- Дарю. Ну, одевай же! Примерь! И никогда больше не ходи в обносках.
- Красивая одежда. - Михаил живенько облачился в халат, подпоясался желтым - тоже подаренным - поясом, приосанился. - Ну чем я не князь?
- Князь! - Ак-ханум захохотала. - Такой дэли стоит дюжину лошадей - целый табун. Теперь многие в Сарае будут снимать перед тобой шапки. Ты же поедешь со мною в Сарай?
- Если ты позовешь меня, госпожа. Что ж… благодарю за подарок… обмыть бы надо, чтоб хорошо носился.
- Обмыть? Не поняла…
- Ну, арьки выпить.
- А, вот ты про что. Ну конечно же, выпьем, - юная вдовушка согласилась более чем охотно.
А выпив, порозовела, распарилась… и вот уже скинула свой дэли, оставшись в одних шальварах…
Ах, ну как тут удержишься, когда сидит рядом такая вот краса, сверкает глазищами… да еще - полуголая.
- Поцелуй меня в грудь… - наклонившись, тихо произнесла Ак-ханум. - И если хочешь - в губы…
Глава 7
Осень 1245 года. Улус Джучи
ИЗРАЗЦЫ ИЗ САМАРКАНДА
Ты лети с дороги, птица,
Зверь, с дороги уходи, -
Видишь, облако клубится,
Кони мчатся впереди!Михаил Рудерман.
Песня о тачанке
Справа синели горы, слева, за желтым океаном трав, виднелась широкая протока - Маныч - с низкими, заросшими камышом и рогозом, берегами. Широкая дорога, наезженная тысячами повозок, натоптанная тысячами коней и пеших, тянулась вдоль протоки к югу, и у самых горных отрогов резко поворачивала на восток, к великой реке Итиль, где вот уже несколько лет строилась, шумела базарами и многолюдством, сверкала куполами мечетей и церквей величественная и богатая ордынская столица - Сарай. Туда и держал путь караван хаджи-тарханского купца Ичибея, а следом за ним неспешно двигалась и орда красавицы Ак-ханум, владетельной госпожи из старинного и знатного найманского рода.
Приземистые монгольские лошадки не знали усталости, да никто их и не торопил, все равно, запряженные в кибитки волы тащили свой груз слишком медленно. Так ведь и некуда было спешить - выехали-то загодя, могли бы еще подождать, да пришла весть о караване торговца Ичибея - вместе-то ехать куда веселей, к тому же, несмотря на все усилия Бату-хана, здесь, на степных дорожках, еще пошаливали бродники да спускались с гор за зипунами дикие никому неизвестные племена, про которые всерьез поговаривали, будто они людоеды. Орда Ак-ханум, увы, была вовсе не так велика и могуча, чтоб игнорировать все эти факты, и, конечно же, явилось большой удачей двинуться в путь вместе с богатым и хорошо охраняемым караваном известного многим в улусе купца. Хорошо - вовремя о нем узнали. Впрочем, в кочевьях новости распространяются быстро, недаром старики говорили, будто вся степь - это одно большое ухо!
Михаил тронул поводья коня - смирной такой лошадки, недавно подаренной госпожой, нагнал юных воинов - Утчигина, Уриу, Джангазака, Карная - с ними и поехал дальше, зорко посматривая по сторонам. Сейчас, поутру, Утчигин и его парни караулили, их была очередь. Ну и Ратников с ними, а с кем же еще-то? Взрослые джигиты его все еще сторонились, презирали, как же - бывший раб! А вот Утчигиновы парни, совсем наоборот, - добро помнили. Не Михаил бы, так лежать им с перебитыми хребтами на корм волкам!
Конечно, еще Ак-ханум пыталась научить его тюркской речи, за то же самое взялся и Утчигин, и дело потихоньку продвигалось, бывший раб уже выучил несколько фраз и понимал многие слова, пока что из самых простых: земля, степь, войско.
Русские пленники - братья Прохор с Федькой - с ним теперь не общались, наверное, считали предателем, да и черт-то с ними, пускай хоть кем считают. С рыжебородым Кузьмой тоже больше не выходило поговорить по душам - сей хитроватый мужичок теперь откровенно заискивал, улыбался без дела да постоянно кланялся:
- Ай, господин, ах, господин, ох…
И тоже - черт с ним, чай, детей друг у друга не крестить, да и недолго уже оставалось ехать, Утчигин сказал - еще три дневных перехода, а там - и Итиль. Славным парнем оказался этот Утчигин - немногословный, со смуглым непроницаемым лицом дикаря и добрым сердцем, он пользовался непререкаемым авторитетом у молодежи - этих вот почти что детей: Уриу, Джангазака, Карная. Уж эти-то любили поболтать, хлебом не корми, все смеялись, друг друга подначивали, аж чуть не до драк доходило. Утчигин в таких случаях грозил кулаком - цыц, сойки лупоглазые! "Лупоглазые сойки" в ответ смеялись, однако слушались, успокаивались.
Пользуясь случаем, Ратников все расспрашивал по пути: большой ли у госпожи дворец, много ли в нем слуг, с кем она в Сарае общается, к кому ходит в гости.
- Раньше ни к кому не ходила - старый князь не пускал, а теперь, как приедет, сразу гостей назовет, да и сама поедет, - неспешно отвечал Утчигин. - Многие нашу госпожу любят, даже и те, что куда выше ее стоят. А что ж ее не любить? Молодая, веселая, в свары чужие не лезет - зиму в Сарае переживет, а по весне обратно в степь. А дворца у нее никакого не было - всегда юрту во дворе разбивали, вот сейчас только, к этой осени, говорят, выстроили дворец. Приказ великого хана! Ну, а как же - знатной и самостоятельной женщине, конечно, положен дворец. Эх… - Юноша вдруг прищурился, искоса посмотрев на Мишу.
- Ты чего? - удивился тот. - Что на мне такого-то?
- Дэли твой уж больно красотою в глаза бьет.
- Ты знаешь, кто подарил…
- Знаю.
Да уж, многие Ратникову из-за халата завидовали, причем очень даже откровенно и не стесняясь. Даже, казалось бы, вполне взрослые состоявшиеся джигиты-батыры. Подъезжали, трогали материю, восхищенно цокали языками, да, поглядывая на госпожу, качали головами - непонятно, то ли одобряли ее поступок, то ли совершенно наоборот.
Халат и в самом деле выглядел чрезвычайно нарядно и богато - небесно-голубой, с серебристой вышивкой, он и Мише-то радовал глаз, хоть Ратников по натуре и не был тряпичником.
И конечно же такой дорогой подарок требовал соответствующего обращения - Михаил старался его беречь, зря не пачкать - даже на ночь снимал, складывал аккуратненько и, ночуя под кибиткой на сене, укрывался старой кошмой.
- У меня тоже такой дэли есть, - не выдержав, однажды похвастался Утчигин. - Конечно, не такой богатый, как твой… но немногим хуже.
- А что ж ты его не носишь?
- А зачем? В Сарае одену.
Ратников лишь махнул рукой и расхохотался: логично, в общем-то.
- Смотри, Шитгай скачет! - показал камчой Утчигин. - Небось, сейчас скажет, чтоб с утра во-он ту горушку проверили. Как будто больше некому!
- Воины должны безропотно повиноваться своим командирам, - процитировал "Ясу" Михаил.
Его собеседник ухмыльнулся:
- Ишь, ты - помнишь, чему учил. Все так, но… сам посуди, надоело уже: как арьку пить - так еще малы, а как каждый день грязи мерить - так в самый раз.
- Хэй, гэй, Утчигин! - осадив коня, десятник Шитгай - здоровенный, с заплывшими жиром щеками, детина - поздоровался с воинами, Ратникову же едва кивнул - презирал, это было видно.
- Славно ли спал, Шитгай-эгэ? Жирны ли бараны в твоей отаре?
- Слава великому Тенгри и Иисусу Христу, - толстяк благоговейно посмотрел в небо. - Вот что, Утчигин, выйди-ка завтра со своими с утра, проверь вон ту сопку. Мы как раз возле нее заночуем… - Тут десятник наконец соизволил посмотреть на Ратникова: - И ты, Мисаил, помоги нашим.
Молодой человек ухмыльнулся:
- Да уж не оставлю.
Шитгай улыбнулся:
- Ну, договорились - поскачу других проверять. А вы будьте начеку - бродяг нынче много, как бы не украли что-нибудь.
И в самом деле, прослышав про караван, кто только за ним не пошел! Какие-то непонятные артельщики - то ли плотники, то ли каменщики, паломники, нищие дервиши из Дербента, даже - как подозревал Ратников - беглые рабы. Все шли в Сарай - зимовать куда как легче в большом и богатом городе, нежели в нищем кочевье в степи.
Поскрипывали колеса. Неспешно катились повозки, и правившие ими женщины неумолчно тянули какую-то однообразно унылую, бесконечную, как сама степь, песню - этакий кочевой блюз.
Как и предполагал десятник Шитгай, на ночлег остановились у сопки - горного отрога, густо поросшего "зеленкой" и, верно, таившего в себе немало опасностей в виде вороватого и разбойного люда, до поры - до времени скрывавшегося под сенью кустов и деревьев.
Плотно поужинав, полегли спать - Ратников, как всегда, со своим арьергардом - под кибиткой, аккуратно сложив халат. Уснули сразу, как только стемнело, - дорога все же выматывала. Вокруг лагеря горели сторожевые костры, а в темном небе сияли звезды, и узкий серп месяца, покачиваясь, отражался в черных водах ручья.
Улус Джучи - так именовались все эти земли, широкой полосой степи тянувшиеся аж до самого Иртыша, от русских княжеств на западе до южных касожских гор. Вот эта конкретная местность, по которой сейчас шла орда, считалась улусом Берке - родного брата великого Бату-хана, чей родовой удел - улус - раскинулся на другом берегу Итиля до самых Уральских гор, или, как их именовали русские - Камня. А где-то далеко-далеко, в Каракоруме, сидел верховный хан - Гуюк, остро ненавидевший Бату, платившего ему той же "любовью". Такие вот были интриги - и это только то, что знали в степи все.
Ратников проснулся еще засветло. Утчигин тронул его за плечо:
- Вставай, Мисаил! Пора.
Все остальные уже поднялись, и Миша потянулся к халату… вместо которого на соломе лежало какое-то жуткое рубище!
- Дьявол разрази!
- Что такое, друг? Что ты ругаешься?
- Халат, блин…
- Какой блин?
- Да подарок мой украли!