Они расстались друзьями, вполне довольные друг другом. Только Олелька Гнус на обратном пути недоуменно посматривал на Матоню.
Тот ухмыльнулся:
- Что, думаешь - ножик самоеду под ребро - и золотишко наше? Ведь так?
Олелька кивнул.
- И я б раньше так сделал, - хрипло засмеялся Матоня. - А теперь поумнел. Смекай: золотой камень у него пока один, ну, может и не один, да мало. Но где-то ведь их и много есть. Вот за железо мы их и будем брать потихоньку.
- А как не станет железа?
- А как не станет - скажем, много ножей принесем, езжай за золотишком. Привезет - вот тогда самое время будет… ножичком.
Ничего не сказал на это Олелька Гнус, лишь восхищенно покачал головой да еще больше зауважал своего нового напарника. Нет, Игнат Греч тоже не дурак, но уж больно ганзейцам верен - видно, платят хорошо. Ну и пес с ним, пущай плывет себе в далекие страны, скатертью дорога.
День все убывал, хотя, казалось, куда уж меньше. Солнышко давно уже не показывалось, рассветало буквально на час, а затем снова наваливалась гнетущая тьма. Хорошо, холодов особых не было, иногда и оттепель, но это пока - самая-то зима, чай, еще впереди. Чтоб не сидеть без дела, в светлый час охотились. Снаряжали ватаги к морю - били моржей да нерп на берегу, благо водились они там во множестве. На сопках промышляли мелкую дичь, а как-то завалили и белого медведя-ошкуя, здоровенный медведюга попался, матерый - Герасим Людин с "Николая Угодника" его на рогатину взял. Опосля набрали плавника да нажарили на костре медвежатинки. У самой кормы "Николая Угодника" костер развели, чтоб ветер не задувал. Народ собрался - на медведя-то - мужики, девки да ребята. Кто-то гусли принес, кто-то на ложках наяривал. Пошла потеха - с песнями, плясками, прибаутками.
А на ворона-коня
Не пущает муж меня,
Потому как старый муж
На коня залезть не дюж!
Сам воевода-адмирал на веселье присутствовать изволил да выкушал чарку перевара, что выгнали еще к Покрову ушлые поморы-ушкуйники с коча "Маточкин Шар". Поздненько угомонились, да и то не все - как отправился отец Меркуш почивать, сгоношили парни молодых девок через костер прыгать. Кроме молодых еще и Евдокся пришла - разбитная вдовица, ну, той ясно чего хотелось. Так до утра и провозились, правда, поди разбери, когда тут утро - темень, хоть глаз коли.
- Эх, поздненько явились, дядько Матоня, - подходя к догорающему кострищу, с сожалением произнес Олелька Гнус. - И девки-то разошлись уже.
- Кто и разошелся, а кто и нет, - поднялась со снега пьяная баба - вдовица Евдокся. Потасканная, далеко не первой молодости, в расстегнутом полушубке, со следами былой красоты на испитом лице. - Что, не нравлюсь? - Она усмехнулась, разглядывая мужиков. - А так? - Евдокся распахнула шубу, под которой, кроме меховых штанов, ничего не было. Медленно, несмотря на холод, провела себя руками по животу, потеребила груди, облизнулась призывно.
- Ну, пойдем куда, ребята?
Оба - Матоня и молодой Олелька - разом кивнули. Они уже были изрядно навеселе, а после корчаги перевара и Баба Яга Еленой Прекрасной покажется.
- У нас на коче, в носовой каморе, нет посейчас никого, - возбужденно зашептал Олелько. - Все в избе ночуют.
Туда и пошли.
- Ну, заходи, - поднявшись на борт коча, кивнул Евдоксе Матоня. - Олелька, подождешь чуть?
- А чего ждать? - расхохоталась Евдокся. - Разве втроем тесно будет? Пошли уж вместе, али стесняешься?
Матоня лишь утробно заворчал.
Зайдя в каморку, вдовица скинула шубу и опустилась на узкий рундук, задирая вверх ноги. Олелька проворно сорвал с нее штаны, уступил место Матоне, сам же пристроился к вдовице сзади. Пахло перегаром и гнилью. Несмотря на холод - натопленная с утра печка давно выстыла - со всех троих крупными каплями стекал пот. Евдокся довольно стонала, извиваясь в объятиях двух нетерпеливых любовников, ну а те уж старались, как могли. Коч, правда, не трясся - надежно вмерз в землю.
Наконец, обессиленный, Матоня отвалился в сторону. Подтянув штаны, прислушался: за бортом уныло выл ветер. Хороший ветер. И костер хорошо горел рядом с "Николаем Угодником"… Рядом с "Николаем Угодником". А ведь "Николай Угодник" - самый вместительный коч. Его потеря была бы весьма ощутимой… И главное, делать-то ничего не надо - плеснуть на корму коча нерпичий жир да поднести головешку. Враз запылает! А потом и искать никого не будут - ясно, от костра загорелось.
Возбужденный от новой идеи, не менее чем от Евдокси, Матоня осторожно перебрался через спящую в обнимку парочку. Скрипнул люк.
Проснувшаяся вдовица приоткрыла правый глаз. Голова трещала - что значит перевар! - хотелось еще. И выпить, и секса. Выпить, по здравому размышлению, хотелось больше. Потому и не стала Евдокся будить красивого молодого парня с красным лицом, а, быстро одевшись, последовала за бородатым. Ну куда он ночью поперся? Либо помочиться, либо - ясно куда - к мужикам за переваром. Да вон он, у кострища уже. Крикнуть, чтоб подождал? Пес с ним, и так нагнать можно. Любвеобильная вдовица ускорила шаг.
Дул восточный ветер, пронизывающий, противный и злой. Валил мокрый снег пополам с дождем. Сквозь разрывы туч иногда светил-серебрился месяц. Эх, не погас бы костер раньше времени. Нет, вон угли-то тлеют еще. Рядом с костром чернела широкая корма "Николая Угодника".
Пошатываясь от выпитого, Матоня плеснул на мокрые доски нерпичий жир, поднес головешку… Миг - и дерево вспыхнуло, объятое пламенем.
- Ты что же это творишь-то, аспид? - услышал вдруг он у себя за спиной пьяный женский голос.
Обернулся, узнавая Евдоксю, нехорошо ухмыляясь, подошел ближе… и быстрым движением руки свернул вдовице шею.
Осмотрелся - оттащить бы куда в сугроб. Шатнуло. Черт с ней, кому она нужна-то? Все видели, как эта пьяная тербень у костра на снегу валялась. Вот и замерзла. Бывает. Махнув рукой, Матоня пнул ногой остывающий труп и исчез во мраке ночной непогоды.
- Беда, Олег Иваныч! - среди ночи, полуодетый, постучал в каюту воеводы Гришаня. - Пожар!
- Мать ети… - выругался спросонья адмирал-воевода. Напольные часы в углу, недавно подаренные одним из капитанов, показывали пять. - Что горит-то?
- "Николай Угодник".
- Господи, надо ж, угораздило. - Олег Иваныч быстро оделся и накинул шубу. Жену, тоже заинтересовавшуюся пожаром, ждать не стал - выбежал вслед за Гришей, на ходу справился: - Тушат?
- Тушат, - угрюмо кивнул Гришаня. - Только нечего уже тушить-то. Хорошо, народишку немного пожглось - в избах ночевали, а из тех, кто на коче, мало кто спасся.
Выл ветер, бросая в лицо снег. В избах зажигали свечи. Глухо ударил церковный колокол. Со всех концов острога к "Николаю Угоднику" бежали люди. Кто с багром, кто с лопатой, кто с ведрами. Впрочем, тушить там уже действительно было почти нечего: нерпичий жир и ветер сделали свое черное дело, и взору Олега Иваныча предстали лишь догорающие остатки киля. Хорошо хоть, пороха на коче было мало - корабль использовался как рыболовецкая база и имел на вооружении лишь четыре пушки да пару кулеврин ближнего боя - иначе хороший взрыв далеко рассеял бы горящие обломки - а рядом стояли две каравеллы. Уцелевшие остатки команды коча молча оттаскивали в сторону обгоревшие трупы. Геронтий с Ваней деловито осматривали мертвых - а вдруг кто живой? Успеть бы вовремя оказать помощь.
Олег Иваныч кивнул лекарю, подошел ближе:
- Вы-то как узнали?
- У отца Меркуша с Ваней гостевали, - утирая со лба пот, пояснил Геронтий. - Зарево-то поднялось - чуть не до неба.
- Да костер тут жгли мужички, - вспомнил Гриша. - Нашли место. Видно, ветер и сыпанул искры на коч, он же просмоленный - много ли надо?
Покачав головой, Олег Иваныч, отправив подвернувшегося под руку Гришу на выявление и опрос возможных свидетелей, самолично, скинув дорогую, крытую золотистой парчой шубу, замерил расстояние от костра до догорающих остатков судна, тщательно занес его в протокол осмотра, со слов Геронтия и Вани отметил месторасположение трупов.
- Да вон они все тут, сердечные, - совсем по-взрослому махнул рукой отрок. - На корме, где каморка с печью. С кормы и пошел пожар.
- Раненые есть кто?
Подошедший Геронтий отрицательно покачал головой. Похоже, все спящие в кормовой части коча ушкуйники сначала отравились угарным газом, а уж потом обгорели. Впрочем, нет. Не все.
- Вон, баба какая-то, - Ваня показал рукой на женский труп в расстегнутом нагольном полушубке. - Совсем не обгорелая. Правда, переваром от нее так и разит. Видно, отравилась или спьяну замерзла. Рядом с костром в снегу лежала.
- В снегу, говоришь? - заинтересовался Олег Иваныч. - Геронтий, осмотришь? А ты, Ваня, видишь вон, мужики. Поспрошай, может, опознают.
Довольный порученным делом, отрок степенно кивнул и, запахнув поплотнее шубейку - Геронтий велел беречь пробитое стрелой легкое, - подошел к группе ушкуйников, живо обсуждавших случившееся. Подумав, Олег Иваныч направился следом - мало ли, упустит чего пацан. Кто-то тронул его за рукав. Адмирал обернулся - Геронтий. Лекарь был крайне серьезен:
- Отойдем?
Олег Иваныч кивнул и вслед за Геронтием отошел от места происшествия, ближе к избам, кои образовывали, так сказать, центральную - впрочем, и единственную - площадь острога.
- Девица умерщвлена, - тихим голосом сообщил Геронтий, он вообще не говорил громко. - Причем весьма ловко.
- Как именно?
- Скручена шея. По-видимому, одним движением. Тот, кто это сделал, не только очень силен, но и специально таким делам обучался.