В часовнях нет постоянного попа, службы служатся нерегулярно, часть ритуалов вообще произведена быть не может. Но когда речь идёт о таком куске движимого и недвижимого… Попа прислали.
Рассказчица наша раскраснелась, платок уже распустила, говорит всё громче, жестикуляция всё шире.
Как известно: "Молчащий мужчина - думающий мужчина. Молчащая женщина - злая женщина". Наша гостья была совсем незлой. Просто очень злоязычной.
Аким морщится в сторонку, но терпит.
А я уже в повествовании всей душой: ну как же?! - Классика же! Мольер же с Пушкиным же! Интересно же!
- А он-то чего…? Да ну…! А та-то как на это…?
И потихоньку ей кружку с бражкой - к руке поудобнее.
Объясняю: покойник был не командором, а кречетником, я его не убивал. И вообще: я - "ходок", а не "донжуан" - тратить время на совращение вдовы…
"Что было для него измлада
И труд, и мука, и отрада,
Что занимало целый день
Его тоскующую лень…"
Какая лень?! Что я - Онегин?! Некогда мне - у меня ещё "дерижополь" не полетел.
Но уж очень мне нравится расположение недвижимости этой… "доны Анны". Её усадьбу от нас видно: чуть левее на самом краю долины висит заплот из уже потемневших брёвен. Башенка там какая-то, с двух сторон овраги поднимаются…
Аким не стерпел - велел уже и коня для гостьи запрягать, а тётка никак из-за стола вставать не хочет. Всё молотит и молотит. А я подливаю да помогаю:
- А вот на дорожку. А вот на посошок. А вот стремянную… Извиняюсь - "тележную". В смысле - чтоб конь не спотыкался, и телега не ломалась. А вот, Ходыновна, ты давеча сказывала будто ключница ваша…
"Ходыновна" - это её прозвание. По покойному мужу. Мне, почему-то, Ходынку напоминает. Тоже - начиналось шумно да весело…
Ходыновна - тоже вдова, только давнишняя. Этой Аннушке - троюродная тётка. Живёт в приживалках. Таких там с десяток. Между ними идёт непрерывная грызня за милость боярыни. И - за доброе отношение верховых слуг. Которые реально и дела делают. Где спать, что есть-одевать - они решают. Ходыновну это бесит, это ж она сама - самая-самая…
- А они-то… - злыдни да злопыхатели… а я-то этой Аньке, бывалоча, и сопли вытирала и крапивой по попке… а теперь она… из себя невесть что строит… а сама-то как была… эти-то все перед ею… а за спиной-то… а поп - вообще… тащат и тащат… а дурында эта и слушать не хочет… без моего-то присмотра всё бы прахом пошло…
Аким уже выпроваживает, уже чуть не в спину выпихивает. А я ей ещё полкружечки:
- За доброе здоровье, тётя Ходыновна.
Выскочили на крылечко.
- Э-э-э… Ванятка, а где тут у вас… кустики?
- А вон - нужник стоит.
Она к характерному строению пошла, а я негромко мужикам командую:
- Коня - распрячь.
- Чегой-то?
- На переднем колесе обод с трещиной.
- Гдей-то?! Да целый он! Помстилось те, боярич.
- Тебе моего слова мало? Я при тебе о вытяжке Хохряковичу рассказывал? Хочешь попробовать? Бегом! Теперь… Ивашко, как тебе эта бабёнка?
- Дык… ну… баба как баба.
- Выгоняй из зимней избы кто там есть, стели постель. Встречаешь нашу гостью из сортира. Рассказываешь про колёсный обод с трещиной. Типа: слуги исправят, а пока - отдохнуть. Ведёшь… на постелю. Она хромает - ногу на тропинке потянула. Разминаешь болезной ножку. И - между. Она нынче пьяненькая - сильно дёргаться не будет. Ублажаешь ласково.
- Дык… У нас же по этому делу… ну, по бабам - Чарджи.
- Чарджи против неё вдвое моложе. А ты по её понятиям - муж добрый. Тебе она скорее даст. Как кончишь - громко скажешь… "аллилуя" скажешь. Тут и мы войдём.
Опять фанфик? - Да, "Опасные связи" Шодерло де Лакло, но не по оригиналу, а в киношном варианте.
Разница… Как между французской аристократией 18 века и нашими представлениями о ней.
В оригинале:
"Вы знаете моего егеря… ему назначено ухаживать за горничной… Он только что открыл, что госпожа де Турвель поручила одному из своих людей собирать сведения о моем поведении и даже следить за каждым моим шагом…".
Форма: лёгкая интрига на фоне любовных приключений слуг, информация получена из болтовни сексуально удовлетворённой служанки. Егерь - милый ходок, горничная - милая болтушка, маркиз - милый бонвиван. Все - мило играют в любовь. Такой аристократический стиль жизни: лямур, гламур, "секшен революшен".
Через семь лет - уже настоящая революция, Французская. Якобинский террор, гильотина, гражданская война, иностранная интервенция… Доигрались.
В фильме строится сцена жёсткого шантажа горничной, застуканной в постели с этим егерем.
Милый слуга-пройдоха, "персонаж из комедии", превращается в подлеца-провокатора. Легкомысленная служанка-болтушка - во внедрённого информатора. Функционирующего на поводке страха: угроза доноса работодательнице и последующей неизбежной потери места в силу "твёрдых моральных принципов" госпожи. Цена молчанию маркиза: перлюстрация частной переписки.
Это технология вербовки агента на шантаже, "взлома", а не сбора лёгкого трёпа на фоне любовных приключений.
Я уже говорил: представления о норме, о допустимом, в разные эпохи - разные. Наше, в 21 веке - после-гильотинное. И - сильно неоднократно.
Мне ближе киношный вариант. Поэтому мы стоим под стенкой и ждём. Оконных стёкол здесь нет, а через открытый душник всё очень хорошо слышно. По ключевому слову - топаем внутрь и видим…
Разница с французской горничной - существенная. Я не только про габариты и формы…
Ходыновна, затуманенная хмелем и сексом, замедленно поводит глазами, нецеленаправленно шевелит руками, пытается найти одеяло, свою одежду. Потом, утомившись, просто закрывает глаза.
"А поговорить? - Иди отсюда мальчик, тёте не до тебя".
Ну уж нет уж!
- Хохрякович! Промежду ног побрить, перевернуть, повторить.
- А чего повторить-то?
- Того самого. По-николаевски.
Во время гигиенических процедур Ходыновна начала похрапывать. Но когда Хохрякович, вспомнив наглядные уроки Николая, вздумал "над нею восторжествовать"… Противоестественным, как здесь думают, и довольно болезненным, без подготовки-то, способом… Пришлось дуре пасть заткнуть.
Есть в физики понятие "импульс". Он - передаётся. В жёстких системах без деформации - передаётся без потерь. Классическая демонстрация: вешают несколько металлических шариков на нитях. По крайнему стукают, все - висят неподвижно. Кроме последнего, которые, получив по цепи соседей импульс - подскакивает.
Ходыновна, при толчках Хохряковича, несколько деформируется. Но импульс - передаётся. Отвисшие груди её… как крайний шарик в той демонстрации. Но… демонстративнее.
Как не познавательно это зрелище с точки зрения школьной физики, но у меня задача информационная - пришлось кляп вынимать.
Баба - не француженка: начала наезжать.
- Я на вас…! Самому князю…! Владыко Мануил вас всех…!
- Ходыновна, ты - дура. Ты только мявкнешь - тебе со двора сгонят. И не важно - будет твоим словам вера или нет. Княжий суд, епископский… Всяк судия тебе подол задерёт да на бритый срам поглядит. И тебе в усадьбе больше не жить. А больше тебе жить негде. Дошло?
Замолчала. Только охает от Хохряковича да взвизгивает от моего дрючка - я им по разным местам похлопываю. По болтающимся. Тут такая волна идёт… По ягодицам, по жировым складкам на боках, по второму подбородку… Жаль, я с гидродинамикой мало знаком - очень интересные солитоны возникают.
Баба вся ушла в "последнее задание Золушки" - познаёт самоё себя. В разных местах. Поэтому ответы на мои вопросы идут из глубины души… Ну, или где там у неё мысли сосредоточены. Уровень достоверности получаемой информации несколько выше обычного.
Темы для вопросов я почерпнул из предшествующей застольной беседы, теперь пошли уточнение и детализация.
Получается, что усадьба Аннушки закрыта практически наглухо. Вход - только по явному приглашению через одни жёстко контролируемые ворота. Посторонних - не бывает, сама со двора - не выходит.
Дону Жуану было легче: он встретил дону Анну в публичном месте - на кладбище. Незнакомый мужчина может там хотя бы учтиво поклониться. Обратить на себя внимание. А здесь как? За забором хоть закланяйся - не увидит.
Хохрякович рапортует: "процесс закончил". Как говориться в древних арабских книгах: "и на её ягодицах расцвели алые розы любви". Мда… Мыть придётся.
- Ещё хочешь? Тут у нас на подворье 18 мужиков и дед-хозяин.
- Не-не-не…! Ребятки миленькие! Родненькие-хорошенькие…
- Жаль. А то вон у меня сколько молодцев. Застоявшихся. Но, так и быть - отпущу тебя. И даже помогу. И до дому добраться, и в дому устроиться. А ты мне сослужишь службу. Сослужишь?
- Сослужу-сослужу! Всё что хошь сделаю! Только отпустите! И никому не сказывайте. А я уж расстараюсь, я уж ужом вывернуся! Чтобы тебе, Иван Акимович отслужить-пригодиться!
- Сделаем так. Нынче среда - постный день. Племяшка твоя нынче вечером пойдёт в часовню, к гробу мужа своего, на всю ночь молится. Как ты говорила: в простом рубище, простоволосая, ложиться она ничком на землю в подземелье, где гроб стоит, и, раскинув руки крестом, лежит так до самого утра. Слуг же прогоняет, дабы не мешали молиться о ниспослании милости божьей душе покойного мужа ея?
- Так. В точности так! Вот кажную середу и пяток она туда идёт…
- Помолчи. Этой ночью и ты туда пойдёшь. С такой-то задницей… не проспишь. Тихонько спустишься в подземелье, чтобы никто не видал. Анна, полагаю я, или спит, или в моления свои глубоко погружена. Подойдёшь тихохонько. Вот эту штуку положишь ей на шею. Вот так повернёшь до щелчка. И уберёшься, чтобы никто и не видал.