* * *
Каюта была маленькой, но после трюма, переполненного людьми, она показалась Манон дворцом. Девушка осторожно присела на краешек узкой койки, покрытой суконным одеялом, а хозяин каюты, притворив двери, достал из деревянного резного шкафчика кусок сыра, сухой хлеб, пару мочёных яблок и бутыль тёмного стекла, заткнутую пробкой.
- Бургундское, - пояснил он, ставя бутылку на стол, занимавший почти треть каюты. - Бокалов, правда, у меня нет, но есть оловянные кружки. Прошу вас к столу, мадемуазель. И прошу прощения - я не представился. Меня зовут шевалье де Грие.
- Манон Леско, - ответила Манон. - Спасибо вам, - она запнулась, выбирая, как ей правильнее будет обратиться к нему, - ваша милость.
- Меня зовут де Грие, - повторил де Грие, - просто де Грие. Ешьте и пейте, Манон.
И Манон ела, и пила вино, и смотрела на своего спасителя, чувствуя, что тает, словно свеча, упавшая в огонь, - ощущение, какого она раньше никогда не испытывала. Де Грие было лет тридцать; он был красив суровой мужской красотой, подчёркнутой шрамом на его левой щеке, и Манон не понимала, что он в ней нашёл, и почему он обратил внимание на неё, на простую девчонку с плохой репутацией, - на корабле ведь были и другие женщины, более подходившие дворянину. "Наверно, - подумала она, - ему нужно от меня то же, что и всем мужчинам. Что ж, я согласна платить: хотя бы за то, что он ко мне добр. И… он красив, да…". И Манон, допив вино, спросила:
- Мне раздеваться? Или вы так будете меня… это самое…
И покраснела - неожиданно для себя самой.
- Всему своё время, - жёстко и в то же время ласково ответил шевалье. - И оставьте вы эти привычки парижского дна, Манон. Там, - он повёл рукой в сторону носа галеона, - вас ждёт новая жизнь, достойная человека: не надо тащить в неё старую грязь.
Они сидели и говорили, и Манон узнала историю де Грие, приведшую его на корабль, плывущий в Америку. Молодой шевалье был гугенотом, и отчаянно дрался на стенах Ла-Рошели, осаждённой войсками кардинала. После сдачи крепости Ришелье явил милость - никто из защитников Ла-Рошели не был казнён или сослан на галеры, - и де Грие продолжал жить прежней жизнью. К несчастью, два года назад он убил на дуэли дворянина-католика и попал в Бастилию, а всё его имущество было конфисковано. Де Грие спас случай: его нашёл Жан Гиттон, бывший мэр Ла-Рошели, руководивший её обороной и запомнивший отважного шевалье. Гиттон возглавлял партию переселенцев, отправлявшихся за океан, и предложил де Грие стать его помощником и плыть вместе с ним - попытать счастья на новом месте. Выбор у осуждённого шевалье был невелик, и он с радостью согласился.
Манон слушала, и вдруг поняла, что она любит этого человека, и что скорее бросится за борт, чем расстанется с ним. Она рассказала ему свою историю - всю, без утайки, - с ужасом ожидая, что де Грие с презрением от неё отвернётся и отошлёт её обратно в трюм, однако он только горько улыбнулся и сказал:
- Старая земля искалечила много судеб. Забудьте о прошлом - будущее будет иным. На новой земле мы будем жить новой жизнью, угодной богу, а не злым людям - мы будем счастливы, Манон.
Время любви пришло, когда наступила ночь, и над океаном загорелись яркие звёзды. И Манон поняла, что она ошибалась: когда любишь, не все мужчины одинаковы. И засыпая в объятьях де Грие, она думала о счастье, которое ждёт их в Новой Франции.
Большой французский галеон, грузно качаясь на волнах, плыл на запад.
* * *
1640 год
Крупный бобр выбрался из воды. Огляделся, поводил по сторонам усатой мордочкой и, волоча плоский хвост, осторожно двинулся к невысокому тонкому дереву, склонившемуся над протокой. Инстинкт подсказывал зверьку: это дерево - подходит; если его подгрызть по кругу, оно упадет, и тогда его можно использовать для насущных бобровых надобностей. Но тот же инстинкт предостерегал и предупреждал об опасности: бобр чувствовал в воздухе еле уловимый запах человека. Двуногие всегда были для бобров существами неприятными, так как имели дурную привычку бить строителей запруд дубинками по голове и снимать с них шкурки, и потому пожиратели ивовых побегов предпочитали с ними не встречаться. К тому же в последнее время (то ли из-за того, что похолодало, то ли по какой ещё причине - этого бобры не знали) людям стало нужно гораздо больше шкур, чем раньше, и это обстоятельство серьёзно осложнило в общем-то безмятежную бобровую жизнь. В хатке бобра ждала супруга с детёнышами, бобр сознавал свою ответственность за семейство и не хотел попасть в сеть или в хитрую ловушку, поставленную человеком.
Грохнул выстрел.
Бобр подпрыгнул, кубарем скатился в воду и, лихорадочно загребая всеми четырьмя лапами, нырнул, торопясь укрыться в густых подводных зарослях, тянувшихся вдоль берега протоки.
Бобру повезло - не повезло человеку, выслеживавшему бобра.
Индеец упал ничком, лицом в воду; из его простреленной головы вытекала кровь, расплываясь в текучих водяных струях клубящимся облачком.
Из кустов выскочили двое других индейцев. Они выглядели хищно: волосы на их бритых головах были собраны в скреплённый жиром высокий гребень, тянувшийся от лба до затылка, что говорило об их принадлежности к племени мохоков - к одному из пяти племён союза ирокезов. В руках у ирокезов были ружья, и ствол одного ружья ещё дымился.
- Хороший выстрел, брат мой Оскаленный Лис, - сказал один из них.
- Гурон, - сказал второй, перевернув убитого лицом вверх, вытащил нож, быстрым движением обвёл лезвием голову застреленного индейца - железные ножи бледнолицых режут куда лучше кремнёвых - и сдёрнул скальп. Лук и стрелы убитого гурона воина-мохока не заинтересовали - он небрежно отодвинул их носком мокасина, - и оба ирокеза бесшумно исчезли в лесу: так же стремительно, как и появились.
В стране лесов трещали выстрелы и свистели пули - на всем северо-западе Северной Америки шли "бобровые войны", людей в которых гибло немногим меньше, чем бобров. Европа хотела мехов, и торговцы - французы, англичане, шведы, голландцы - сколачивали компании и шли на риск, чтобы сорвать заветный куш. Шкурки бобров добывали индейцы, однако земли племён, готовых торговать с кем угодно, неумолимо сокращались: грозные ирокезы, до зубов вооружённые французами Канады, подминали под себя соседей. И тогда голландцы - по примеру англичан, вооружавших наррангасетов, и шведов, снабдивших ружьями саскуеханнок, - стали продавать мушкеты алгонкинам, чтобы те хоть как-то смогли сдержать напор Лиги Пяти и сохранить свои бобровые охотничьи угодья. Огнестрельное оружие расползалось по стране лесов, собирая щедрую дань жизнями - в основном жизнями индейцев: пока ещё.
* * *
- Они сожгли наши хижины вместе с женщинами и детьми, - индеец-пекот говорил с трудом: его щека была разорвана мушкетной пулей, - там не было воинов. Инглизы убили всех, кого застали в селении на Колдовской реке, - мы пришли уже на пепелище и никого не успели спасти. Инглизам нужна наша земля - мы на этой земле им не нужны. Пекоты под рукой пяти племён - мы приносим ирокезам шкуры бобров. Защити остатки моего народа, вождь мохоков.
Глэйдэйнохче, седой как лунь, медленно встал с мягкой медвежьей шкуры, вытащил из-за пояса томагавк, переделанный из французского абордажного топора, и с неожиданной силой всадил его в раскрашенный деревянный столб.
- Война! - хрипло выкрикнул старый сашем. - Смерть инглизам!