* * *
Недели через две сталкерское сообщество облетела весть: Ксана возвращается в Деревню Новичков.
Правда, весть была, так сказать, неофициальная и никем не афишируемая. Жаба, Хромой и все, кто был причастен к опеке девушки, молчали, но, тем не менее - откуда-то всё просочилось.
В день, когда торговец в очередной раз укатил на своей раздолбанной "копейке" к Южному блок-посту, в Деревне как-то просекли: Жаба едет забирать дочку из больницы. По такому случаю бродяги и кое-кто из пришлых решили устроить торжественную встречу. Но всю малину им обломал Хромой.
- Никаких банкетов и красных дорожек! - почти рявкнул он. - Вы что, совсем охренели и ничего не соображаете?!
- Хромой, но ведь мы же её любим…
- Подождите вы пока со своими любовями!.. - староста сбавил громкость и нахмурился. - Мужики, правда - не надо! Жаба мне говорил, что она сейчас сама не своя, хоть и поправилась вроде. Но чуть кого из незнакомых мужиков увидит - плачет… Так что если ещё и вы тут влезете со своим каннским фестивалем - сами понимаете, чем всё может кончиться. Не надо ничего, устраивать, мужики. Сделайте вид, что ничего особенного не происходит. А букеты-конфеты потом Жабе передадите для неё.
В тот день, когда Ксану увезли в военный госпиталь на Периметр, Хромой и Жаба при поддержке Палача с Кузнецом имели крупный разговор с теми, кто в тот момент находился в Деревне. Строго-настрого было приказано не болтать о происшествии налево-направо, а когда девушка поправится и вернётся - ничем не напоминать о случившемся.
- Народ вы, конечно, прямой и бесцеремонный, - сказал сталкерам Хромой, - И ляпнуть можете всякое. Но пожалейте девочку, ей и так досталось! Ещё чтоб и тут каждый за спиной шептался и пальцем показывал, как какая-нибудь базарная клуша из-за Периметра! Мужики вы или где?
Вот так и получилось, что когда Жаба вернулся, Деревня казалась спокойной и невозмутимой. Но отовсюду за его домом скрытно наблюдали десятки пар глаз.
Жаба подрулил к самому крыльцу, остановился и, обойдя машину, открыл дверь пассажирского места. Протянул руки. Что-то ласково сказал.
Некоторое время ничего не происходило, а потом бродяги увидели, как из "копейки" неуверенно выбралась маленькая худенькая фигурка с куклой в руках и тут же боязливо прижалась к торговцу. Тот, даже не закрыв машину, обнял дочку за плечи и повёл в дом. Та шла, почти спрятавшись в отцову куртку и бросая по сторонам настороженно-испуганные взгляды.
У многих наблюдателей от этого зрелища защемило в груди. А некоторые впервые в жизни задумались над тем, каким жестоким может быть человек. Люди помнили Ксану смешливой и ласковой, немного застенчивой девочкой, готовой в любой момент мчаться к кому-нибудь на выручку хоть на другой край Зоны… А теперь перед ними было боязливое затравленное существо. Словно сделанная руками нездешнего мастера красивая и изящная музейная куколка - теперь жестоко изломанная, разбитая, с остановившимся тонким механизмом в хрупкой груди… Втоптанная в грязь…
К вечеру горница в доме торговца была просто забита букетами полевых цветов, а ящики кухонного стола - незатейливыми сталкерскими лакомствами в виде шоколадок и пакетиков чипсов и орехово-фруктовых смесей. Жаба с благодарностью принимал подношения для дочери, но к ней не пускал никого. Даже тех, кого она хорошо знала. Впрочем, все всё понимали и не обижались.
Прошло несколько дней, но девушка всё так же отсиживалась дома и даже в окно не смотрела. Впрочем, кто-то из особо зорких всё-таки замечал, что краешек занавески на окне её комнатки иногда чуть приоткрывался, но травница не показывалась и, чуть что - занавеска вновь испуганно задёргивалась.
Жаба беспомощно разводил руками. Он ничего не мог поделать с этим затворничеством дочери и не понимал, как преодолеть эту новую напасть.
А однажды утром он проснулся и обнаружил, что Ксана… исчезла из дома!
Встревоженный торговец помчался к Хромому, и они подняли на ноги всех ночевавших в Деревне.
Выяснилось, что никто ничего не видел! Обыскали Деревню и ближайшие окрестности - девушка словно сквозь землю провалилась! Причём совершенно незаметно не только для тех, кто в эту ночь бодрствовал у костров, но и для самого Жабы, спавшего в соседней комнате!
Правда, одна зацепка всё-таки появилась - когда обошли дом в поисках возможных мест, удобных для побега.
И нашли!
Одно из окон - в задней, не просматривавшейся с улицы стене, было не заперто, а лишь плотно притворено. От него через огород (остался от Ксанкиной воспитательницы - бабы Наты) тянулась прочь от дома узкая полоска чуть примятой травы.
След вёл в Зону и терялся среди окружающих Деревню холмов…
"Маугли"
…Холодно… Мамо, как же холодно…
Ксана ёжится, кутается в одеяло, но ни одно, даже самое толстое и тёплое в мире одеяло не способно согреть, защитить от холода, пронизывающего тебя изнутри…
В доме тепло, даже жарко, но как справиться с поселившемся в груди и не собирающимся никуда исчезать тягостным ощущением бесконечной и безжизненной пустыни, со всех сторон продуваемой ледяными ветрами? Они дуют ровно и неотступно, эти ветры, но чуть зазеваешься - и они обрушиваются на тебя разом, и воют, и хлещут, и бьют - наотмашь, до крови…
И некуда укрыться от этих ветров.
Холодно, как холодно…
Очень хочется спать. Но спать она не может - ведь стоит ей закрыть глаза и хоть немного забыться, как тут же появляются они - те пятеро. И снова она с головой окунается в ужас того дня… и просыпается с пронзительным криком и бешено колотящимся сердцем.
Нельзя спать, нельзя…
По углам комнаты таятся жути. Стоит только погасить свет - как они тут же выползают из своих укрытий и тянут, тянут к ней свои чёрные корявые лапы, чтобы схватить, скрутить, причинить боль…
Поэтому она не гасит свет по ночам. С того самого дня, как отец привёз её из больницы. Недавно он сделал ей сборку из диодов и волчьей лозы, поэтому теперь у неё в комнатке постоянно есть свет - ведь артефакты не выключишь, как лампочку, их свет не задуешь, как пламя свечи. Вроде бы можно не бояться…
Но она всё равно боится. Боится выглянуть в окно, боится выйти из дома. Ведь там - они!
Люди. Мужчины. Их много. Они чем-то похожи на тех пятерых - так же одеты и вооружены. Они ходят в Зону за добычей, а потом сидят вокруг костров, пьют, едят, смеются и балагурят. Их так много за пределами дома, что даже здесь она чувствует их запах. От них пахнет кожей, железом, потом, поношенной, редко стираемой одеждой, куревом и нехитрой походной едой. А от некоторых пахнет кровью.
Запах людей пугает и сводит с ума. Ей душно от него - ведь и отец её пахнет так же. Но открыть окно или выйти на улицу она не решается - боится, что запах тут же усилится. И перебить его никак не могут те букеты цветов, что приносят для неё некоторые из этих людей. Она не видит их, цветы передают через отца, но она чувствует этот запах.
Ксана то мечется по дому, не в силах одолеть этого непонятного удушья, то сидит на своей постели, сгорбившись и зябко кутаясь в одеяло.
Время от времени приходит из лавки отец, проверяя, как она. Он сокрушённо качает головой и гладит её по растрёпанной, потускневшей косе.
- Может, хочешь чего-нибудь, доню?
- Нет, тату…
- Смотри, тут тебе Гурман из рейда куколку принёс! Нравится?
- Да… Спасибо, тату…
Голос её тих и безучастен. И кукла лишь на время зажигает слабый интерес в её глазах.
- Не мне спасибо, доню! Другу твоему! - пытается бодриться Жаба. - Может, сама ему скажешь? Он так хочет увидеть тебя, что аж извёлся весь. И не только он…
- Нет, тату… Я не хочу… Пожалуйста… Не пускай никого…
На глаза Ксаны наворачиваются слёзы.
Она помнит и Гурмана, и Техника, и Хромого, и Репейника, и остальных, кто все эти дни пытался увидеть её, поговорить, утешить. Она знает, что эти люди, хоть и пахнут так же, как те, другие, любят её и беспокоятся о ней. Знает и то, что и она сама любит их. Но сейчас она не хочет их видеть. Вернее - не может. Не может смотреть им в глаза. Почему-то ей… стыдно перед ними. Почему - Ксана не может понять, но чувствует, что это как-то связано с тем, что с ней случилось.
Всякий раз, когда она думает об этом, ледяная волна прокатывается по её телу, выжигая и вымораживая всё, что ещё теплится внутри. Ксана стонет и прячет голову в руки: нет, нет, пожалуйста, хватит, не надо… А после этого долго не может согреться и то кутается в одеяло, то сбрасывает его и начинает метаться - задыхающаяся, мучимая душным запахом людей, которым, кажется, пропиталась вся Деревня.
И те пятеро… Никуда от них не спрячешься! Стоит только опустить веки - как вновь и вновь возникают перед глазами их искажённые похотливой радостью рожи, а на коже начинают мерзко и маслянисто, словно разлитый мазут, гореть следы их рук… И нет, кажется, такой силы, что смогла бы прогнать их из её памяти. Вытравить, как надоедную, измучившую тело и душу, хворь. Человеческая медицина, целебные травы и артефакты Зоны - всё было либо бессильно, либо давало краткое облегчение, после которого всё начиналось заново, с новой силой! Это была только терапия, а нужен был хирург, что вырезал бы из её памяти эту сочащуюся гноем и болью опухоль.
"Хирург?.. Постойте-ка!.."
Ксана замирает посреди комнаты; одеяло, в которое она кутается, сваливается на пол. Но девушка этого не замечает, захваченная внезапно пришедшей мыслью.
Вырезать часть её памяти! Ну конечно!
"Здравствуй, Старший!.."
Ксана смеётся - впервые за всё это время. Она знает, что ей делать и кого искать и просить о помощи!
Только бы он ещё был там и не ушёл за эти дни в какое-нибудь другое место!