Тыщкмбриг опять помолчал, двигая желваками. Потом через силу улыбнулся:
- Хрена… Ты прав. Наверно. Но - обидно, черт. Так у вас там - все еще эксплуатация?
- Эксплуатация - это что?
- Это - когда один делает, а другой отбирает.
- Понятно. Раз ты хлеб не сеешь, но ешь - значит отбираешь, то есть, ты - эксплуататор.
- И тут не разобрались. Ладно. - Тыщкмбриг странно усмехнулся: похоже, аргумент Михалыча задел какую-то струну в его душе. - Старший майор сказал, что тебе коммунизм не нравится. Почему?
- Не нравится. Потому, что людей разъединяет.
- Как - разъединяет? Наоборот…
- Да нет, при нормальной жизни, каждый делает то, что нужно другим. Потом торгуют-обмениваются. Люди живут полезностью окружающим. И этой полезностью друг к другу привязаны. Ты меня защищаешь - ты мне нужен, я стихи пишу - я тебе нужен. Конечно, если тебе нравятся мои стихи, а мне - твоя защита. Получается сеть, общество, где все зависят от всех и все важны. Коммунизм эти связи разрывает: все работают на государство, а оно собирает и всем раздает. Каждый зависит от государства, а не от соседа. Потом, государство исчезает, и каждый делает что хочет и сколько хочет - по способности. Все сделанное попадает на какую-то общую свалку, где все отыскивают, что им нужно - по потребности. Полный бред.
- На четвертак ты уже наговорил. - засмеялся Тыщкмбриг. О чем тебя не спросишь - все наперекосяк. Ладно, давай с завтрашним днем и с тобой
Разберемся
- Со мной нечего разбираться. Я здесь ненадолго. Отпуск у меня короткий: скоро домой. У меня там работа и дети.
- И кто же тебя, такого полезного, отпустит? - засмеялся Тыщкмбриг.
- Я полезен, пока хочу. - очень серьезно сказал Михалыч.
- Расстреляем!
- Хрена! - Михалыч передразнил Тыщкмбрига и ткнул указательным правой руки в левую ладонь: - Хрен прострелишь!
- А из пулемета?
- Если в упор… Энергия пули - до пяти тысяч джоулей, скорость - не больше десяти выстрелов в секунду. Получается, мощность воздействия - порядка пятидесяти тысяч джоулей в секунду. Защита потянет. Может, с ног и сшибет, но не пробьет.
- Картина… Неуязвимый противник советской власти.
- Я - уязвим, хотя уязвить меня непросто и дорого. Главное, я не против вашей власти: она мне чужая, а в чужой монастырь со своим уставом не лезут.
- Так тебе же коммунизм не нравится?
- Ну и что? Власть не женщина, чтобы нравиться. Власть не бывает плохой или хорошей, бывает удобной - или нет. Всякие теории и лозунги - так, бантики. Цвет машины неважен, пока она тебя везет куда тебе надо.
- Государство - не машина!
- Машина. Всякая бюрократия - механизм, существующий для нас.
- Хрена! Государство - для тебя?! Это ты - для него живешь, а оно - для народа!
- Ты военный, государство тебя кормит - ты для него живешь. А я - кормлю государство и им пользуюсь. - сказал Михалыч и пояснил: - У нас налоги высокие.
- А ведь ты - неродной, попутчик какой-то. - задумчиво определил Тыщкмбриг и спросил: - Как же ваше государство таких терпит?
- Правильно, Тыщкмбриг: я - попутчик, а не свой. Кстати, важно не как государство терпит нас, а как мы - его.
- И как же оно таким обществом руководит?